Но прежде чем создать эту систему, Асахара, несомненно, прошел через ужасные душевные муки и кровопролитные раздоры. Несомненно, здесь также имели место глубокое знание действительности и неординарное понимание ценностей. Асахара, видимо, не смог бы воспитать в себе харизматические черты характера, если бы не прошел сквозь душевный ад и не испытал бы сатори[109] по отношению к ценностям. Примитивные религии, наверное, несут с собой особую ауру, восполняющую дефицит духовного богатства и излучаемую той или иной психической аберрацией.
Большинство тех, кто вступил в «Аум Синрикё», отдали на хранение все свое личное богатство, включая собственное «Я», в «духовный банк» под названием «Сёко Асахара» — ради получения от него «личной автономии». Преданные верующие постепенно отказывались от своей свободы, имущества, семьи, от всего комплекса ценностей, которому они раньше были привержены. Включая общественное суждение и здравый смысл. Обычные граждане говорили с отвращением: «Что за глупости? » — однако для самих членов культа это было в какой-то степени удобно: отдав себя на попечение организации, им не нужно было больше беспокоиться о работе и других повседневных делах, контролировать свои поступки.
Ассимилировав свое «Я» с личным «Я» Сёко Асахара — «более великим и более несбалансированным», — они смогли получить мнимое самоопределение. Другими словами, в противостоянии с обществом в своей борьбе за самоопределение им не нужно было разрабатывать собственную стратегию и вести конкретную борьбу. Можно было передать все функции Асахаре как своему полномочному представителю. Борьба личности с системой подавалась им на блюдечке.
Они не вели, как утверждал Качински, борьбу с обществом для достижения своего самоопределения. За них это делал жаждущий борьбы Асахара, который поглотил и ассимилировал их в своем «Я». Также нельзя сказать, что Асахара односторонне контролировал умы своей паствы. Члены его секты сами стремились к тому, чтобы их контролировали. Так что контроль над умами — процесс двусторонний.
Если вы потеряете свое «Я», вы утратите основную нить повести о самом себе. Но человек не может долго жить без истории своей жизни, ибо она преодолевает ограниченные рамки его окружения — рациональной системы или систематической рациональности — и является важным ключом к обмену опытом с другими.
Повесть — это рассказ, а не теоретическая логика или этика, и не философия. Это сон, который вы продолжаете смотреть — так же, как вы дышите. В таких повестях у вас два лица, вы одновременно и субъект, и объект. Вы целое, и вы часть. Вы реальность, и вы тень. Вы автор этой повести и одновременно ее действующее лицо. Благодаря подобной многослойной повести мы в большей или меньшей степени можем преодолевать одиночество б этом мире.
Однако вы (то есть любой из людей) без собственного «Я» не сможете создать и собственную повесть. Как нельзя сделать машину без двигателя, как не может быть тени без физического предмета. Однако вот сейчас вы уступили свое «Я» какому-то другому человеку — и что вы теперь будете делать?
В этом случае вы получите новую повесть от другого человека, которому вы уступили свое «Я». Вы уступили подлинник, а в качестве компенсации получите лишь тень, и если подумать, это естественно. А если ваше «Я» ассимилируется с «Я» другого человека, ваша повесть тоже не может не ассимилироваться с сюжетом повести, рожденной «Я» другого человека.
И какая же это будет вообще повесть?
Она не должна быть элегантной или причудливой. Ей не нужен литературный аромат. Скорее желательна легкомысленная, простенькая повесть, какое-нибудь ненужное барахло. Многие люди устали от сложных, многослойных произведений — слишком часто подводили их такие сценарии, именно запутавшись в их сложностях, они и отказываются от собственного «Я». Поэтому достаточно, чтобы на ней был просто обозначен жанр: «повесть». Подобно тому, как медаль, которую солдат получает на войне, не обязательно должна быть сделана из чистого золота. Достаточно, что она признается всеми именно как медаль, хотя может быть сделана из дешевой жести.
Сёко Асахара был достаточно талантлив, чтобы вручать людям подобные низкопробные повести (тем более что они сами их просили), проявляя при этом смелость и силу убеждения, ибо его собственное восприятие окружающего мира, вероятно, было не выше. То были грубые смехотворные поделки. Повести, на посторонний взгляд, представлявшие собой полупереваренную и плохо усвоенную банальщину. Но ради справедливости надо признать: они были последовательны в одном — все они звали к оружию во имя какого-то дела.
