Депортационная версия отвергается автором и как географически не реализуемая (аргумент, скорее, неубедительный применительно к сталинскому режиму — скажем, депортация немецкого населения в СССР в 1941 г. была предпринята не только из Республики немцев Поволжья, но и из Москвы, Ленинграда и т. д.). Численность еврейского населения, существенно сокращенная гитлеровцами, также не могла остановить диктатора, как, скажем, остановила его численность украинского (депортировав чеченцев, ингушей, калмыков и крымских татар за сотрудничество с гитлеровцами, Сталин не депортировал за то же самое украинцев). Спорен и психологический аргумент: «По складу своего характера он (то есть Сталин. — Б.Ф.) не решился бы открыто выступить против евреев (? — Б.Ф.), хотя в душе, особенно в последние годы жизни, мог быть, что называется, патологическим антисемитом. Поэтому вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца (? — Б.Ф.), был обречен переживать муки психологической амбивалентности, которая, возможно, и ускорила его конец»[1191].
То обстоятельство, что за семь лет у Костырченко не появилось документов о подготовке неосуществленной еврейской депортации, не позволяет все же сделать окончательный вывод о том, что Сталин депортацию не замышлял. Вопрос в любом случае, как и семь лет назад, остается открытым. Прав, думаю, академик А. А. Фурсенко — упомянув об имеющихся свидетельствах и слухах о депортации, он написал: «В архивах такого рода фактов обнаружить не удалось. Возможно, их все еще хранят в секретных сейфах. Возможно, приказ был отдан в устной форме. Может быть, документы уничтожены. Это было обычным делом»[1192]. Разумеется, вопрос о реальности готовившихся планов, их конкретных деталях и т. д. важен. Но не только этим определялась жизнь еврейского населения в СССР, но и тогдашними опасениями, ожиданиями беды. Костырченко признает: «Конечно, слухи о депортации возникли не на пустом месте. Они были спровоцированы и массовыми арестами культурной и общественной элиты еврейства, и послевоенными пропагандистскими кампаниями, имевшими явный антисемитский дух… Основательность слухам придавало и то, что с конца 1952 года из Москвы в Казахстан стали высылаться семьи арестованных „еврейских националистов“… Конечно, потенциальная угроза депортации безусловно существовала»[1193].
В январе-феврале 1953 г. в элитарных, как теперь бы сказали, кругах советского еврейства угроза депортации считалась абсолютно реальной. Именно как прелюдия к депортации была воспринята частью еврейской элиты история с подписанием «Письма в редакцию „Правды“», подготовленного по заданию Сталина после объявления об аресте «врачей-убийц». Это письмо содержало не только горячее одобрение ареста «убийц в белых халатах» (большинство обвиняемых были евреи) и призыв беспощадно покарать преступников, но и признание того, что часть еврейского населения заражена национализмом-сионизмом и подвержена влиянию агентов империализма. В. А. Каверин, прочитавший тогда текст письма, в написанной «в стол» неподцензурной книге мемуаров вспоминал свое ощущение от него: «Я прочитал письмо: это был приговор, мгновенно подтвердивший давно ходившие слухи о бараках, строившихся для будущего гетто на Дальнем Востоке. Знаменитые деятели советской медицины обвинялись в чудовищных преступлениях, и подписывающие письмо требовали для них самого сурового наказания. Но это выглядело как нечто самой собой разумеющееся — подобными требованиями были полны газеты. Вопрос ставился гораздо шире — он охватывал интересы всего еврейского населения в целом, и сущность его заключалась в другом. Евреи, живущие в СССР, пользуются всеми правами, обеспеченными Конституцией нашей страны. Многие из них успешно работают в учреждениях, в научных институтах, на фабриках и заводах. И тем не менее в массе они заражены духом буржуазного воинствующего национализма, и к этому явлению мы, нижеподписавшиеся, не можем и не должны относиться равнодушно»[1194].
Отвергая версию депортации, Костырченко утверждает, что замысел письма возник у Сталина с целью прямо противоположной: «снять политическое напряжение… затушить скандальную ажитацию вокруг „дела врачей“ в стране и в мире»[1195]. Однако, сравнивая этот ход «отца народов» с его известной статьей 1930 г. «Головокружение от успехов» (свалив тогда все «издержки» коллективизации на местных чиновников, самой коллективизации Сталин не отменил), автор тем самым признает: даже если Сталиным и было предпринято «отступление» — то лишь временное (стратегических планов диктатор не менял). То обстоятельство, что текст «Письма в „Правду“» произвел на многих потенциальных подписантов впечатление не только не успокаивающее, а наоборот — устрашающее, в «Тайной политике Сталина» объясняется лишь «кондовым стилем», который-де исказил сталинский замысел (как всегда — все дело в аппаратчиках). Вину автор возлагает на «недалекого и заскорузлого по ментальности чиновника» — главу Агитпропа секретаря ЦК Н. А. Михайлова, которому-де Сталин поручил подготовку письма. Отметим однако, что наряду с Михайловым «письмом» занимался и тогдашний главный редактор «Правды» молодой сталинский любимец Д. Т. Шепилов — человек несомненно образованный и уж никак не заскорузлый. Подчеркнем также, что сталинские чиновники волю вождя выполняли точно (иначе и головы можно было не сносить), да и подготовленные по его указанию тексты Сталин обычно просматривал лично и, если нужно, правил — не случайно стиль официальных текстов, как правило, определял их политические последствия.
