ФИНАЛ ДЕСТАЛИНИЗАЦИИ: 1960-1970-Е ГОДЫ
Если Хрущёв начал частичный демонтаж сталинизма в идейной, внутри- и внешнеполитической сфере, но оставался (последним) сталинцем на пути превращения номенклатуры в "слой-для-себя", то Брежнев завершил этот демонтаж. Он не только подтвердил номенклатуре физические гарантии существования (этого она добилась с Хрущёвым и Маленковым ещё в 1953-1956 гг.), но обеспечил социальные, а с ними — косвенно (но не прямо!) — экономические гарантии существования. Средством обеспечения стал "застой", т.е. господство горизонтальной мобильности номенклатуры над вертикальной. Брежнев в известном смысле создал, если не антисталинскую, то несталинскую (постсталинскую) модель социализма.
С брежневской моделью советское общество преодолело сталинизм, произошла десталинизация, хрущёвский переходный период завершился. Поэтому все разговоры о необходимости сегодня десталинизации — заведомая ложь. Реальная десталинизация произошла при Брежневе и оказалась столь полной, а реставрация характерного для сталинизма типа отношений центроверха с основной массой номенклатуры столь невозможной, что теперь можно было не бояться возвращения Сталина со знаком "плюс" на экраны, на страницы книг и т.д. Аналогия — принятие "Марсельезы" в качестве гимна Франции в 1870-е годы после подавления Парижской коммуны и почти сто лет спустя после революции 1789-1799 гг.
У "возвращения" Сталина был ещё один аспект — формальный. Дело в том, что Хрущёв с его волюнтаризмом разрушил многие формы бытия номенклатуры, её нормального функционирования, в определённом смысле создал хаос. Единственным порядком, который знала номенклатура, был сталинский — застойно-брежневский ещё предстояло создать. Поэтому "возвращение" Сталина (в текстах выступлений генсека, на экранах кино) было сигналом о прекращении "волюнтаризма" и восстановлении порядка во внутриноменклатурных отношениях. А вот попытки организовать содержательный возврат хотя бы элементов сталинизма пресекались быстро и эффективно, причём с использованием "научной и творческой интеллигенции" в качестве "слепых агентов" — именно так была устранена в 1967 г. группа "железного Шурика" Шелепина, сторонника возвращения к жёстким методам.
С учётом сказанного речь должна идти не о попытках восстановить культ Сталина при Брежневе, а, напротив, о системной десталинизации номенклатуры, а потому — об исчезновении страха перед ресталинизацией; в таких условиях уже не надо бороться с противниками режима (за исключением представляющих для него опасность русских почвенников, "русистов", как называл их Андропов), а напротив, создавать их прозападную фракцию, расширять диссидентское движение, чем и занялось КГБ в своих ведомственных и, если брать более широко, захватывая интересы определённой части номенклатуры, — в групповых интересах. Показательно: "реабилитация" Сталина шла параллельно с "развитием" диссидентского движения в интересах определённой части номенклатуры, у обоих процессов во многом общий знаменатель и источник. Ну а в перестройку "десталинизация", уже не имевшая никакого отношения к реально завершившейся десталинизации, была направлена на слом советской системы, которую пропагандистски отождествили со сталинизмом, т.е. со своей ранней и давно ушедшей в прошлое структурой.
Экономические гарантии номенклатуры в брежневской модели, социальной опорой которой были средние слои советского общества и которая основывалась на определённом общественном договоре между этими слоями (их технико-экономической базой была развитая индустриальная система производства и более или менее адекватный ей город) и номенклатурой, оставались функцией служебно-статусного положения последней. Реальная "экономизация" номенклатуры, к которой всё больше подталкивали её интеграция СССР в мировую капсистему, всё более сырьевая специализация советской экономики в международном разделении труда и растущая опухоль теневой экономики, могла произойти только в виде "капитализации", т.е. превращения номенклатуры в собственников. Это, в свою очередь, требовало нарушения общественного договора с народом в пользу номенклатуры и, более того, экспроприацию ею средних слоёв и огромной части рабочего класса. Средством была полная интеграция в мировой рынок, требовавшая как минимум резкого ослабления СССР, отказа от сверхдержавности, сохранившейся и в 1980-е годы, — пожалуй, главного завоевания сталинской эпохи и победы над гитлеровской Германией.
