Михаил Окунь - Отрок и гувернантка

В ночь с 17 на 18 апреля 1878 года в Петербурге скончался восемнадцатилетний юноша Николай Познанский. Проведенная экспертиза установила наступление смерти от отравления.

Николай в последнее время был болен, находился на постельном режиме. Уход за ним осуществлялся гувернанткой Маргаритой Жюжан. На нее и пало подозрение в отравлении, когда в одной из склянок из-под лекарства были обнаружены признаки морфия. Более того, эта склянка была опознана как та самая, из которой Познанский в последний раз перед смертью принял лекарство из рук гувернантки. Жюжан этого не отрицала, однако вины в отравлении не признавала.

Следствие добавило еще несколько улик, но все они были косвенными и не носили характера прямого доказательства вины гувернантки. Несмотря на зыбкость обвинения, дело было передано в Санкт-Петербургский окружной суд, где и рассматривалось 6–8 ноября 1878 года.

Французская подданная Маргарита Жюжан поступила в качестве гувернантки к детям Познанских в августе 1873 года. Николаю в то время было 13 лет.

Нужно заметить, что женщины подобного рода во второй половине позапрошлого века наводнили Российскую империю и в особенности ее столицу Санкт-Петербург (трудно сейчас представить, что не мы рвались к ним, а они к нам). Приезжие искательницы мест преподавали французский, служили в богатых домах гувернантками, компаньонками, чтицами, приказчицами в модных магазинах. Обладая хоть мало-мальским голосом, появлялись на театральных подмостках. В конце концов, не гнушались работой в многочисленных публичных домах – в то время иностранок в них подвязалось немало, были даже экзотические мулатки и японки.

Вскоре Маргарита стала своей в семье жандармского полковника Познанского. Больше всего она уделяла внимания его сыну Николаю – мальчику замкнутому, скрытному, ленивому в учёбе. Со временем отношение Николая к гувернантке стало доверительным. В конце концов однажды она поведала юноше историю своей «разбитой жизни» (у старых дев, каковой являлась Жюжан, всегда имелся в запасе подобный «роман»). Мальчик отнесся «с полным негодованием к виновнику ее несчастья, обещая отомстить за нее и заменить ей брата». После этого экзальтированная гувернантка еще больше привязалась к своему подопечному.

Между тем на процессе всплыло одно немаловажное обстоятельство. По показаниям семейного врача, а также отца и младшего брата покойного, Алексея, Николай Познанский страдал неким «органическим пороком», который мешал его физическому сближению с женщинами, делая половую связь вообще невозможной. Что это был за «порок», мы не знаем, прямым текстом он, естественно, не был назван. Однако, по свидетельским показаниям горничной, Николай однажды якобы оторвал перед у своей рубашки, «желая скрыть следы полового сношения с подсудимой». С другой стороны, вспоминали, что после получения рубашки из стирки он обвинял в ее порче прачку. То есть полной ясности тут не было.

За некоторое время до смерти сына отец Николая, полковник Познанский, получает уведомление из 3-его отделения (то есть от своего непосредственного начальства) о доносе, поступившем на его старшего отпрыска. В нем утверждалось, что Николай со своими сверстниками уже три месяца занимается «приготовлением какого-то страшного яда». (В доме имелся химический шкаф).

Дело было серьезным: донос затрагивал честь семьи и вполне мог повредить служебной карьере полковника. Глава семейства почему-то решает, что автором анонимки является гувернантка.

Впоследствии графологическая экспертиза, сличившая почерк М. Жюжан и тот, которым был написан донос, однозначного ответа не дала – совпадали лишь отдельные буквы. Не внесла ясности и стилистическая экспертиза – ею было отмечено, что некоторые неуклюжие обороты письма могут принадлежать иностранцу, но при этом они вставлены в текст как будто нарочито, с тем, чтобы на них обратили внимание.

Этот донос сыграл и еще одну существенную роль. Познанский-старший по-новому взглянул на отношения сына и гувернантки, которые до того считал вполне невинными (тем более что Николай на интимную связь не был способен). Уволить Жюжан полковник, по-видимому, не решился, а стал делать всё, чтобы интересы сына направились на юных особ его возраста. И это ему, похоже, удалось.

