Второй раз я встретился с Вацлавом Потурецким в декабре этого же года, когда приехал в Гурники в связи с создаваемой мною подпольной организацией. Несколько полковых друзей и люди, о которых я пишу в воспоминаниях об отряде «Костюшко», стали ее костяком, мне хотелось, чтобы руководил организацией политический совет, который состоял бы из людей демократических взглядов. С этой целью я решил поговорить с Потурецким.
Я зашел не к нему, а в домик Добрых. Стоял прекрасный морозный день, во всем городе, а особенно на склоне горы, где находились небольшие односемейные дома, царило поистине праздничное настроение, хотя рождество уже прошло. Это было первое рождество в период оккупации, я был полон уверенности и жил надеждами на все самое лучшее. Переходя через сад, я мысленно подбирал слова приветствия, но домик был закрыт на все засовы, забитые досками окна говорили, что Добрый здесь не живет. Выхода не было. Вопреки принципам конспирации я направился прямо на квартиру Потурецкого. И его дома не застал. Жена, Ванда Потурецкая, сказала, что он в букинистическом магазине, делами которого занимается как один из организаторов кооператива. Потурецкая была красивой женщиной, несколько простовата, шатенка с серыми глазами и бледной матовой кожей. Переживания последних недель наложили на нее отпечаток. Дочка после переезда через восточную границу еще болела, лежала в кровати в другой комнате, двери в которую были закрыты, так как только одна эта комната отапливалась. Я сидел в пальто, согреваясь чаем и ведя разговор с Вандой Потурецкой, как со старой знакомой. Она не спросила, кто я и зачем пришел, достаточно, видимо, было назвать имя мужа. Время от времени она выходила к ребенку, и я смог осмотреть комнату. На полу, у холодной печи, лежали планки разрубленного штакетника, в коробке из-под ботинок — несколько кусков угля. Огромное количество книг на двух больших стеллажах, и еще во всех углах тоже пачки книг. На столике у окна я заметил две пишущие машинки, пачки бумаги. Школьная карта Европы висела на стене.
Потурецкий пришел на обед. Мы обнялись как старые друзья.
— Меня теперь зовут Иоахим Браун, — сказал я. — Это на всякий случай. Познакомились во время военных скитаний. Я банковский служащий, на пенсии, из Варшавы. Понял? А ты?
Он не изменил ни фамилии, ни «места жительства», а ведь был офицером запаса и как таковой подлежал обязательной регистрации и периодическим явкам в немецкую комендатуру, чего я избежал, перейдя на нелегальное положение, он же, пренебрегая опасностью, вообще не зарегистрировался. Это было не совсем разумно, но немного импонировало даже такому старому пройдохе, как я.
У Вацлава от жены не было тайн, она была его подругой и соратницей. Я представил им свой план. Я пытался создать в Польше единственную конспиративную организацию, в которую предполагалось привлечь людей тина Потурецкого. Хотя по идее в нее должны были входить в основном военные, мы хотели подчинить ее политическому совету левого направления и таким образом пресечь все притязания сторонников старого порядка. Я отдаю себе отчет в значимости этих слов; другими словами, была идея создать подпольное польское народное государство с сильной военной конспиративной организацией. Вацлав не ответил прямо ни да, ни нет, он произнес передо мной целую речь, говорил о возможностях подготовки социалистической революции. Он анализировал состояние умов и классовых сил в стране, а закончил неожиданным заявлением:
— Твое предложение запоздало. Откровенность за откровенность. Я должен сообщить тебе, что я и мои друзья-единомышленники основали политическую партию нового типа, на принципах коммунизма. Она называется «Союз польской революции». Поэтому мы не можем присоединиться к твоей организации или дать людей в твой политический совет. Мы как раз должны определиться, выработать свою собственную четкую программу. Давай обсудим нашу и вашу.
Он извлек из-за книг два сложенные вчетверо листка машинописного текста и протянул их мне, попросив, чтобы я не торопясь ознакомился с программой. Признаюсь, я был разочарован, мой план провалился. Пытался возражать, говорил, что не время распылять силы на отдельные партии и группы, что сейчас речь должна идти не о социалистической революции, а о независимости. Но его трудно было убедить. По его мнению, война должна кончиться всеобщей победой социалистической революции, так как у Европы просто нет другого выхода из хаоса, войн и страданий трудящихся. Нет возврата к тому, что было. Фашизм уничтожил надежду на возможность существования либерально-буржуазной Европы. Альтернативой голода, страха, войны и террора может быть только социализм, а единственной силой, способной воплотить эту идею, являются коммунисты.
— Ну и новые идеи, — попробовал съязвить я.
— Новые идеи рождаются ежедневно, повсеместно, а не присылаются, как ты думаешь, с московской почтой.
Я говорил также о необходимости диверсионных акций. Потурецкий высказал готовность к сотрудничеству с каждым, кто борется с фашизмом.
Эта наша встреча была не последней. (…)
(рассказ Петра Маньки.
Архив Революционного движения. ЦК ПОРП, дело 101/111, запись 20.XI.1952)
Потурецкого я знал еще со студенческих лет. Еще до войны он прибыл в Гурийки и преподавал в государственной гимназии, я учительствовал в сельской школе в Подленге, Гурницкого повита. Он получил эту должность несмотря на то, что был на учете в полиции за участие в студенческом движении. Властям было известно, что он публиковал свои статьи в левых периодических изданиях, высказывал антиправительственные, как говорили, коммунистические взгляды. Я не хочу оправдывать санационные власти и ведомство просвещения, я только констатирую факты, над которыми стоит задуматься.