С этой точки зрения, Асахара, видимо, был редкий сказитель, который в некоем смысле сумел ухватить и передать атмосферу нынешнего времени. Сознательно или бессознательно, он не боялся, что его идеи и образы могут быть восприняты как низкопробные. Асахара активно собирал валявшиеся вокруг него кусочки разного хлама (как в фильме Спилберга «Инопланетянин», где герой собирает устройство для связи с родной планетой, используя хлам в гараже) и смог создать из них определенную идеологию, в которой нашли глубокое отражение его внутренние страдания.
Каковы бы ни были недостатки этой повести, они были недостатками «Я» самого Асахары, поэтому тем, кто ассимилировал себя с его «Я», ничто не мешало принять и недостатки этой повести. Те скорее воздействовали положительно. Однако присущие им внутренние свойства фатально загрязнили их, и то, что начиналось как великая идея, безвозвратно превратилось в дикую фантазию и мираж. И возврата к прошлому уже не было.
Таковы были повести, представленные «Аум Синрикё», «той стороной». Вы, наверное, скажете, что они абсурдны. Действительно, так и есть. Большинство из нас смеялось над этими мусорными и дурацкими россказнями. Мы смеялись над сказителем Асахарой, над верующими, которых завлекли этими повестями. После этого смеха оставалась горечь во рту, но мы смеялись очень громко. А что еще оставалось делать?
Однако в пику им — какую эффективную повесть могла предложить «наша сторона»? Есть ли у нас повесть, достаточно мощная, чтобы противостоять «чепухе» Асахары? В том-то и большая проблема.
Я писатель, а, как известно, писатели — это люди, которые профессионально создают повести, поэтому для меня эта проблема серьезнее, чем просто большая. Она подобна острому мечу, свисающему над моей головой. Думаю, мне придется самому создавать «устройство для связи с космосом». Для этого я должен буду собрать весь хлам, все недостатки, существующие во мне. (Ну вот — написав это, я вновь удивился. Откровенно говоря, разве не то же самое я уже давно пытаюсь делать?)
Ну а как насчет вас? (Я употребляю «вы», но, само собой, включаю и самого себя.)
Вы кому-то (чему-то) отдали часть своего «Я» и получили взамен этого повесть? Вы уступили часть своей личности некой системе? Если это так, система эта когда-нибудь потребует от вас совершить какое-то «безумство»? Повесть, которую вы сейчас имеете, — действительно ли она ваша? И свои ли сны вы видите по ночам? Не могут ли они быть видениями какого-то другого человека и в какой-то момент превратиться в кошмар?
Я начал собирать материалы для этой книги через девять месяцев после заринового инцидента в метро и работал над ней еще год.
Таким образом, имел место своего рода «период охлаждения», прежде чем я начал беседовать с людьми, попавшими в этот инцидент. Однако трагедия была настолько огромной и шокирующей, что память людей (я имею в виду лишь тех, кто согласились дать нам интервью) совершенно не поблекла. Большинство до этого уже много раз рассказывали окружающим, что они пережили. И хотя среди них были и те, кто об этом никому не рассказывал, даже они в большей или меньшей степени неоднократно прокручивали события в памяти. Поэтому подробности инцидента, которые рассказывали беседовавшие с нами люди, в подавляющей степени соответствовали действительности и обладали визуальной правдоподобностью.
Однако следует оговориться, что это все-таки были воспоминания.
Читатели, видимо, помнят, какие поразительные и странные эксперименты мы иногда производим с собственной памятью. Один психоаналитик дал следующее определение памяти: «Человеческая память есть не что иное, как личная интерпретация имевшего место события». Так, например, через механизм памяти мы иногда редактируем события так, чтобы они стали более понятны, опускаем нежелательные моменты, меняем события местами по времени, делаем дополнения, смешиваем свои воспоминания с воспоминаниями других. И все это происходит совершенно естественно и бессознательно.
Если выразиться довольно резко, мы в большей или меньшей степени излагаем свои воспоминания о пережитом в повествовательной форме. Если есть некоторые различия с тем, что действительно имело место, то это только естественно. (Мы, писатели, делаем это сознательно и профессионально.) Думаю, читатели сознают: такая возможность свойственна любому «устному рассказу». Фактическая сторона «устного рассказа» может отличаться от реальности в мелких деталях. Но это ни в коем случае не является ложью. Это неопровержимый факт, изложенный в иной форме.
