Ознакомительная версия.
В период Великой Отечественной войны власти успешно использовали такие институты, как привилегированные закрытые распределители. А в марте 1944 года СНК СССР принял постановление о развертывании сети коммерческих продовольственных магазинов – государственных учреждений, предназначенных для той категории населения, которая могла позволить себе приобретать продукты без карточек и по высоким ценам. Уже в апреле 1944 года коммерческие структуры появились в Москве, летом – в Ленинграде, Киеве, Горьком, Свердловске и Челябинске, а в 1946 году они действовали в 131 городе СССР98.
Смена вектора политического и экономического развития страны на рубеже 1920–1930-х годов отразилась и на пищевкусовых ориентирах городских жителей. Они в массе своей не испытывали голода, как это было, например, в Петрограде в 1918–1920 годах. В.С. Шефнер вспоминал: «Строго говоря, голода в Питере тогда (в годы первой пятилетки. – Н.Л.) не было. На карточки прожить можно было. То был не голод, а недоедание. Судьба как бы тренировала, подготавливала нас к блокаде – Великому Голоду»99. Такого же мнения придерживается и мемуаристка В.А. Пирожкова, описывая ситуацию в Пскове после свертывания нэпа: «Появились продуктовые карточки, скучный серый хлеб. Но настоящего голода на севере не было»100. Москвич И.И. Шитц фиксировал в дневнике не голодное существование жителей столицы, а очереди, неважное качество продуктов, скудный ассортимент101. Нормой становилось весьма однообразное и маловкусное питание. Будущий историк А.Г. Маньков записывал в дневнике 1 апреля 1933 года: «Обед состоял из тарелки совершенно не масленых кислых щей с мелкой костлявой рыбешкой. Два небольших кусочка хлеба. На второе кофе без молока и сахара»102. С.Н. Цендровская вспоминала о том же времени: «Помню, маме на работе продавали немного молока, она варила щи и забеливала их молоком. Пшенная каша, круглый черный хлеб, яблочное повидло – вот повседневная наша еда в то время». Конечно, речь не шла об элементарном насыщении, как в эпоху военного коммунизма. Но в то же время в начале 1930-х годов властные структуры пытались сформировать определенные пищевкусовые ориентиры основной массы населения в условиях нормированного распределения.
В связи с нехваткой продуктов питания на государственном уровне в годы первой пятилетки получили поддержку идеи вегетарианства. Советские теоретики рационального питания активно стали советовать возмещать недостаток жиров употреблением «жиров из кедровых орехов, сои, арбузных семечек, тыквы», а белков – горохом, бобами, чечевицей, шпинатом, щавелем. Настоятельно рекомендовалось вводить в общественную и домашнюю кухню новые культуры: физалис и корни одуванчика103. Но в представлениях власти фаворитом советского безубойного питания стала соя. Весной 1930 года был создан научно-исследовательский институт при Академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина, сотрудники которого, судя по информации газеты «Правда», уже летом 1930 года разработали рецепты 100 блюд из сои104. Государство строило грандиозные планы по выращиванию не слишком привычной для России сельскохозяйственной культуры: в 1930-е годы предусматривалось засеять соевыми бобами 300 000 га, а в 1931 году – уже 1 000 000 га105. Осенью 1930 года в Москве и Харькове прошла целая серия показательных обедов в системе общепита, на которых повара продемонстрировали около 130 соевых блюд: суп, борщ, котлеты, голубцы, пудинги, кофе, сыры, творог, кондитерские изделия. Соя должна была стать неким гарантом вкуса и всеобщей сытости. Подобную роль спустя 30 лет в СССР попытались отвести кукурузе. Прямых свидетельств отношения горожан к соевым деликатесам обнаружить пока не удалось. Но известно, что острословы эпохи первых пятилеток с удовольствием подсмеивались над правительственной панацеей в эпоху нехватки белка и жиров. У Ильфа и Петрова в фельетоне «Когда уходят капитаны», написанном в 1932 году, в качестве образца литературной халтуры фигурировало «драматическое действо в пяти актах» под названием «Соя спасла», представленное как «собственность Института сои»106. А журнал «Огонек» в 1930 году напечатал «Песню о сое» со следующими словами:
Нынче главный лозунг мой:
«Больше сей и больше Сой».
Будем жить теперь не ноя:
Нам придет на помощь Соя!..107
В один ряд с соевыми бобами в борьбе с нехваткой пищи, по замыслу власти, должны были встать и кролики, пик разведения которых пришелся именно на годы первых пятилеток. Летом 1934 года СНК РСФСР принял специальное постановление «О развитии кролиководства», хотя в нарративе описание использования шкурок, а главное, мяса, непривычного для России, датируется самым началом 1930-х годов. В апреле 1930 года в «Огоньке» появляется очерк, автор которого прямо заявляет: «Почти весь кролик может быть утилизирован. Но главным направлением для нас должно быть мясо-шкурковое»108. Героиня произведения Ю.П. Германа «Наши знакомые» Антонина с явным удовольствием приобретает на маленьком базарчике копченого кролика («в тот год было и такое», отметил писатель), чтобы подкормить чем-нибудь питательным себя и своих друзей109. На государственном уровне издавались брошюры о секретах приготовления кроличьего мяса110. Попутно следует заметить, что в 1920–1930-х годах появилось много кулинарных книг, которые помогали хозяйкам готовить в условиях явной нехватки продуктов, рассказывая, например, о блюдах из сои, картофеля, солонины111.