Задумывались над этим и члены Коммунистической партии Польши, я часто с ними встречался в связи с моей деятельностью в «Вици»[7] и в народных университетах, почему-то Потурецкого не пытались привлечь в ряды партии. Он лишь сотрудничал в левых органах печати, а незадолго до войны сблизился с Демократическим клубом,[8] я же сотрудничал с членами КПП по работе в деревне. Со времени нашей совместной работы в народном доме в Гае, где Потурецкие вели занятия с молодежью, я подружился с ними. Я считал, что Ванда Потурецкая идейно ближе мне. Вацлав был типичным интеллигентом, в лекциях же Ванды провозглашались истинно марксистские взгляды на мир, природу и человека. Потурецкие познакомились именно в этом народном доме, а потом, когда Ванда получила должность в той же гимназии, они поженились. Вацлаву я нравился, но я не соответствовал его интеллектуальному уровню и, будучи практиком, не принимал участия в далеких от реальной жизни дискуссиях.
В сентябрьской кампании я участия не принимал, так как был освобожден от военной службы, и все время жил в деревне. Осенью, точно я не помню, в октябре или начале ноября 1939 года, ко мне неожиданно приехал Потурецкий и заявил, что я ему нужен, так как он организовывает подпольную партийную организацию. Я был изумлен, но он не шутил. Он говорил об этой своей партии, как о чем-то совершенно естественном, будто не было поражения в сентябре и оккупации. Сознаюсь, я тогда подумал, что он представитель или эмиссар какой-то организации, просто мне не верилось, что этот «теоретик» сам по собственной инициативе берется организовать партию. Я был слишком удивлен, чтобы хорошо вникнуть в его доводы, во всяком случае, насколько я их теперь припоминаю, уже тогда они попахивали троцкизмом. Там шла речь о мировой революции, но в троцкистском ее понимании. Я сразу скажу, что впоследствии взгляды Потурецкого довольно быстро претерпели изменения в сторону национализма. Но забегать вперед не буду. Я поверил ему главным образом потому, что среди организаторов он назвал Яна Доброго, а я уже тогда знал и высоко ценил этого истинного большевика, который сегодня является гордостью польского рабочего класса. Кроме того, в то время некуда было деваться от своеобразного морального давления. Отказываться от участия было нельзя, ибо это означало отказ вообще, отказ от борьбы с фашизмом. Я согласился, затем последовало учредительное собрание. Потурецкие созвали его у себя дома, под предлогом празднования рождества, была и елка, праздничный ужин, даже с водкой, и рождественские коляды, что также характеризует Потурецкого, так как необходимости в таком пении не было. Не считая хозяев, нас было шестеро: я, Ян Добрый со слесарем «Настеком» из Коммунистического союза польской молодежи, Витольд Земба, студент-юрист, дальний родственник Потурецкнх, Леслав Кжижаковский, выпускник гимназии, и Тадеуш Кромер, учитель физики из той же гурницкой гимназии. Я вел протокол этого собрания. Протокол находится в министерстве госбезопасности вместе с другими документами, которые у меня были, поэтому я лишь коротко расскажу о том, как это выглядело. Правильной линии придерживался только Ян Добрый. По его мнению, нашей целью должно быть распространение среди рабочих идей интернационализма, разъяснение роли Советского Союза, борьба с антисоветской пропагандой об «ударе в спину», организация пролетариата на борьбу с эксплуатацией национального и иностранного капитала, который присваивает себе народное достояние, охрана товарищей, подготовка к захвату власти. Он предлагал послать кого-нибудь во Львов, чтобы установить контакт с находящимися там польскими коммунистами и затем с Исполкомом Коминтерна. Потурецкий в провокационных целях напомнил постановление Коминтерна о роспуске Коммунистической партии Польши. Я говорю, что это попахивало провокацией, так как Потурецкий только называл факты, не давая им оценки. Кроме того, он прямо говорил, что не понимает германо-советского договора и его последствий, хотя должен объективно признать, очень рассчитывал на выступление Страны Советов против Германии. По мнению Потурецкого, наша организация должна была положить в основу своей программы две не подлежащие сомнению предпосылки: нападение гитлеровцев на Польшу является лишь прелюдией наступления фашистского империализма на всю Европу, но фашизм проиграет, ибо он должен будет напасть также и на Советский Союз. Во-вторых, вступление в войну Советского Союза приведет к социалистической революции во всей Европе, а поскольку в Польше революционные силы очень незначительны, нашей первоочередной задачей должна явиться их консолидация, организация, усиление и в дальнейшем революционная борьба за собственную, польскую, повторяю, польскую, программу, которая, как он сказал, не должна повторять советскую. Земба и Кромер настаивали на том, чтобы пока не обсуждать теоретической программы, а создать «открытую» организацию, основной задачей которой была бы борьба с фашизмом, Земба говорил даже о «душе народной». Проблему разрешила Ванда Потурецкая. Она сумела призвать всех нас сдерживать свои чувства, отлично охарактеризовала положение, в котором оказалась Польша, очень хорошо говорила о состоянии умов, и здесь она была права. Горечь поражения и раздражение правящей верхушкой были тогда повсеместными. Она сказала, что мы должны быть теми, кто даст полякам надежду на будущее, людьми надежды.
