Председатель. – Дело на Аптекарском острове было когда?
Бурцев. – 12 августа 1906 года, – в самом начале развития деятельности максималистов. С тех пор, в продолжение двух месяцев Трусевич имел постоянно личные свидания с Рысом, думая таким образом обмануть максималистов, а Рыс в это время сознался Климовой, от которой я узнал об этих фактах…
Председатель. – Это каторжанка? Она, кажется, теперь в России?
Бурцев. – Видная максималистка, она участвовала в организации покушения на Аптекарском острове. Ей Рыс сказал: «Делайте, что хотите: я глаза Трусевичу отведу». – А Трусевич говорил Столыпину: – «Не беспокойтесь, я все знаю через Рыса»…
Председатель. – Кто был товарищем министра?
Завадский. – Я думаю, был Макаров.
Бурцев. – Я должен сказать, что потом, кажется, в октябре 1906 г., когда задумано было ограбление на Фонарном переулке, Рыс был уже скомпрометирован в глазах Трусевича, и его могли арестовать не сегодня-завтра. Он хотел уйти в сторону, тем более, что у них был другой провокатор, участвовавший в этом деле, – Иванов, который и сообщал все департаменту. Они установили наблюдение за Фонарным переулком но хотели, чтобы созрело это дело, и вели провокацию дальше и дальше. Назревание дошло до того, что Аптекарский остров взлетел, а Фонарный переулок, – вы знаете, чем кончился. Я всегда этими фактами оперировал, когда указывал на провокацию и участие Рыса в различных террористических актах. Упомяну еще одну экспроприацию где-то на юге. Наконец, за экспроприацию же он был арестован и повешен в Киеве. Он арестован был в 1907 году, а повешен в 1908 году.
Родичев. – В убийстве Лауница Азеф не принимал участия?
Бурцев. – Азеф в это время уехал за границу и он не мог сообщить об этом: местные революционеры, эс-эры, действовали тут независимо от полиции.
Смиттен. – Меня интересует вопрос, – суд над вами эс-эров был до вашего лондонского процесса?
Бурцев. – После него. В промежуток времени между лондонским процессом, который был в августе 1908 года, и декабрем 1908 года, когда Азеф был мною разоблачен, эс-эры судили меня за то, что я клевещу на Азефа.
Смиттен. – Суд происходил словесный, или были акты этого суда, которые могли бы быть добыты следственной комиссией?
Бурцев. – Есть чрезвычайно ценные записи моих судей, например, Кропоткина, который записывал. Но сколько я ни прошу дать эти протоколы, он не дает.
Смиттен. – Может быть Чрезвычайной Следственной Комиссии он это предоставит?
Бурцев. – Они не подлежат опубликованию, но я думаю, что никакого специального интереса к опубликованию нет. Но он, как анархист, не хочет признать слово «суд».
Смиттен. – В Лондоне вы судились по какому обвинению?
Бурцев. – Это раньше я сидел за статьи о Николае II. Это было в 1896 году.
Смиттен. – Какой это был суд?
Бурцев. – Суд присяжных в Лондоне в 1897 г. Это было чрезвычайно интересно.
Смиттен. – Позвольте вернуться опять к Азефу и задать вам вопрос: участвовал ли Азеф каким-либо образом в убийстве Столыпина?
Бурцев. – Нет. Он с 1906-9 г.г., после моего разоблачения ни разу не решился приехать в Россию. Тут целые басни были о том, что он служит, бывает здесь, но ничего подобного не было.
Смиттен. – А во взрыве на Аптекарском острове он принимал участие?
Бурцев. – Эс-эры подготовляли убийство на Аптекарском острове, и в разработке их плана Азеф принимал участие. Но не в компании максималистов: они устроили это сами, его услуги были уже ненужны…
Председатель. – Теперь перейдем к очень для нас интересной теме о Малиновском. Это – модерн.
Бурцев. – Делом Малиновского я заинтересовался сначала вот по какому поводу. За полгода до того, как он бежал из Государственной Думы… в мае месяце 1914 г., т.-е. значит в январе он был в Париже. Он приехал туда по поручению большевиков.
Председатель. – У вас есть сведения – жив ли он?
Бурцев. – Точных нет, но я думаю, что он находится сейчас в Цюрихе или Женеве. То, что о нем писали, – чепуха.
