С самого начала канцлера активно поддерживала немецкая пресса, не скупившаяся на антифранцузские пассажи и называвшая Францию «самой беспокойной из наших соседей» [523]. При этом немцы прекрасно отдавали себе отчет в слабости Третьей республики. «Сегодня, – писала либеральная пресса, – французское влияние ограничено в такой степени, как это редко бывало в истории» [524].
Несмотря на нормализацию дипломатических отношений осенью 1871 года, германо-французские кризисы различного масштаба вспыхивали с завидной частотой. Определенное время в начале 1870-х годов циркулировали слухи о том, что республика сочтет более дешевым начать новую войну, чем выплачивать всю контрибуцию. В 1872 году Бисмарк заявил французскому посланнику: «Вы выплатите первые 2 миллиарда, но в 1874 году, если вы сможете, вы вновь нападете на нас» [525]. Впрочем, вскоре французы своими действиями опровергли подобные подозрения – контрибуция выплачивалась даже быстрее, чем предусматривали соглашения и чем хотелось бы немцам.
В том же 1872 году Бисмарк писал германскому послу в Париже Арниму, что ненависть, с которой все французские партии говорят о Германии и стремятся к реваншу, «не оставляет нам никаких сомнений в том, что любое правительство, к какой бы партии оно ни принадлежало, будет рассматривать реванш в качестве основной задачи. Речь может идти лишь о том, какое время потребуется французам для того, чтобы организовать свою армию или свои потребности так, чтобы, по их мнению, быть готовыми к возобновлению борьбы. Как только такой момент настанет, любое французское правительство будет вынуждено объявить нам войну» [526]. «Никто не может заблуждаться относительно того, что, когда Франция станет достаточно сильной для того, чтобы нарушить мир, мир будет нарушен», – писал «железный канцлер» в другом документе [527]. «Враждебность Франции обязывает нас к тому, чтобы она была слабой» – эта фраза значится в письме Арниму от 20 декабря 1872 года [528]. Свои угрозы в адрес западной соседки Бисмарк щедро рассыпал и в разговорах с иностранными дипломатами – в частности, в начале 1872 года он заявил российскому послу в Берлине Убри о «возможности новой оккупации Дижона, Лиона или Суассона, если французы будут плохо вести себя» [529]. Примерно в это же время он заявил Орлову, что, если республика не выплатит контрибуции, возможно вторжение.
Введение всеобщей воинской повинности во Франции в 1872 году вызвало новый виток антифранцузской кампании в германской прессе. В частности, «Северогерманская всеобщая газета» писала 23 апреля о необходимости длительной оккупации французской территории в ответ на военные приготовления Франции. В это же время Мольтке направил командующему оккупационной армией Мантойфелю письмо с предупреждением о возможности новой кампании в самом ближайшем будущем. Бисмарк через Арнима предупредил французское министерство иностранных дел, что в Берлине хватает сторонников начала войны уже текущим летом. Своего пика эта волна обострения достигла в июне, после чего постепенно пошла на спад. Пока у Франции нет союзников, она не опасна – это убеждение Бисмарк зафиксировал в письме Арниму от 23 декабря 1872 года. Стремясь надолго сделать Францию «несоюзоспособной», «железный канцлер» противился всем планам реставрации монархии в этой стране. «Французской республике будет трудно найти монархического союзника против нас», – высказался он позднее в одной из своих депеш в Париж. Поэтому «железный канцлер» стремился поддержать Тьера – республиканца, который к тому же, на его взгляд, стремился к миру, и резко негативно воспринял в мае 1873 года приход к власти Мак-Магона, при котором активизировалась угроза монархической реставрации в стране. Так, 2 июня 1873 года Бисмарк писал командующему оккупационными войсками Мантойфелю: «Без сомнения, для нас политическая ситуация в результате этой замены ухудшилась; уже сегодня заметны удовлетворение и ободрение наших открытых противников и дружественных нам правительств» [530]. Двумя днями позже в письме послу в Вене Швейницу он развивал эту мысль: «В замене Тьера Мак-Магоном я вижу замену слабой, гражданской, антиклерикальной, изолированной Франции на более сильную, военную, католическую и способную к союзам» [531]. Особенно сильной угроза монархической реставрации во Франции стала осенью 1873 года. «Республика и внутренние неурядицы – лучшая гарантия мира», – напутствовал Бисмарк Гогенлоэ, назначенного в 1874 году послом во Франции [532]. Смещение его предшественника, Арнима, было связано во многом с тем, что последний, вопреки инструкциям главы правительства, поддерживал французских монархистов, полагая, что монархическому режиму будет легче примириться с Берлином.