Трудно сказать, нравился ли сугубо диетический кролик горожанам в качестве замены менее полезных, но более традиционных говядины, свинины, баранины, курятины и гусятины. Источники сохранили явное недовольство исчезновением привычных продуктов из рациона. Сотрудники ОГПУ в 1928 году фиксировали в спецдонесениях появление лозунгов на тему еды. Так, на ленинградском «Красном путиловце» были обнаружены два плаката: один с портретом В.И. Ленина и подписью «Долой Ленина с кониной», а второй – Николая II с призывом «Давай Николая со свининой»112. Появились анекдоты не только о новых формах (например, заочном) питания, но и о его содержании. В.С. Шефнер вспоминал о шутливом предложении устранить из русского алфавита букву М, с которой начинаются слова «мясо», «масло», «молоко»113. С.Н. Цендровская вспоминала случай из своей школьной жизни, произошедший в 1931–1932 годах: «На уроке биологии проходили тему “домашние животные и птицы”. Учителю надо было продемонстрировать кости скелета курицы. Она обратилась к классу с вопросом: “Кто дома ест курицу и может принести все кости после обеда?” Из сорока человек только одна ученица подняла руку и обещала принести косточки в класс. Эта девочка была из очень состоятельной семьи…»114 Действительно, многие мясо-молочные продукты были редкостью в рационе в целом неголодающих горожан. Однако власть активно продолжала поиски пищевых заменителей. По предложению Ленинградского НИИ общественного питания в пищу попытались ввести дельфинье и тюленье мясо, зобную железу и семенники115. И нередко лабораториями по внедрению подобных новшеств становились учреждения общественного питания. Так, к XV годовщине Октябрьской революции трест общественного питания Ленинграда решил провести конкурс на лучшее новое блюдо. Основная задача участников сводилась к изобретению «до сих пор не существовавших в кулинарийной номенклатуре блюд из таких продуктов, как вобла, тюлька, хамса, соя»116.
К началу 1930-х годов сеть общественного питания в российских городах также претерпела серьезные изменения. В первую очередь они были связаны с ликвидацией частных ресторанов, трактиров, кафе и др. Затяжной продовольственный кризис, безусловно, способствовал развитию системы общепита. Власти по-прежнему говорили о ее огромной роли в переустройстве быта. Весной 1930 года был проведен смотр столовых, названный в прессе «решительным переходом в наступление на домашние индивидуальные формы питания»117. Но на самом деле институты общественного питания, как и в годы Гражданской войны, превратились в механизм нормированного распределения со строгой отлаженной иерархией. В большинстве учреждений существовали закрытые столовые. В Ленинграде, например, на 1 января 1931 года функционировало 348 таких заведений, что составляло почти 70 % от числа всех столовых города118. Уровень питания в них напрямую зависел от норм пайкового снабжения конкретной социальной группы населения. Интересен феномен «ударных обедов», которые были введены в практику фабрично-заводской повседневности для стимулирования производительности труда. Для ударников производства на предприятиях либо открывали отдельные столовые, либо ставили специальные столы в общих помещениях. Сесть за стол ударника можно было только при наличии специальной «ударной книжки». Современники фиксировали: «10 ноября 1933. У нас на заводе открыли новую столовую для ударников… Ее смысл и конечный результат – усилить разграничение людей на правых и виноватых, усилить распри и междоусобицы, и без того огромные. Урезали половину площади от общей столовой, отгородили стеклянной перегородкой, все внутри выкрасили масляной красной краской, повесили на окна занавески, поставили маленькие столики, накрытые белыми салфетками. На окнах и на столиках – живые цветы. Лампы в фигурных абажурах. Пускают туда очень и очень не многих и в первую голову руководящих работников. Обеды лучше. Одним словом, “ресторан”. Кличка эта уже бытует. Оттого, что от общей столовой урезали площадь, в ней стало грязнее, много теснее. В то время как рабочие кишат в ней как пчелы в улье, либо быстро пожирая пищу, либо стоя в очереди в ожидании, когда освободятся места за узким длинным загаженным пищей столом, рядом, за перегородкой, крашенной масляной краской, и с занавесками за отдельными столиками сидит несколько десятков человек, выделенных бог весть по какому признаку. И в то время как в общей столовой едят суп с макаронами или голые кислые щи, а на второе макароны с сахаром (реже с маргарином), в “ресторане” – мясной обед, а если макароны, то с коровьим маслом»119.
Ознакомительная версия.
