обостриться чувствам от такой бесконечной гонки? Чтобы достичь этого состояния, ему даже необязательно до бесконечности множить любовные переживания и вести образ жизни Дон Жуана. Достаточно банального существования самого обычного холостяка. Беспрестанно возникают новые надежды, но только для того, чтобы снова стать обманутыми и растаять, оставляя лишь шлейф усталости и разочарования. Как же тогда желанию остаться неизменным, если нет уверенности в том, удастся ли удержать объект этого желания, ибо аномия имеет двойственный характер? Когда человек не может бескомпромиссно отдаться, он не имеет права и владеть. Таким образом, неопределенность будущего вкупе с его собственной нерешительностью обрекают его на постоянные перемены. Результатом всего этого является состояние беспокойства, возбуждения и недовольства, которое неизбежно повышает вероятность самоубийства»
71.
Дюркгейм предлагает здесь неординарную программу для того, что мы можем назвать социологией желания и эмоционального принятия решений: одни желания перерастают в непосредственное принятие решений, а другие нет. Желание одинокого человека аномично, поскольку оно подрывает способность желать какой-либо объект с определенной целью. Аномическое желание не является ни депрессивным, ни апатичным. Напротив, это беспокойное, гиперактивное, вечно ищущее чего-то состояние, которое Дюркгейм даже называет «нездоровым». Это желание не способствует браку, поскольку оно не может создать психические условия для того, чтобы желать единственный объект. Этому желанию, собственно, недостает объекта, и именно из-за его отсутствия оно становится ненасытным. Данное обстоятельство создает особую форму действия, постоянно находящуюся в движении (перемещение от одного объекта к другому) и в то же время не имеющую ключевой цели.
Итак, согласно Дюркгейму, аномическое желание имеет ряд характеристик. 1. У него нет телеологии, то есть нет никакой цели. Оно неустойчивое, свободно распространяющееся и склонно к перемене. 2. У него нет телеологии, поскольку оно лишено внутреннего нормативного ориентира, вокруг которого можно было бы построить всеопределяющую повествовательную структуру. 3. Будущее одинокого человека неопределенно и не может служить руководством настоящему. Однако женатый человек имеет известное и определенное будущее, основанное на нормативном знании и соучастии: он знает, какие его ждут удовольствия, и благодаря самому институту брака уверен в постоянном обладании ими. Одинокий человек, напротив, не может представить себе будущее и заперт в настоящем, в котором есть лишь надежда — espérance — гораздо более неопределенное и аморфное чувство, чем прогнозы на будущее. Посредством espérance человек размышляет о потенциальных возможностях нового удовольствия, которое, скорее всего, будет недолговечным. В этом типе желания проявляются свойства аномии: ему не хватает интеграции (он не исходит из социальных норм), и человек не стремится стать частью ячейки общества. 4. Наконец, когда желание аномично, внутренняя жизнь индивида — то, что Дюркгейм называет «направленностью его ума» — становится неопределенной, переключающейся с одного объекта на другой, и таким образом проходит в состоянии неопределенности и невозможности принять решение из-за неспособности зафиксировать желание на чем-то одном, будь то человек или учреждение. Женатый человек — это тот, кто уже в силу своего определения принял решение, в то время как одинокий может лишь бесконечно накапливать опыт, желания и партнеров, не будучи в состоянии привести вечное движение своего желания к эмоциональной и сюжетной развязке или принятию решения. Неопределенность, накопление, постоянное перемещение, неспособность (или нежелание) представить себе будущее — все это составляет сущность того, что Дюркгейм рассматривает как аномическое желание, неспособное соответствовать социальным нормам или идентифицировать себя с институтами. Аномические желания существуют в плоскости горизонтальной эквивалентности. Они не организованы иерархизированным нормативным и телеологическим космосом, как в повествовании Троллопа.
Таким образом, сексуальная аномия многогранна — это одновременно и избыток желания, и форма желания, возникающая в самосознании, не связанном с социальными нормами, и именно из-за этого нечто нерешительное, неспособное сосредоточиться на объекте. Здесь эгоцентрическая субъективность не обладает четким пониманием потребностей и желаний, а, напротив, является расплывчатой, неопределенной, амбивалентной и бесцельной. Поскольку такая субъективность неспособна испытывать ярковыраженные эмоции, она не может продвигаться вперед согласно сюжетно-нормативной линии. Иначе говоря, Дюркгеймовский одиночка неспособен принять решение, поскольку «направленность его ума» не сформирована определенностью. Таким образом, эмоции, согласно Дюркгейму, могут стать источником определенности и принятия решений лишь в том случае, если они основаны на четкой нормативной структуре.
Дюркгейм закладывает здесь основы социологии желания и эмоционального принятия решений и помогает сформулировать две грамматики социальных связей и эмоционального выбора: в одной желание бесцельно, лишено завершенности и берет свое начало в субъективности; а в другой желание формируется с помощью внешних факторов, не имеющих отношения к индивиду, таких как экономические интересы, нормы супружества и гендерные роли. Эти две грамматики помогают сформулировать парадокс, лежащий в основе сексуального освобождения: желание, освобожденное от нормативных ограничений и ритуальной структуры, препятствует эмоциональному выбору. Остальная часть этой главы посвящена исследованию этих грамматик.
Ухаживание как социологическая структура
Недостаточно освещено, на мой взгляд, что переход от традиционных романтических отношений к сексуальному порядку, последовавшему после 1970-х годов, был переходом от ухаживания как преобладающего способа взаимодействия между мужчинами и женщинами к порядку, в котором правила помолвки полностью изменились, став расплывчатыми и неопределенными и в то же время жестко регламентированными этикой согласия. Исчезновение ухаживания является довольно яркой чертой современных романтических практик и знаменует собой их резкое отличие от традиционных романтических практик. Следовательно, оно заслуживает более внимательного изучения, чем то, которое до настоящего момента уже было проведено социологами сексуальности и брака. Исследуя традиционное ухаживание, я хочу провести сравнение между грамматикой социальных связей и грамматикой желания и, таким образом, значительно упростить описание фактических практик ухаживания в прошлом, показав очень резкий контраст между традиционным и современным ухаживанием (сексуальная аномия существовала и до модерна, и ухаживание, сохранившееся до настоящего времени, избежало краха в современном обществе). В связи с этим моя стратегия имеет свои ограничения: она не охватывает диапазон поведенческих характеристик, которые делают прошлое похожим на настоящее, и не учитывает того, каким образом прошлое все еще живет в настоящем и структурирует его. Осознавая эти ограничения, я, тем не менее, уверена, что она адекватно объяснит природу изменений, произошедших в практиках ухаживания, то есть изменений в правилах и способах привлечения эмоциональных субъектов, вступающих в социальные взаимодействия. Практику ухаживания в христианской Европе невозможно понять без упоминания об урегулировании сексуальности. В сущности, регулирование сексуальности сформировало структуру и содержание ухаживания.
Регулирование сексуальности в прошлом
Чтобы понять специфику сексуальности в христианском мире, мы можем кратко сопоставить его с древнегреческим миром, в котором секс не рассматривался с точки зрения отношений или как «совместное переживание, отражающее эмоциональную близость, но как нечто — проникновение — совершаемое с кем-то другим»
