Октябрь. Москва. Узнал, что 4-го в 16.00 назначено шествие левых сил от Смоленской площади в сторону мэрии и Белого дома. Договорились о встрече в сквере напротив Министерства иностранных дел. Мотив – годовщина кровавого побоища у Останкино. Пришел вовремя, встретился с братом, прибывшим с группой товарищей из «Трудовой Рязани». Народ быстро скапливался. Неожиданные встречи: массивный Шашиашвили, рядом, окруженная людьми, стройная, с красивой копной волос, в миниатюрных туфельках Сажи Умалатова. Неподалеку Алкснис, спокойный, плотный. Вокруг него люди. Вопросы. Отвечая на них, он подчеркнул, что войска МВД оснащаются танками, БТРами даже в большей мере, чем армейские части. Что бы это значило? Собственный народ становится во все большей мере объектом нападения. Макашов оказался небольшого роста, совсем не авантюрен, как его показывает телевидение. Еще три года назад – командующий ПриВО, генерал-полковник. Негромким голосом он говорил о необходимости сплочения и подготовки к новым боям.
Вокруг, прямо на траве, лежали газеты левого направления, брошюры, плакаты. Поэты читали стихи, в том числе Б. Гунько. Люди, в ожидании начала марша, ходили со свернутыми флагами, транспарантами. Встречаются ребята с визитками на груди и с красными повязками на руках (служба безопасности «Трудовой России»). С крыши высотного дома ведется видеонаблюдение с применением спецаппаратуры.
Наконец, колонна выстроилась и тронулась. У Бородинского моста остановилась, чтобы упорядочить шествие. Здесь и КПРФ, и РКРП, и их районные отделения, «Трудовая Москва», «Рязань», «Курган», «Калуга» и т. д. Шел и отряд РКСМ.
Оглянулся: колонна растянулась, стоя плотными рядами по 15 человек в шеренге, до Смоленской площади. В ее задних рядах – грузовик с погребальным колоколом. Вновь пошли, временами быстро. Пели песни. Между колонн шныряли фото– и кинокорреспонденты. Народ резковатый, турнули одного с камерой на тротуар: «Че снимаешь, все равно на телевидении не покажете рабочий класс. Пошел вон!» Но в целом порядок был отменный. Периодически многоголосый рев толпы разносил по Москве-реке проклятия режиму. Милиционеры в плащах стояли на тротуарах – по одному у каждого столба и вдоль набережной. С балконов, на которые высыпали жители, неслись и возгласы поддержки, приветствия цветами и флажками, и – ругательства. А чаще – тупо смотрели, из любопытства (как год назад на мосту недалеко отсюда, когда обстреливали Белый дом). Многие в колонне встречались впервые с прошлогодних событий, обнимались. Все это напоминало фронтовое братство.
Когда колонна подтянулась к Краснопресненскому мосту, ее конец был еще у Бородинских ворот. Затем она завернула вправо и подошла к зданию мэрии. Последовала команда: «Стой. Рядам развернуться к зданию». Люди заняли все пространство – от недавно возведенной решетки Белого дома до подножия мэрии. Я прикинул: было от 300 до 400 тысяч человек. На возвышение перед зданием вышли десятка два людей, установили радиоустановку. Можно было различить лица Анпилова, Умалатовой, Макашова, Ачалова, Терехова, Гусева (первый секретарь МК РКРП), был кто-то от КПРФ. Стояла монашка в черном. Шел шестой час вечера. Голубело вечереющее небо, реяли красные знамена, люди держали портреты Ленина, а некоторые и Сталина.
Митинг открыл и затем вел В. И. Анпилов. О памяти погибших, о продажном и антинародном курсе режима, о невозможности согласия с угнетателями, о голоде, о нищей доле детей рабочих, о необходимости сплоченности, о важной роли Движения «Трудовая Россия», Российской коммунистической рабочей партии. Менялись ораторы. Многие говорили не лозунгово, а по делу, разъясняли. Вероятно, все же было что-то (о политической стачке), что уже повторялось на подобных митингах, и «не работало». Это вызывало споры. Рядом женщина возмутилась, что неодобрительно отозвались о соцпартии (Р. Медведева). Ее тут же послали подальше. Нетерпимость очень выражена: люди накалены. Рефрен массового скандирования: «Советский Co-юз! Советский Co-юз! Убийцы! Убийцы!».
Страстно выступила осетинка об утрате интернационализма. «Люди гибнут, а эта п… р… ездит по Европе, не просыхая!» Монашка оказалась из Сербии. Она слала привет славянам, «братам», просила о сплочении, показывая, что, если кисть сжать в кулак, нас не одолеешь. Когда стала говорить о жидах, Анпилов отнял у нее микрофон и сказал: «Спасибо, но мы интернационалисты и не можем отбрасывать никого».