Многие подробности в деле с письмом в «Правду» остаются тайной.
Неизвестно, когда точно возникла у Сталина идея, чтобы знаменитые советские граждане еврейского происхождения обратились в «Правду», требуя сурово покарать «врачей-убийц» (возможно, после 13 января 1953 г. — дня официального объявления об их аресте, хотя не исключено, что и раньше того). Неизвестно, кто именно формировал список подписантов; неизвестен состав реальных сочинителей письма. Заметим, что среди 57 подписантов под отредактированным первым вариантом письма значились не имевшие отношения к его написанию писатели: Эренбург — № 9, Маршак — № 12, Гроссман — № 23, Алигер — № 26, Кассиль — № 43 (все, кроме Гроссмана, лауреаты Сталинской премии; имя Гроссмана, думаю, было внесено лично Сталиным, который дважды и тоже лично вычеркивал его фамилию из списков лауреатов Сталинской премии).
Всю процедуру подготовки текста курировал Г. М. Маленков (второй человек в партии), которому Михайлов и Шепилов представляли проекты письма, а уже он передавал их Сталину (материалы, связанные с пропагандистским обеспечением «дела врачей», хранятся в РГАНИ: в бумагах Агитпропа, непосредственно готовившего письмо, — Ф. 5. Оп. 16. Ед. хр. 602, и в бумагах отдела Маленкова — Ф. 5. Оп. 25. Ед. хр. 504; соответствующие бумаги, представленные лично Сталину, хранятся в Президентском архиве). Иерархическая лестница работала строго: только Маленков решал, что следует посылать Сталину. К подготовленному Агитпропом тексту первого варианта письма была приложена отпечатанная на машинке записка:
Товарищу Маленкову Г. М.
Представляем Вам отредактированный текст письма в редакцию газеты «Правда».
Н. Михайлов, Д. Шепилов 29/I 53 г.[1196].
Слово «отредактированный» говорит о том, что текст письма с Маленковым, а может быть, и со Сталиным уже обсуждался. Письмо начиналось с изложения официального сообщения об аресте «врачей-убийц», содержало истерические обвинения еврейских «буржуазных националистов», продавшихся империалистам США, в попытке разжечь среди еврейского населения СССР национальную вражду к русскому народу и заканчивалось требованием «самого беспощадного наказания преступников»[1197].
Сбор подписей отобранных «представителей» еврейского происхождения к этому времени, похоже, уже шел.
Отметим, что на записке Михайлова и Шепилова Маленкову (внизу и наискосок) сделаны рукой сотрудника Маленкова две пометы: первая — «Материал по указанию т. Маленкова лично передан 29/I тов. Кагановичу Л. М.»; вторая — «Архив. 2/II 53 г.». В архив отдела Маленкова 2 февраля были наряду с этой запиской отправлены машинописный текст первого варианта письма — его заключали отпечатанные подписи 57 человек, начиная с дважды Героя Советского Союза полковника Д. А. Драгунского[1198]. Кроме того, в архив была отправлена также представленная Маленкову правдинская верстка этого письма, в которую внесли рукописные изменения в расположение фамилий подписантов и в формулировки их титулов: на первое место с шестого передвинули академика С. И. Вольфковича (вторым стал Драгунский), в титуле генерал-полковника Б. Л. Ванникова, который именовался членом ЦК КПСС и дважды Героем Социалистического Труда, зачеркнули слово «дважды», хотя это звание действительно присуждалось ему дважды — в 1942 и 1949 гг., причем в 1954-м вручили уже третью звезду Героя, а в титуле Л. М. Кагановича, который именовался Героем и депутатом и шел четвертым, перед словами «Герой Социалистического Труда» вписали: «член ЦК КПСС»[1199]. Эту верстку, чтоб не путать ее с версткой, отправленной позже Сталину, будем называть «Верстка I». Заметим, что в машинописный текст письма, отправленный 2 февраля в архив, внесены сделанные от руки несколько, как кажется, непринципиальных по смыслу исправлений (об их происхождении мы скажем ниже) — понятно, что сделаны они могли быть только после предоставления текста Маленкову.