Иными словами, нужно было повернуть вспять процесс, начатый Сталиным в конце 1920-х годов разгромом групп Троцкого и Бухарина, и включиться в "неолиберальную революцию" глобалистов, только не левых, а правых, и интернационализировать СССР на правотроцкистский (правый — по целям, троцкистский — по методам и отношению к населению) лад, превратив русских и другие народы СССР (но прежде всего русских — системо- и державообразующий народ) в хворост и сырьё этой "революции". Здесь совпал экономический интерес части номенклатуры и идейные установки советских "либералов" — космополитических наследников земшарников, которые постепенно, с 1950-х годов поднимали голову, организовывались на различных основах и передавали эстафету следующему поколению советофобов, ненавидевших СССР уже не потому, что Сталин изменил идеалам мировой революции, а потому, что его система не позволяет советским привилегированным слоям ("проклятой касте", как называл их Сталин) жить как верхушка на Западе (читай откровения В. Ерофеева и ему подобных). Как говаривал Сталин, "пойдёшь налево — придёшь направо". Пришли, сменив маску. Прежним осталось одно — нелюбовь, а то и просто ненависть к России и всему русскому.
Брежневская модель, структура социализма создавала условия для теневого или полутеневого развития кластера либералов и "капитализаторов". Выйти из тени мешал социализм как система. Значит, систему надо было уничтожить — в союзе с местными теневиками и международным капиталом (его клубами, ложами, политкругами, спецслужбами и т.п.), который испытывал в 1980-е годы серьёзнейшие трудности, и в срочных жизненных интересах которого было ослабление и/или уничтожение СССР. Результат — разрушение советской системы и СССР в ходе и посредством горбачёвщины, оформившей союз антисоветских внутренних и внешних сил. Средством погрома в сфере идеологии стала десталинизация, стартовавшая в 1986 г. фильмом "Покаяние". Главным в этом фильме был призыв к народу каяться — каяться в грехах сталинизма.
Окончание следует
Предлагаем Вам купить пнд трубы по привлекательной цене качество гарантировано.
Владимир Карпец -- Битва за историю
Битва за историю. Что это значит? О какой битве может идти речь, если история — это прошлое, и назад его, как нас уверяют, не вернуть?
На самом деле простейшие умозаключения убеждают нас, что время есть величайшая, в лучшем случае, условность. Прошлое — прошло, и его нет. Будущее еще только будет, и его тоже нет. Настоящее — единица, стремящаяся к нулю. Но мы знаем, что нуль тождествен бесконечности. С точки зрения бесконечности нет ни прошлого, ни будущего. Точнее, все это — одно. Всё есть всегда и во всём. История — миф. В его истинном понимании как "развернутого магического имени", согласно А.Ф.Лосеву, который также утверждал, что "миф есть чудо". Он не имеет человеческого происхождения.
Народный миф — он же подлинная история — реальность абсолютно живая и в основах своих неизменная. Народный миф рождается вместе с народом — чудесным образом, из недр Премудрости Божией. Он отражается в "позитивной истории", но не сводится к ней. Определяясь в нашем отношении к истории, мы определяемся в отношении к своему мифу, к нашей крови и нашему духу, которые суть одно. История есть кровь и дух.
Но не только народы — живые существа, живущие на своей земле, которая всегда и есть кровь, хранительница народного мифа, но и международные по сути своей объединения — религиозные, политические, экономические сообщества, оторванные от земли, но порой имеющие очевидную этническую окраску, — воинствующе утверждают свои мифы и свою историю.
В мире идет постоянная "гераклитова" война, борьба всего со всем, без которой невозможно становление и искупление. В этой войне каждый стремится к полному и безоговорочному утверждению своего мифа, следовательно, к низложению мифов иных. В этом смысл любой войны.
Но с Русским мифом все сложнее. Безоговорочно утверждая себя, он не низлагает иное. Он открыт. Великая особенность Русской истории, Русской земли — способность принимать в себя и делать глубинно своим рожденные на иных землях — или в отрыве от земли — мифы. Это связано, в том числе, с нашей "огромностью". Так произошло с Христианством, так произошло — отчасти — с социализмом. Сегодня Русское Православие и Русский социализм ( в широком, совершенно не сводимом к "марксизму-ленинизму", смысле ) — то, против чего восстают "все богохульные умы, все богомерзкие народы" (Ф.Тютчев ). Это не случайно.