Что же касается последствий доноса, то в итоге он был воспринят полицией как «первоапрельская шутка». Ограничились лишь производством негласного дознания.

Николай, по показаниям свидетелей, стал постепенно охладевать к Маргарите, тяготиться ее присутствием в доме. Он стал ухаживать за молодыми девицами, в конце концов остановив свой выбор на одной из них, некой П. Николай переписывался с нею, передавая письма через свою сестру. Уязвленная гувернантка перехватывала некоторые послания, в их числе и то, в котором девушка, новый предмет страсти Николая, просит прекратить бесполезные ухаживания.

Казалось бы, соперница самоустранилась, повода для ревности нет. Но именно перехват писем стал в глазах прокурора несомненным свидетельством жгучей ревности М. Жюжан. Ревности, которая стала достаточной причиной для отравления.

Как мы видим, почти любое обстоятельство в этом деле можно истолковать двояко – как против обвиняемой, так и в ее пользу.

На суде Маргарите Жюжан повезло с защитником. Им был один из крупнейших адвокатов России Константин Федорович Хартулари (1841–1897), отдавший защите тридцать лет. Для речей Хартулари были характерны уравновешенность, деловитость, внимание к доказательствам и уликам. В своих выступлениях он не «работал на публику» с помощью эффектных словесных пассажей, а скрупулёзно анализировал факты. Лучшей его речью считается как раз выступление на процессе М. Жюжан.

Даже показания свидетелей обвинения Хартулари сумел обратить на пользу своей подзащитной. Например, Маргарита подозревалась в любовной связи с Николаем, «потому что была с ним «на ты», сидела в его комнате, говорила разные двусмысленности, принимала участие почти во всех пирушках, целовала его в присутствии посторонних, бесцеремонно обращалась с его товарищами, позволяла им при себе снимать сюртуки, ссорилась и сама же первая мирилась с покойным». (В наше время всё это звучит несколько комично, особенно насчет снятых при даме сюртуков.)

Хартулари парирует эти доводы следующим образом: «разве умная и тактичная женщина обнаружила бы страстное влечение, да еще в присутствии не только близких, но даже посторонних лиц?! Разве Маргарита Жюжан, желая расточать свои ласки покойному как любовнику, не нашла бы возможным сделать это у себя на квартире, так как жила отдельно, или где-нибудь в нейтральном месте? Вот почему те ласки, которые расточала обвиняемая публично Николаю Познанскому, скорее говорят в пользу отношений ее к покойному как матери, даже как сестры, но не как любовницы».

Адвокат не оставляет без внимания ни одной улики против Жюжан, в том числе и главной – злополучной склянки с остатками морфия, которую подзащитная не вымыла, не спрятала, не выбросила, а почему-то оставила у всех на виду. Он пытается убедительно опровергнуть эти улики, что ему удается. В итоге присяжные заседатели вынесли по делу оправдательный вердикт.

Вопрос о том, кто же все-таки отправил Николая Познанского на тот свет, остался открытым.

Во-первых, можно предположить, что существовало некое неустановленное лицо, бывшее в курсе всех семейных передряг Познанских, отравившее Николая и, как бы теперь выразились, подставившее (донос; склянка с морфием, который, кстати, в доме был и хранился под замком в кабинете полковника) Маргариту Жюжан.

Вторую версию отравления высказал в своей речи К.Ф.Хартулари. Она основана на дневниковых записях покойного, переданных следствию его отцом. Они полны мрачных мыслей:

«Я боюсь, что тетрадь эта попадет в руки отца или кому-нибудь другому и он узнает преждевременные тайны моей жизни с 14 лет. Много перемен, много разочарований, многие дурные качества появились во мне. Кровь моя с этого возраста приведена в движение. Движение крови привело меня ко многим таким поступкам, что при воспоминании о них холодный пот выступает у меня на лбу. Сила воли выработалась из упрямства, спасла меня, когда я стоял на краю погибели; я стал атеистом, наполовину либерал. Дорого бы я дал за обращение меня в христианство. Но это уже поздно и невозможно. Много таких взглядов получил я, что и врагу не желаю додуматься до этого; таков, например, взгляд на отношения к родителям и женщинам…»

Есть в дневнике и такие слова: «Кому-нибудь, мне или Ф.И.Ч., придется переселиться в лучший мир».