Как-то слушали мы саундтрек к «Баарии» (2009), и я сказал: «А вот тут секстаккорд повторяется четыре раза». Эннио чуть со стула не свалился: «Откуда ты знаешь?» «Эннио, – отвечаю я, – никто не умеет использовать секстаккорд, как ты. У тебя он звучит просто неподражаемо». Вы спросите, в чем же особенность его секстаккорда? Многие композиторы применяют обращения трезвучия, но у Эннио это неизменно трогательный, проникновенный аккорд с элементом эмоционального надлома: основная тема уносит слушателя куда-то ввысь, но вопреки всем ожиданиям музыка внезапно опрокидывает его в пропасть отчаяния, и это неизменно задевает за живое. Просто потрясающе.
Со временем Эннио проникся уважением к моей привычке выражаться, и мы мало-помалу пришли к другой системе работы. Нечто подобное он пробовал и раньше, однако мы видоизменили манеру работы особым образом, свойственным только для нас. Эта новая система впервые оформилась в две тысячи шестом году, во время съемок «Незнакомки».
Морриконе тоже признает, что над «Незнакомкой» работал в принципиально новой манере. Он писал отдельные музыкальные отрывки, которые можно было свободно видоизменять, совмещать и накладывать друг на друга. Таким образом режиссер и композитор могли адаптировать их к замыслу уже на стадии монтажа, а то и после его завершения. Мы уже испробовали такую методику, работая над картиной «Чистая формальность», однако нас некоторым образом ограничивали технологии того времени. Когда же я решил снимать «Незнакомку», круг замкнулся: Эннио понял, что наши потребности совпадают и могут воплотиться в жизнь. Он говорил об этом новом методе как о гибкой музыкальной системе, способной во многом обойти сложности, связанные с непредсказуемостью фильма. Однако по правде сказать, думаю, он не столько хотел дать мне бóльшую свободу выбора, сколько обусловить и поддерживать во мне истинную осознанность при подборе музыкального сопровождения.
«Незнакомка» – детектив, но не о поиске убийцы, а о парадоксальной ошибке следствия. У фильма довольно запутанный сюжет, и до начала съемок спланировать все композиционные приемы было непросто. Однако Эннио все же удалось подвести меня к выбору музыкальных и инструментальных решений. Мы вместе слушали Бартока и Стравинского, и я указывал ему на определенное звучание, которое, как мне казалось, подойдет для фильма. Мы подолгу беседовали, и Эннио запустил этот новый процесс.
– «Новый процесс», как вы выражаетесь относительно примененного им метода, напомнил мне об опытах с множественными партитурами, а также о концепции потока сознания в литературе и о теории движения неподвижности в йоге.
– Подобные изыскания привлекали Морриконе не только когда он сочинял для кино. Они способствовали его становлению как личности и композитора и влияли на его музыку. Эннио работает над картой мира, который мы сможем познавать вместе, а не над картой неприкосновенных суверенных территорий. Вместе с тем разработанные им методы снижают издержки и ускоряют творческий процесс – написание и запись музыки, в то же время создавая невероятные комбинаторные и функциональные возможности для самой музыки. Они экономят и оптимизируют задействованную энергию: максимальная производительность при минимуме усилий.
Эннио – сильный человек, скромность и жизнелюбие которого не перестают меня удивлять. Во время наших первых совместных картин он предлагал мне по два-три варианта сопровождения к каждой сцене, а то и больше, и я выбирал, а время от времени даже брал что-то сразу из нескольких вариантов. Позже, например, при работе над «Незнакомкой», благодаря его новому методу мы стали в некотором смысле «сочинять» вместе – надеюсь, Эннио простит мне подобное преувеличение. Снимая «Лучшее предложение», мы зашли еще дальше: мы уже не только комбинировали музыкальные элементы, но и сочиняли прямо во время монтажа. Как-то при записи мне пришло в голову изменить музыкальную тему таким образом, чтобы напряжение нарастало, достигая кульминации. Я тут же фальшиво напел ему мелодию. Он подхватил ее на лету, набросал ноты, вернулся в комнату для записи и там же записал. Мы наложили ее на предыдущую дорожку. Этот трек называется «Пустые комнаты». То же нередко происходило и впоследствии: например, наш спор во время монтажа звукозаписи натолкнул Эннио на новую находку, и мы добавили скрипки в музыкальное сопровождение заглавных титров. Должно быть, для тех, кто часто пользуется компьтером или играет на синтезаторе, все это звучит банально, но подобные методы редко используются при производстве саундтреков, да и я, честно говоря, не любитель синтезаторов.