Председатель. – Давно писали, что он убит на войне…
Бурцев. – А с тех пор я имел сведения, что он жив. Я убежден, что это вернее: я имел о нем сведения. Так вот большевики прислали Малиновского в Париж читать лекцию и защищать программу. Я видел его на реферате. Однажды он приходит ко мне с письмом от Ленина от имени Центрального Комитета, говоря, что он хочет поговорить о борьбе с провокацией, – это было в январе 1914 г. Его интересовала провокация среди эс-эров и эсдеков. Когда я увидел личное письмо Ленина, который стоял во главе большевиков, я стал говорить с Малиновским довольно интимно. Я сказал ему: – «Я дам вам два-три имени агентов в вашей среде: проверьте их. Если будет удачно, я буду говорить дальше, а то революционные организации берут сведения, куда-то записывают, а затем сведения эти пропадают, ничего из этого не выходит». Я глубоко был уверен, что раз он от Ленина, он отнесется честно к этому. Я ему говорю: – «В вашей среде есть провокатор, не опубликованный, человек, который играет активную роль, человек крови, который замешан в историю размена кредитных рублевок, в перевозке оружия. Он находится в Париже. Могу назвать вам его фамилию. Разбирательство его дела у меня в такой стадии, что я не решаюсь опубликовать его фамилию. Несмотря на это, я предупредил одного местного эс-дека – о том, что этот господин – провокатор. Он, по соображениям личного характера (женская история), отправился к одной особе и говорит: – «С кем вы имеете дело? Бурцев говорит, что он провокатор». – Тогда женщина сообщила провокатору о моих обвинениях, тот явился ко мне с негодованием. Я говорю ему: –«Вы – агент департамента полиции, вы – человек крови; но у меня нет данных выступить, и поэтому я не выступаю, а вам предоставляю вызвать меня на суд. Нет такого партийного суда, который бы меня не оправдал. Я знаю, что мне скажут, что я действую добросовестно, у меня достаточно данных; но по свей[*] инициативе вызова на суд я еще не делаю, а пока требую от вас, чтобы вы ни в какие партийные дела не вмешивались». Еще за два года до этого разговора, косвенным путем, я устранил его от одного дела. Я и тогда был уже убежде,[*] что он – агент-провокатор. На этом эпизоде я хочу построить дальнейшее мое отношение к Малиновскому. Я говорил Малиновскому: «В нашей среде есть большевик-провокатор. Доказать это можно только русскими связями. Съездите, пойдите по моим некоторым связям в департамент полиции. Если бы я был там, я бы быстро это выяснил».
Председатель. – Владимир Львович, вы не можете сказать, – о ком вы говорите?
Бурцев. – Это известный в Париже – Житомирский, он же Отцов. Это человек, который в течение 10 лет участвовал во всех ответственных делах. Он сейчас на войне служит, ордена получает, играет роль. Но относительно его предупреждены 5-6 человек, которые, после моих разоблачений, ни в какие партийные дела его не пускают. Когда я ему заявил, что я не вызываю его на суд, но что он меня может вызвать, он меня не вызвал и тем самым признал мое обвинение. Малиновский заинтересовался этим. Эс-деки выбрали комиссию из двух членов, а меня выбрали председателем. Я указал эс-декам на двух чиновников департамента полиции, с которыми можно войти в сношения; сказал: – «Даю вам срок – месяц. Поезжайте, проследите. Пришлете сведения, я буду давать дальнейшие сведения, не пришлете, – давать не буду». – Прошел один, два месяца. Спрашиваю, – нет известий. Малиновский мне ответил, что ему некогда из Петрограда в Москву проехать, чтобы там справку получить, а без этого он не решается итти в департамент. Я был страшно взбешен и сказал большевикам: «Зачем вы мне присылаете человека такого? Хотя он и Малиновский, но он не выполняет своих обещаний». – Во время этих переговоров я получил телеграмму из «Русского Слова» – «Что вы думаете о Малиновском? Его здесь обвиняют в провокации». – Я ответил: «Не допускаю мысли, потому что никаких оснований не имею». – В «Русском Слове» была ссылка на то, что я его разоблачил. Я его уже подозревал, но ответил, что у меня данных нет и что его делом займусь. Эс-деки, большевики и меньшевики передали мне дело его для раследования[*]. Он появился через 10 дней в Берлине, я требовал, чтобы он приехал в Париж. Он не приехал. Тогда я написал эс-декам, что он – негодяй, который не выполняет своих обязательств и сейчас не является для объяснений, что он – грязный человек; утверждать, что он провокатор, я еще не могу, но он подлежит устранению от всех дел. Это было перед самой войной. Когда я приехал сюда, я совершенно забыл о Малиновском. Но в нынешнем году, завязывая сношения с людьми, близкими департаменту полиции, я еще получил подтверждение, что он – агент полиции.
