компартии Индии.
Видя наше недоумение, администратор гаркнул:
– Слава!
И расхохотался своей шутке, не понимая, что застыл как муха в янтаре. А потом добавил, что он – театральный режиссёр из Владимира, что на полках магазина есть все мои книги, в том числе две последние, привезённые на Книжную ярмарку.
– У них с собой чемодан книг, – заговорщицки сообщил Лев, выразительно подняв бровь.
– Чемодан книг? – оживился «Слава КПСС»: – Мы можем взять их на реализацию! И будем возвращать деньги по мере продажи каждой книги! В нашем магазине такие правила, мы не выкупаем книги у авторов.
Но мы везли книги на встречу с читателями в гостиную радио «Давидзон» и не понимали, зачем их сдавать в магазин на реализацию. Так что, покорно отработав фотосессию со «Славой КПСС» и другими сотрудниками «Санкт-Петербурга», двинулись со Львом Трахтенбергом сквозь улицу, застроенную доходными домами начала прошлого века.
На легендарной деревянной набережной «бордвок» с океана дуло так, что публика теряла шляпы, и казалось странным, что несколько часов назад мы умирали от жары в Центральном Парке. Зацепиться глазу было не за что, разве что за променадящих и рассевшихся на лавочках пожилых неопрятных мужиков в трениках и майках под распахнутыми куртками.
Курить здесь запрещалось, как и во всём Нью-Йорке, но полицейских не было. За нами покатил на инвалидной коляске полоумный дед и, не вынимая изо рта сигареты, заорал:
– Женщина, женщина, стойте! Откуда я вас знаю? Нет, вы скажите, откуда мне знакомо ваше лицо? Скажите, а то не отстану!
Только он отклеился, напала гиперактивная тётка, променадящаяся с дочерью и внуком в коляске. Вся тройка была одета в такую вульгарную китайщину, словно отоваривалась в сельпо глухой деревни.
– Ох же ж, Маша, хорошо, шо я вас встретила! – заорала тётка на всю набережную. – У моей-то дочи проблемы с мужем, вы ж ей помогите! Она ж меня, дура, не слушает, а я ж жизнь прожила!
Дочка зверем смотрела на мать.
– Ну, ты ж скажи Маше! Шо я всё должна за тебя говорить? – дожимала тётка дочку.
Дочка мрачно молчала.
– Если у вашей дочери будут проблемы, она напишет на мой сайт, – притормозила я тётку.
– Я шо же знаю свою дочу хуже, чем вы уже с первого взгляда? Я же ж говорю проблемы, значит, проблемы! – Тётка оборонительно встала «руки в боки», – Как называется ваш сайт? Я сама за неё напишу! Я же ж её придурка как первый раз увидела, мне ж уже ж стало плохо!
На скулах у дочери играли желваки, но она наступала себе на язык.
– Извините, меня ждут.
– Ждут её! – возмутилась тётка, при том, что рядом со мной немым укором стояли муж и Лев. – Я же ж говорю, у дочи проблемы, а ей плевать! Приехала тут…
Лев кивнул на двери пустого в этот час ресторана «Татьяна». В нашем понимании, это не считалось рестораном, но заведение было о себе другого мнения, и вполне съедобный десерт стоил как десерт в отличном ресторане московского центра. Лев в очередной раз прокомментировал в прямой эфир своего радио сводку погоды, и мы спросили, как ему живётся в Нью-Йорке.
– Так вы обо мне ничего не знаете? – удивился Лев. – Тогда слушайте, иначе ничего не поймёте про Америку. Я закончил факультет романо-германской филологии Воронежского университета по специальности «английский язык и литература». Работал администратором Воронежского театра оперы и балета и Воронежской филармонии, открыл первый в Воронеже концертный кооператив «Рандеву», а в 1992 году эмигрировал с женой и дочкой в Нью-Йорк. Работал менеджером в магазинах, потом на русско-американском радио и ТВ WMNB, возглавил концертный отдел компании, а с 1999 года организовывал гастроли российских исполнителей и театров. В 2000 году получил гражданство, а 2002 году был арестован ФБР вместе с женой по обвинению в «современном рабстве»!
– Вы?????? – мы с мужем одновременно подавились десертом.
– 1 июля 2005 года в пять утра квартал окружили, и в нашу квартиру на 20-й Авеню ворвалось двадцать вооруженных агентов ФБР! После чего все телеканалы рассказали о крупной победе над «русской мафией».
– Как это?
– В 2000 году в США приняли закон «Акт о жертвах человеческого траффикинга». И люди, заявившие властям о принудительном труде, стали получать американские документы и право на работу. Девушки, которых я законно привозил танцевать в совершенно законных стрип-клубах, заявили, что я заставлял их танцевать топлес, хотя после моего ареста танцевали те же самые танцы, в тех же самых клубах. Я прошёл через семерых адвокатов, через трёхлетний домашний арест с электронным браслетом, через банкротство, несколько тюрем и второе уголовное дело… При этом всё время вёл колонку в ньюйоркском журнале «Метро», в газете «Новое Русское Слово» и еженедельнике «Вечерний Нью-Йорк».
– И… и как вам американская тюрьма?
– Там голодно. Посылки и передачи запрещены. Завтрак в четыре утра, обед в одиннадцать, ужин между пятью и шестью вечера. В половине четвёртого утра дают кофе, напоминающий советский кофейный напиток «Арктика» на желудях и цикории.
– Мы привезли на Книжную ярмарку книгу о советском разведчике, которого примерно так же кормили в южноафриканской тюрьме в конце семидесятых. Ночью он не мог спать от голода, но это было часть пыток, – припомнила я.
– Для нас это тоже было пыткой, приходилось делать заначки, расплачиваться за услуги продуктами, джанкфудом из тюремной передвижной лавки и меняться едой. Например, пуэрториканцы не едят масло, а чёрные не едят салаты. И все обмениваются продуктами и смешивают добытое, в том числе из объедков, в заначку. Примерно как в СССР в ведро на лестнице собирали для свиней объедки и очистки. А после обеда все смотрят два политкорректных телевизора на двух «официальных тюремных» языках – английском и испанском. В пять вечера дают ужин для модели, считающей калории, а сидят мужики по 25 лет и 110 килограммов. К утру, доев заначки, все уже готовы к людоедству. У кого есть деньги, покупают еду на вечер в тюремной лавке, а безденежные унижаются за куски объедков. Чтобы жить в зоне как у Христа за пазухой, нужно полторы тысячи баксов в месяц, а разрешали иметь 300. И это создавало внутреннюю криминальную экономику насилия и унижения. Первые недели, пока деньги с воли шли через тюремную бюрократию, я сходил с ума от голода.
– Вы не были готовы ко всему этому?
– За время домашнего ареста и предварительного заключения в ньюджерсийских следственных изоляторах я перечитал всю русскую художественную и документальную литературу о тюрьме – Достоевский, Солженицын, Чехов, Довлатов, Гинзбург. И кучу американских материалов в Интернете, но реальность жёстче. Американские