Кстати, как-то раз, сочиняя музыку к «Баарии», Эннио предложил мне использовать орган Хаммонда, уверяя, что никакой разницы в звучании мы не услышим. Я же сопротивлялся изо всех сил, настаивая, что мне он просто-напросто не нравится. В результате мы записали чудесный величавый орган из базилики Санта-Мария-дельи-Анджели-э-деи-Мартири, что на площади Республики в Риме (бывшая площадь Экседра). Несравненный звук. «Да ты, Пеппуччо [79], стал настоящим музыкальным критиком!» – похвалил меня тогда Морриконе. Конечно, это сильно сказано, да и всему, что я узнал за все эти годы, он сам меня и научил.
Трудно представить более искренний и продуктивный диалог, чем у нас с Морриконе. Бывает, мы и спорим, но всегда доброжелательно и с улыбкой, что для меня неимоверно важно. Во время съемок мне не раз приходилось слышать от коллег, что то или иное мое предложение невозможно воплотить в жизнь. Я всегда воспринимал эти слова как вызов и добивался своего в одиночку, после чего отношения с коллегами либо укреплялись, либо прерывались навсегда. Эннио же никогда не говорил, что чего-то добиться невозможно, даже когда я просил о чем-то банальном или, наоборот, недостижимом.
Помню, мы просматривали раскадровку во время записи звуковой дорожки к постановочной съемке – мне нравится, что Морриконе по старинке называет ее фотографией, музыкальное сопровождение к которой мы заранее окончательно утвердили вместе. Перед каждой записью Эннио по привычке спрашивал меня: «Ну как?» Оставалась последняя возможность что-либо доработать или изменить. Время от времени я говорил: «Слишком много медных духовых» или «Тремоло струнных создает чересчур драматический эффект». Когда Эннио был не согласен, он отвечал: «Лучше оставим как есть, потом объясню, почему. Не беспокойся, если что, потом поправим». Или же возвращался в комнату для записи и записывал музыку с учетом моих поправок.
Обычно все шло как по маслу. Но однажды, когда мы записывали саундтрек к «Легенде о пианисте», я ответил, что музыка не вяжется со сценой, и попросил его сыграть еще раз. После того, как он повторил, я объявил: «Эннио, это никуда не годится». Композицию мы давно согласовали, но теперь мне показалось, что она не подходит. Я объяснил, что, на мой взгляд, музыку придется переписать – мне нужна была принципиально иная концепция. Речь об эпизоде, когда Новеченто влюбляется. Всю ночь он наигрывает на фортепиано одну и ту же навязчивую музыкальную фразу с единственной диссонирующей нотой. Та же музыка должна была играть, когда Новеченто проникает в женскую каюту, чтобы полюбоваться на спящую девушку. Как раз это решение и показалось мне поверхностным и чересчур отвлеченным. При разборе материала Эннио со мной согласился, но разрешить проблему было непросто. Такая ситуация, да еще в последний момент, кого хочешь встревожит. Тут даже мастеру потребуется время, только времени у нас как раз и не было. Эннио и глазом не моргнул. За три минуты до конца перерыва он вошел в комнату для записи, открыл партитуру и принялся писать прямо поверх нот. Оркестр уже вернулся, а он все писал и писал. «Не шумите, дайте мне минутку», – решительно сказал Морриконе музыкантам. Все замолчали и принялись, затаив дыхание, ждать сами не зная чего.
Вот так, буквально на ходу, он переписал все, за исключением концовки. Сохранив синхронизированную структуру, он изменил композицию и оркестровку, и получилась совершенно новая вещь. Эннио тут же на словах объяснил всем оркестрантам, какие внес изменения: сначала деревянным духовым, затем смычковым, медным духовым и, наконец, ударным. Через десять минут он сказал: «Ну, слушай», а потом обернулся к музыкантам и звукооператорам и воскликнул: «За дело!» Записанная музыка в совершенстве подходила к сцене фильма.
