Блокадная история
Давно уже, лет 10-15 назад, попалась мне на глаза одна заметка в интернете. Женщина кратко и просто описывала случай, произошедший с ними в блокадном Ленинграде, когда она была ещё ребёнком. Точнее, произошедший с их матерью.
Случай этот поразил меня, но ни имени автора, ни названия сайт я совершенно не запомнил. И сколько потом не разыскивал в сети эти записки, так и не нашёл их.
Поэтому перескажу их своими словами, от лица той маленькой девочки.
Если кто-то из читателей вспомнит эту историю и укажет мне первоисточник, буду очень благодарен.
* * *
Отец наш был инженером, и с началом войны сразу был призван; мы получили от него только два письма. Последнее было в августе, где он писал, что у него пока всё хорошо. Больше писем не было. Дед наш, бывший военный инженер, служивший ещё в царской армии, умер как раз перед войной. Осталась только бабушка, мама и мы, две её дочки; я была старшая.
В сентябре 1941-го Ленинград был блокирован, и почти сразу же начались трудности с едой. А в октябре уже начался голод.
Мама наша была пианисткой, работала в филармонии. Была она тогда молодая и очень красивая. И даже зимой, когда голод уже свирепствовал, она держалась молодцом и старалась одеваться так, как это подобает артистке.
В филармонии она получала хлебные карточки, которые потом сама и отоваривала, не доверяя нам. На нас, иждивенцев, хлеба давали совсем мало, по маленькому кусочку. Да и что это был за хлеб! Половина в нём была целлюлозы, опилок, шелухи... От него жутко болели животы, но мы бы ели его ещё и ещё! Если бы был...
Потом началась зима. Никакого отопления не было, и мы замерзали, хотя ложились под одеяло в зимней одежде, шубах и шапках. Тогда мама отдала кому-то своё красивое пальто с лисьим воротником, и у нас в доме появилась печь-буржуйка.
Мы высматривали везде на улицах палки и доски, и тащили их домой, но скоро их на улицах почти не осталось. И мама стала рубить и жечь стулья... Скоро мы могли сидеть уже только на кроватях.
Однажды мама тепло оделась, сказала, что её долго не будет, и отправилась отоваривать хлебные карточки. Очереди за хлебом были жуткие, километровые; стояли в них на морозе целыми днями.
Стоя в очереди, она увидела одного необычного мужчину, в тёплом, на меху, кожаном пальто с меховым воротником. Мужчины не в военной форме вообще были редкостью, а в очередях их вообще не бывало. Только обессиленные старики, которые падали с ног. Этот же был полон сил, с румянцем на щеках; да и пальто у него было расстёгнуто, ему было жарко! Он не спеша шёл вдоль длинной очереди, чего-то высматривая. Длинный ряд измождённых, почерневших, обтянутых кожей лиц, тянулся перед ним...
Заметив маму, он подошёл к ней. Несмотря на голод, она ещё значительно отличалась ото всех, была моложе и красивее.
- Извините, - сказал он негромко, – можно вас?..
И склонившись к ней, ещё тише добавил:
- Я здесь недалеко живу... Буханка хлеба и банка тушёнки.
Мама всё прекрасно поняла. Тогда моральные и нравственные нормы в городе уже изменились; отдаться за хлеб, за еду, если находился вдруг такой желающий, считалось для женщины удачей. Никто этого совершенно не осуждал! Желающих только практически не встречалось.
Мама посмотрела на него и молча кивнула; мужчина взял её под руку и повёл. Очередь с завистью смотрела им вслед.
Они прошли с квартал, свернули в проулок, а затем во двор. Поднялись на этаж, и мужчина открыл высокую дубовую дверь своим ключом.
Квартира показалась маме большой, сумрачной, пустой...
- Мы здесь одни? – спросила она.
- Почти, – усмехнулся мужчина, снимая кожаное пальто, под которым оказался суконный френч, который обычно носили партработники. – Ещё только Джек.
Услышав хозяина, из комнаты вышел огромный пятнистый дог. Это было чудо, ибо собак в городе давно уже не было! Все были съедены. Дог подошёл к маме и стал её возбуждённо обнюхивать.
- А где спальня? – спросила мама, думая поскорее покончить со своей обязанностью, и заглянула в маленькую боковую комнатку.
Но это была не спальня. От того, что она увидела, голова у неё поплыла и ноги подкосились. Это был склад!
На столе лежал огромный куб сливочного масла в прозрачной бумаге; далее громоздились батареи консервных банок; гора буханок настоящего, не целлюлозного хлеба стояла на деревянных полках... Бумажные мешки, из которых выглядывали палки сухой колбасы... какие-то бочонки... И что-то ещё, ещё, ещё!..
- Нет, нет, не сюда! – мужчина быстро оттащил её от маленькой двери. – Да вы раздевайтесь, - сказал он, с усмешкой разглядывая её. – Я вас немного удивлю... Спальня не понадобится.
Он снял с неё пальто и пригласил в другую комнату. Дог неотступно следовал за нею, продолжая обнюхивать.
- Видите, как волнуется Джек? – сказал мужчина, с любопытством глядя ей в лицо. – Собственно, я пригласил вас для него. Ему давно уже нужна подружка, но где их сейчас найдёшь?.. А я просто полюбуюсь.
* * *
В тот день мама вернулась домой гораздо раньше, чем мы ожидали. Она тащила за собой какие-то санки, на которых лежал большой перевязанный верёвками мешок: так обычно возили покойников. Но это был не покойник... И санки были не наши. Вдвоём мы с большим трудом затащили мешок в квартиру.
Он оказался набит едой! У нас просто глаза полезли на лоб от счастья. Чего там только не было! Хлеб, масло, колбаса, консервы... Вяленая рыба!
Было ясно, что мы спасены. Сломали тумбочку, затопили печку. Варили суп с тушёнкой... Какой божественный аромат шёл от него! Потом пили настоящий чай, с сахаром... Этот день я запомнила на всю жизнь.
Но мама с тех пор стала молчаливой, и на наши вопросы, откуда всё это, отвечала: «Нашла, случайно... Но об этом никто ничего не должен знать, иначе меня арестуют». И мы обещали молчать.
* * *
Только через много лет после войны, мама рассказала мне, что тогда произошло. Но я и раньше знала, что у мамы, ещё от дедушки, остался маленький дамский браунинг, с которым она никогда не расставалась. Время было опасное: иногда на улицах нападали, и даже убивали, чтобы забрать хлеб.
