Совещание партактива охотно откликнулось на такой призыв своего сочлена. В резолюции ему было выражено одобрение, а сельских учителей "заклеймили"…
Об арестованном Владимире Шульцине районный уполномоченый НКВД вспомнил лишь спустя три с лишним месяца. В районе, в связи с чисткой, было очень много работы. Нехватало следователей для разбора "дел"; нехватало и оперативников для производства обысков и арестов. Обыски и аресты часто приходилось поручать наиболее энергичным, проверенным и преданным советской власти сельским активистам. Они действовали усердно, но иногда, — по терминологии коммунистов, — "ломали дрова" и "перегибали палку", арестовывая совсем не тех, кто были нужны энкаведистам и упуская настоящих врагов власти.
Учитель Шульцин давно был на плохом счету у районного начальства и находился "под стеклышком". Однако, секретное наблюдение ничего предосудительного о нем не обнаружило. В его биографии имелось лишь единственное "пятно": он происходил от обрусевшего немца Шульца, переселившегося из Германии в Россию еще в екатерининские времена…
Мало чем можно было удивить уполномоченного НКВД, но, взявшись за разбор следственного "дела" Владимира Шульцина, он удивился, как никогда до этого. Удивился и расхохотался…
Вызванный районным уполномоченным НКВД, активист Карпо Жовтенко стоял перед ним навытяжку, всем видом своим выражая готовность к исполнению приказов начальства. Еле удерживаясь от смеха, энкаведист спросил его:
— Ты арестовывал учителя Шульцина?
— Я, товарищ начальник! — бодро откликнулся активист.
— По каким причинам?
— Дак, товарищ начальник. Я ж уже докладал. Он есть враг народа и фашист.
— Откуда тебе это известно?
— Дак мы у него нашли фашистскую литературу.
— А ты ее читал при обыске?
— Где мне, товарищ начальник. Она ж немецкая. А я и в русском-то чтении не очень чтоб…
— Как это — не очень чтоб?
— Образование у меня слабоватое. Только в школе для малограмотных учился, да и ту не закончил.
— Надо было хоть ее закончить. А то ты с твоей малограмотностью таких дров наломал.
— Как, товарищ начальник?
— А так. Книги, отобранные у Шульцина, это… учебники немецкого языка. Напечатаны Госиздатом в Москве. Понимаешь теперь, что это за литература?
— П-понимаю…
Карпо Жовтенко растерянно Захлопал глазами и его пальцы заскребли в затылке. Уполномоченный махнул на него рукой:
— Ладно. Иди! Как-нибудь утрясем это дело… "Дело" ни в чем неповинного Владимира Шульцина "утрясали" долго. Выпустить его из тюрьмы сразу было нельзя; это был бы "подрыв авторитета" сельского актива. Поэтому учителя продержали за решеткой около двух лет, а после освобождения перевели в другой район.
С каждым днем среди северо-кавказских энкаведистов все больше распространялась послеежовская паника. Для нее были все основания. Энкаведистов сажали в тюрьму, обвиняя их в связях с Ежовым, во вредительстве и применении, "недопустимых советскими законами", методов следствия и физического воздействия на заключенных.
На место арестованных энкаведистов присылали из Москвы новых. Однако, телемеханики продолжали существовать и не превратились в безработных. Пытки не были прекращены, а только несколько сократилось количество подвергаемых им подследственников. Телемеханики теперь пытали, главным образом, энкаведистов, часто своих бывших начальников. Правда, некоторые из пыток, вроде стойки в шкафах с гвоздями или резки человека ломтиками, были запрещены (временно!) новым начальником НКВД, заменившим арестованного Булаха. Во всем же остальном новые в управлении энкаведисты продолжали действовать по-старому, по-ежовски. Люди сменились; цели и методы остались.
Чем больше увеличивалась послеежовская паника чем больше сажали в тюрьму энкаведистов, тем лучше и бодрее чувствовали себя холодногорцы. Почти все, за исключением немногих, теперь мечтали всерьез о жизни по ту сторону решетки и были уверены, что в конце концов и, может быть, скоро вырвутся туда из тюрьмы.
Некоторые даже пытались приставать к старшему надзирателю с такими вопросами:
— Эй, надзор! Когда начнешь нас на волю выпускать? Тюремщик отвечал, равнодушно позевывая:
— Когда прикажут, тогда и выпущу. А покудова сидите…
В Холодногорске теперь громко разговаривали и спорили о том, что раньше не осмеливались прошептать на ухо даже испытанному тюремному другу. Спорили, не обращая внимания на запреты и угрозы тюремного начальства и присутствие возможных стукачей. Больше всего в этих спорах доставалось большевистской партии, советской власти и Сталину. Часто можно было слышать, например, такие фразы:
— Вот вырвемся на волю, так по иному жизнь организуем.