Долго еще выступали люди. Спели «Интернационал». Закрыли митинг принятием резолюции морем рук. Но и после этого люди рвались к микрофону…
Темнело. Включили высокие мощные лампы. Мы с братом пошли потихоньку в сторону метро. Подошли к мостику, где год назад было особенно много погибших. Народ не обращал никакого внимания на стоявший здесь частокол милиционеров, но и те не нарывались.
Долго мы еще стояли в движущейся толпе. Над нами темнело синее небо, показались звезды. На мостике к нам подошла старуха с большой кастрюлей, укутанной в полотенце. «Отведайте, ребята!» – предложила она. Приоткрыла крышку, вырвался парок и показалась вареная картошка в подсолнечном масле с укропом, а рядом – пирожки с капустой – горячие. Мы не отказались. Охотников оказалось много.
Вошли в вестибюль метро «Баррикадная». Здесь брата уже ждали, и он уехал с друзьями, с которыми год назад защищал Белый дом… И я подался к родным.
Год прошел после побоища, а силы сопротивления растут.
* * *
Ноябрь. Пишет мой ученик – врач из поселка Лазо в Приморье.
«В эту осень на Дальний Восток обрушились все земные и небесные кары. То тайфуны с проливными дождями и наводнением, какого не было за 30–40 последних лет, то землетрясение на Курилах, то извержение вулкана на Камчатке. И без того нелегкую жизнь здесь это, и особенно наводнение, еще более осложнило. С перерывами подают не только воду, но теперь и электричество, так как нет топлива. Подвозить – нет денег. Каждый работает только на себя. Этот полуостров российской земли (Приморье), похоже, предоставлен самому себе в борьбе за выживание предстоящей зимой. В общем, обстановка удручающая».
* * *
Ноябрь. Поезд «Москва – Саратов», идущий через Рязань. В купе я вошел первым. Вскоре с огромными тюками в него втиснулись еще трое. Тюки, баулы, сумки заполнили всё, даже часть прохода, даже полки, где им предстояло спать… Первый – крупный парень с налетом образованности, вальяжно расселся напротив меня за столиком, второй – небольшого росточка, молчаливый, прилизанный какой-то, сразу же вытащил калькулятор, бумажник и стал считать, припоминая цены и количество партий приобретенного трикотажа. Третий – худой, с бегающими глазками, подобострастно и голодно посматривающий на главного, готовый услужить (снять, подвинуть, расстегнуть, подтащить).
Первый, подумал я, видимо, босс, второй – кассир, третий – на подхвате, прихлебатель. Я оказался как бы в первом ряду партера – прямо перед сценой, где началась какая-то пьеса Островского…
Босс распечатал большую бутыль «Пепси» и поставил на стол еще 5 бутылок пива. Прихлебатель сбегал за стаканами. Босс налил два стакана – себе и кассиру и жадно выпил. Налил еще. Прихлебатель тоскливо ждал, когда же нальют и ему. Кассир пил мелкими глотками, продолжая считать. Периодически переспрашивал: «Кофточек было 10 или 11 блоков?» «Колготки тот толстый отдал за 100 или за 110?» И выяснив, замолкал. Наконец дали попить и прихлебателю. Открыли пару бутылок пива, развернули в замасленной бумаге курицу и, разорвав ее на куски, стали жевать их, заедая хлебом и запивая пивом. Чавкали, утирая рукой жирные губы и щеки. Осмелел и прихлебатель, взбодренный пивом, пристроился к курице, совсем уж подвинув меня на полке. Кассир успокоился, ел курицу медленно, выкидывая косточки на стол. Босс смеялся, громко вспоминая каше-то удачные моменты их предприятия.
Кассир, насытившись, вытянул ноги в грязных потных носках, уперся в мою полку и склонился на баул. Прихлебатель уже без помех доедал куски, обгладывал кости, допивал оставшееся, икал, хихикал. Он осмелел, стал говорить громко, подравниваясь к блаженствующему боссу. Но тот вскоре цыкнул на него, приказав вынести мусор и прибрать стол. Босс полез на верхнюю полку и улёгся среди тюков. Кассир разместился внизу, посреди баулов. Залез наверх и прихлебатель. К 10 вечера все они дрыхли.
А утром шустренько встали и вновь, переругиваясь, взялись на свежую голову пересчитывать товар и свою долю прибыли, договариваясь, как доложить обо всем неведомому Главному боссу. Вытащив в Саратове свое барахло, они заполонили половину перрона.
Все – точно по А. Н. Островскому. Те же типы, то же неравенство и зависимость. Это – наш «средний класс». Класс выживающих, копящих помаленьку деньгу, – опора и надежда Гайдара, Шумейки, наших, саратовских идеологов рыночного счастья.
В номере «Советской России» от 8.10.1994 г., пришедшем по почте в мое отсутствие, в статье Ю. Власова, который уже опубликовал несколько талантливых разоблачительных статей в «Правде», я нашел такие строки: «Свобода домашнего животного всегда ограничивается миской, которую выставляет хозяин. Есть свобода, очень много свободы, но экономическое бесправие превращает ее в ничто…»