Задача ослабления Франции – в первую очередь путем дипломатического давления и изоляции – серьезно осложнялась тем, что все крупные европейские державы выступали за ее возвращение в систему «равновесия сил». Поэтому цель, которую ставил перед собой «железный канцлер», оказалась недостижимой. Другое дело, что она далеко выходила за рамки обеспечения национальной безопасности Германии и в большей степени способствовала усилению немецкой гегемонии на континенте.
Понимал ли это сам Бисмарк? Очевидно, что понимал. Объясняя причины его жесткого давления на Францию, нельзя не упомянуть о том, что внутренняя и внешняя политики Германской империи были тесно связаны друг с другом. Рассматривая их по отдельности, мы тем самым делаем неизбежное упрощение, однако в то же время не должны забывать о том, что реальной границы между ними не существовало. Многие внешнеполитические акции Бисмарка объяснялись практически исключительно потребностями внутреннего характера. Прекрасным примером может послужить обострение отношений с Францией, произошедшее накануне январских выборов в рейхстаг 1874 года.
Поводом для него послужило зачитанное в церквах и опубликованное в печати 3 августа 1873 года пастырское послание епископа города Нанси Фулона, призывавшее верующих молиться о воссоединении Эльзаса и Лотарингии с Францией. Послание было зачитано также и в некоторых приходах Эльзаса и Лотарингии. В ответ Бисмарк 3 сентября потребовал у французского правительства наказать епископа и позаботиться о предотвращении подобных инцидентов в будущем.
Министр иностранных дел Третьей республики герцог Брольи, в свою очередь, ответил, что не располагает рычагами давления на духовенство, а само послание не носило агрессивного характера и является в определенной мере лишь «выражением чувств». Кроме того, французские власти заявили, что в частном порядке епископу уже высказано неодобрение, а само правительство решительно осуждает подобные выступления.
Тем не менее канцлер развернул настоящее дипломатическое наступление на республику, подкреплявшееся «воем о войне» официозной прессы внутри страны. «Мы не можем примириться с уходом от ответственности за такие выступления со стороны французского правительства. (…) Мы считаем, что французское правительство могло бы по меньшей мере высказать открытое неодобрение посланию епископа Нанси» [533]. Французское духовенство, в свою очередь, в долгу не оставалось, добавляя головной боли своему правительству и усердно выливая массу воды на мельницу Бисмарка. 9 сентября антигерманское пастырское послание опубликовал епископ Парижа Жибер, а в ноябре конференция французских епископов в Бурже заявила о своем согласии с позицией папы в части осуждения Культур-кампфа.
В соответствии с заключенной 15 марта 1873 года конвенцией 15 сентября последние немецкие войска досрочно покинули Францию, но дипломатическая битва бушевала во всю силу. 10 октября «железный канцлер» потребовал от Арнима принять «более жесткий тон» в общении с французскими властями, указав на большие возможности последних в области влияния на общественное мнение. Бисмарк еще раз отметил, что позиция правительства республики в данном вопросе для него неприемлема. 11 октября он заявил императору, что происходящее является серьезным, угрожающим миру в Европе кризисом. «Железный канцлер» с настойчивостью и умением превращал муху в слона. 16 октября немецкий посланник в Париже Арним по настоянию канцлера вновь встретился с Брольи, сказав, что Германия сможет жить в мире лишь с такой Францией, которая признает современную политическую обстановку как данность, не подлежащую ревизии. «Ситуация напоминает в действительности больше перемирие, по отношению к которому Франция считает себя вправе разорвать его в первый удобный момент», – заявил Арним Брольи, и Бисмарк сделал на полях его донесения пометку «Правильно!». «Каждое правительство, которое не только говорит о миролюбии в общем, но и делает все зависящее от него для того, чтобы нация привыкла к мысли о длительном мире с нами, может рассчитывать на нашу взаимность. Но если мы видим, что правительство в этом отношении не может или не хочет дать гарантии, мы должны пытаться обеспечить уверенность в мирном сосуществовании иным путем», – в словах немецкого посланника звучала неприкрытая угроза. В ответ Брольи еще раз заверил Арнима в своем миролюбии и пообещал «заявить перед всем миром», что французское правительство желает мира с восточным соседом [534].