— Точно! Советскую власть ликвидировать, партию разогнать и Сталина — по шапке.
— Над Сталиным, за его злодейства, надо самосуд устроить. Всенародный самосуд.
— А дальше жить будем без всяких ежовщин. Люди с трезвыми головами пробовали возражать наиболее горячим спорщикам:
— Как же вы все это сделаете? И чем? Языками? У противников советской власти никакой реальной силы нет.
Спорщики не сдавались и отвечали на возражения горячо и наивно:
— Сила будет. Нас по тюрьмам и концлагерям миллионы. Как вырвемся все на волю, то советскую власть разнесем вдребезги…
Некоторые из холодногорцев надеются, что скоро будет война и англичане или немцы помогут народу освободиться от коммунистов; другие по этому поводу выражают сомнение:
— Как бы иностранцы не пришли к нам с новым татарским игом.
На эти сомнения, измученный пытками теломехаников, рыбак Егор Долженко возразил так:
— Пускай приходят немцы, китайцы либо даже арапы. Ихнее иго сбросить нам будет легче, чем коммунистическое. У арапов, я слыхал, НКВД нету…
В Холодногорске насчитывалось человек двадцать бывших энкаведистов. Все они были мелкой сошкой: надзирателями, конвоирами, милиционерами, рядовыми сексотами. Ни одного следователя или начальника отдела из управления НКВД в числе их не было. Для них в северо-кавказских тюрьмах существовали другие места заключения: особые камеры и одиночки-секретки. Арестованных крупных энкаведистов, в целях неразглашения известных им тайн НКВД, старались не смешивать с другими заключенными. В обычных камерах для подследственных или осужденных бывшие следователи и начальники отделов появлялись редко, лишь в тех случаях, когда с ними, опальными, сводили личные счеты такие же крупные энкаведисты, благополучно здравствующие на "воле". В начале января 1939 года один из бывших "тузов" краевого управления НКВД появился и у нас в Холодногорске. Двое надзирателей втащили к нам рано утром человека, одетого в мундир энкаведиста, но без пояса и со споротыми пуговицами и нашивками. Старший надзиратель подталкивал его сзади в спину. Энкаведист никак не хотел входить. Он отчаянно, с криками и руганью, сопротивлялся, хватаясь за тюремщиков и дверные косяки. Надзиратели рывком втолкнули его в камеру и выскочили в коридор, поспешно захлопнув за собою дверь. Новый заключенный уперся в нее спиной и стоял, тяжело дыша и водя по камере округленными страхом глазами. Холодногорцы толпой надвинулись на него. Некоторые из них сразу его узнали.
— А-а-а, товарищ Горлов! Добро пожаловать! Достукался, сукин сын? И тебя в тюрьму сунули? Давно надо было. Чувствуй, сволочь, каково за решеткой живется.
Это был следователь и заместитель, начальника одного из отделов краевого управления НКВД, отличавшийся особенной свирепостью. В Холодногорске его встретили не меньше пятидесяти заключенных, которых он в свое время подвергал "методам физического воздействия". Протискавшись через толпу холодногорцев в ее первые ряды, они набросились на него с кулаками и руганью. Ему дали несколько звонких увесистых оплеух. Прикрыв голову ладонями, он взвизгивал от страха и умоляюще бормотал:
— Товарищи! Пощадите! Не бейте! Я теперь такой же заключенный, как и вы.
У холодногорцев слова энкаведиста не вызвали никакого сочувствия; наоборот, они даже подлили масла в огонь злобы и ненависти к палачам, тлевший в сердцах заключенных. Услышав мольбу бывшего следователя, толпа взорвалась криками возмущения:
— Товарищами называешь?! А раньше, что говорил? Мы тебе не товарищи! Ты лягавый! Палач! Гепеушник! Бей его, ребята!
Еще секунда и началось бы избиение, но староста Юрий Леонтьевич остановил его.
— Граждане холодногорцы! — закричал он. — Так нельзя! Призываю к порядку! Сначала надо обсудить это дело. По справедливости обсудить.
Помощники старосты поддержали его. Загораживая энкаведиста от заключенных, они уговаривали их:
— Разойдитесь, граждане! Чего вы на человека, так сразу зверями бросаетесь? Ведь вы же не энкаведисты. Спокойно поговорим, обсудим, подумаем, а потом посмотрим, как и что. Разойдитесь пока!
