class="p1">Пока я, с любезного позволения «Сноба», мучил читателя своим «Кризисом „Капитала 2.0“», офлайн бурно развивались события, иллюстрирующие один из его ключевых тезисов — чрезвычайную хрупкость экономического мира, главной ценностью которого является (являлось) «доверие». Российский ЦБ, банки, валютная биржа, экспортёры и прочие подобные институты демонстрировали предельное перекрёстное недоверие друг другу. Отсюда головокружительные кульбиты рубля, эпохальный рост процентной ставки и, как результат, абсолютная недоступность кредитов для реального сектора, которому теперь уже в принципе никто не доверяет. «Скорость доверия», работающая в обратную сторону, то есть скорость обрушения доверия, решительно сделала своё дело: раньше мы страдали от ручного управления, а теперь испытали на себе действие самого настоящего кондового ручника. Тормоза нашего паровоза, срываясь на визг, скрежещут, искры летят во все стороны, рельсы гудят, а публика замерла с лицами, выражающими немой крик товарища Мунка… Немудрено, останавливаемся задолго до коммуны.
Счастливый этап «Капитала 2.0» заканчивается (для России, впрочем, так толком и не начавшись, но эта поспешность — в наших «лучших» традициях), а значит, все мы, даже не осознавая этого, озабочены поиском «ресурсов» — того, что сможет гарантировать нам наше будущее в нашем же будущем («Капитал 3.0»). Задача непростая, а потому не стоит удивляться общей и повсеместной растерянности. Всё, что мы прежде считали ценностью, катастрофически девальвируется. В отсутствие хоть сколько-нибудь определённой картины будущего царствует растерянность, никто ни на что не решается — мы категорически не понимаем, за что хвататься. Всё повисает в воздухе — любой проект, предложение, идея.
И вот настал момент, когда я, наконец, должен объясниться (сеанс психотерапевтической магии с последующим разоблачением).
Знаю, многих терзал вопрос — с чего бы это «доктору Курпатову» (есть у меня и такая ипостась) анализировать политэкономические тенденции? (Оставим в стороне и в скобках, что я всегда занимался именно методологией, а уж потом всем остальным — включая и «доктора Курпатова», а нашему брату методологу всё равно, что анализировать — была бы система, мы тут же, как дети малые, начнем в ней копаться.) Ответ же на это недоумение предельно прост. Да, пока мы можем только гадать, что сыграет роль действительной ценности в наступающую эпоху «Капитала 3.0» — владение интернетом, технологии цифрового бессмертия, вечные бренды, запасы кислорода или банальная двустволка. Это будущее, идущее нам навстречу, ещё всё-таки не наступило, а потому делать выводы рано. Но я с полной уверенностью могу сказать, что одна вещь, которая с неизбежностью станет абсолютной и безусловной ценностью в этом будущем, мне известна.
Как и следовало ожидать, эта «вещь» определенно и стопроцентно подходит под определение ресурса.
Вот его критерии, которые мы уже обсудили: возобновляемость (то есть способность ресурса к воспроизводству), уникальность (по существу, конкурентоспособность), интегрированность (как его необходимость, наличие потребности в нём), влиятельность (то есть эффективность его действия) и, наконец, неотчуждаемость (тождественная персонифицированности). А теперь вспоминаем Уоррена Баффета… Да, я имею в виду именно интеллектуальную функцию, для понимания которой без знания нейропсихологии, психологии поведения и культурно-исторической психологии, конечно, не обойтись (вот тут и появляется «доктор Курпатов»).
Интеллектуальная функция обладает способностью к воспроизводству (по крайней мере, пока её хронотоп не закроют биологическая смерть или старик Альцгеймер), конкурентоспособна (если, конечно, она достаточно высока и нетривиальна по форме), необходима для решения задач и, безусловно, эффективна в их решении (как тут без неё?). Наконец, она совершенно неотчуждаема, ведь даже если искусственный интеллект в обозримом будущем и достигнет уровня человеческого (что вполне вероятно), это будет среднестатистический искусственный интеллект, а не интеллект, например, Эйнштейна или Витгенштейна.
Что ж, теперь, когда карты открыты и брошены на стол, я должен рассказать о том, что это за «тройка, семёрка, туз».
С упомянутым Эйнштейном однажды случился такой анекдот… Некая журналистка (не знаю, была ли она в розовой кофточке) спросила мэтра — есть ли у него специальный блокнот, в который он записывает свои гениальные мысли? «Милочка, — ответствовал ей Альберт Германович, — гениальные мысли приходят мне в голову так редко, что их нетрудно и запомнить». Полагаю, присутствующая при этом памятном событии публика, приняв этот очередной эйнштейновский каламбур за очередную его «гениальную мысль», грохнула восторженным хохотом. Но вряд ли Эйнштейн шутил, хотя и сформулировал свой ответ в свойственной ему афористичной манере.
Дело в том, что мысль мысли рознь. Спорить с Нильсом Бором о состоятельности копенгагенской модели — это мыслительный процесс, но и думать о том, не слишком ли короткую юбку надела сегодня Эльза, — тоже. Мы мыслим постоянно, даже во сне, наблюдая собственные сны. То есть даже утрата сознания (а во сне мы неизбежно его утрачиваем) не мешает нашему мозгу производить те или иные мыслительные операции. Кроме того, подобным образом «мыслит» и знаменитая машина знаменитого же Алана Тьюринга — просто переставляя с места на место кванты имеющейся у неё информации. Но при всём уважении к невероятной вычислительной мощи тьюринговской машины я не верю в её способность к созданию специальной или общей теории относительности (даже если у неё это получится, она своего открытия не заметит и монотонно продолжит вычисления дальше), однако не считать её действия мыслительными тоже вроде как нельзя — считает же. Таким образом, сам термин «мышление» давненько растёкся по древу и, к сожалению, никуда не годится. Ровно то же самое случилось и с понятием «интеллект», и с категорией «сознание» (об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз).
Потому термин «интеллектуальная функция», новый и нетронутый, необходим нам исключительно из прагматических соображений — как чистый лист бумаги (на листах с «мышлением», «интеллектом» и «сознанием» давно не осталось живого места — всё зачёркнуто, переписано, снова перечёркнуто такое количество раз, что разобрать возникший сумбур категорически невозможно). Что же такое интеллектуальная функция? «Функцию» в данном случае надо понимать двояко. Да, функция интеллекта — это решение задач. Но когда мы говорим об «интеллектуальной функции», необходимо помнить и о философском определении «функции» (© Г. В. Лейбниц, Э. Кассирер), а «функция» здесь — это такое отношение между объектами, когда изменение одного из них приводит к изменению другого. Другими словами, интеллектуальная функция — это механика нахождения новых соотношений между объектами мышления. Работа интеллектуальной функции, таким образом, состоит в создании нового интеллектуального объекта.
При этом нужно понимать (и в этом нам чрезвычайно помогает нобелевский лауреат Даниэль Канеман), что интеллектуальное действие зачастую совершенно не является таким уж интеллектуальным. Наш мозг ленив — он любит шаблоны, стереотипы, готовые ответы, а озадачиваться вопросом и искать новое решение — это для него работа, которую он готов выполнять, лишь будучи припёртым к стенке. Всякий раз, когда вы сталкиваетесь с какой-то ситуацией, ваш мозг сразу предлагает
