— Нет. Они никогда не интересовали меня. А сосчитать их мог любой проезжий и прохожий. Танки и автомобили стоят во дворе полка, окруженном низким досчатым забором; приблизительно в трех метрах от него, тянется дорога, по которой часто ходят и ездят люди.
— Так. Возьмем другое ваше признание: "Мне было поручено Т-вым собрать для польской разведки материал о том, сколько в аэроклубах Северо-кавказского края подготовлено парашютистов и планеристов в 1936 году. Это поручение я выполнил". Что же вы скажете об этом теперь?
— Никаких секретов здесь нет. Диаграммы о подготовке планеристов и парашютистов висели на стенах аэроклубов для всеобщего обозрения. Кроме того, информация об этом была опубликована в газетах…
— Пойдем дальше. Вы признавались в следующем:
"На минераловодском стекольном заводе мне удалось узнать размеры, толщину, форму и химический состав, изготовляемых там небьющихся стекол для танков. Эти сведения, через работника редакции Р-на, я сообщил резиденту английской разведки". Как вы опровергнете это признание?
— Минераловодский завод, кроме оконного и бутылочного стекла, никакого другого не делал. Можете проверить.
— Не беспокойтесь, проверю. Но почему вы давали такие дикие показания?
— Чтобы опровергнуть их на суде. Других я давать не мог. Ведь я же не настоящий шпион.
— Предполагали, что ваши "признания" Островерхов проверять не станет?
— Да. И мои предположения, повидимому, подтвердились.
— Вы, вместе с вашими сообвиняемыми, действительно написали много чепухи, которую очень легко опровергнуть на суде.
— Это не моя заслуга.
— Я знаю. Заслуга вашего редактора. Он очень умный и хитрый человек, сумевший сколотить из своих арестованных журналистов, так сказать, единый фронт против следственного аппарата управления НКВД.
— Наш редактор еще не расстрелян?
— Пока нет…
— И для чего все это нужно?
— Что именно?
— Подобные фронты подследственных против следователей и наоборот, все эти чистки, посадки невиновных людей в тюрьму, фабрикация "врагов народа" и тому подобное.
— Разве вы не знаете?
— Приблизительно знаю.
— Для чего?
— Для карьеры больших и малых энкаведистов.
— Отчасти это верно, но главное не в энкаведистахи их карьере. Не ими организована чистка и фабрикация "врагов народа" во всесоюзном масштабе.
— А кем же?
— Если хотите, могу вкратце объяснить.
— Пожалуйста. Буду вам весьма благодарен. Интересно все-таки услышать от работника НКВД подробности того, о чем хотя и знаешь, но мало.
Он закрыл папку, бросил ее на верх кипы следственных "дел" и сказал:
— Всем известно, что в Кремле имеется группа людей, управляющая страной…
— То-есть, Центральный комитет большевистской партии, — вставил я.
— Такой партии нет, — возразил он.
— Ну, пусть будет коммунистическая.
— Нет и ее.
— Как же так? — не без удивления вырвалось у меня.
— Есть кучка людей, связанная круговой порукой и прикрывающая свои дела и делишки, как ширмой, воображаемой партией. Разве можно назвать партийной такую организацию, рядовые члены которой не, имеют никаких прав, а только рабские обязанности?
— Не знаю. В партии не состоял.
— Я состою почти двадцать лет и за это время насмотрелся на "партийные" нравы, дела и фокусы. Так вот, имеется кучка людей, силой захватившая власть и панически боящаяся выпустить ее из своих рук. Главное для этих людей собственна» шкура, а власть является средством сохранения шкуры в целости и невредимости. Как вы думаете, что случилось бы, если б кремлевская кучка, на один день или даже только на час, выпустила власть из рук?
— Моя фантазия до таких высот не поднимается.
— Высоты небольшие. Чтобы добраться до них, нужно только немного подумать и понаблюдать… В юности я прочел один исторический роман. Ни названия, ни автора я теперь уже не помню, но мне врезался в память один довольно яркий эпизод. Толпа народа в Москве, на Красной площади, устроила самосуд над двумя боярами. Этих бояр разорвали на части, растоптали ногами и от них ничего не осталось, кроме нескольких луж, вернее даже не луж, а пятен крови. Останки казненных люди разнесли по Москве на сапогах… Как вам это нравится?
— Не особенно. Я бы не хотел очутиться на месте ваших бояр.
— Я тоже, а кремлевцы — тем более. Одна мысль о подобной неприятности для кремлевских шкур приводит их обладателей в состояние панического ужаса. Вот на службу охраны шкуры и поставлена власть с ее армией, энкаведистами, активистами, пропагандой, голодом, коммунизмом, марксистско-ленинскими теориями и прочим. Кроме того, власть дает возможность кремлевцам жить сверх-помещиками, иметь все блага земные, наслаждаться жизнью. Отнимите у них власть и что им останется? Подметать улицы или торговать на них спичками? Сталин, Молотов и другие — это, так называемые, "профессиональные революционеры" и, кроме "профессиональных революций", ничего делать не умеют… Кстати их "сверх-помещичья" жизнь не так уж сладка. Она ежеминутно и ежесекундно омрачена и отравлена страхом перед порабощенными ими миллионами людей. А вдруг война, восстание, заговор? Вдруг миллионы вырвутся, из концлагерей на волю? Что тогда будет со шкурой? Пожалуй, она очень быстро прилипнет к народным сапогам. Или просто к ногам без сапог. Для предотвращения такой неприятности и устраиваются чистки, фабрикуются "враги народа", вводятся "методы физического воздействия", а концлагеря растут, как плесень. Все это необходимо власти, охраняющей шкуру. Сейчас шкура как раз всерьез занялась экспериментом, могущим избавить ее от опасности быть раздавленной сапогами в будущем.
— Интересно, что это за эксперимент?
— Превращение русских, украинцев, белорусов, грузин и вообще всех народностей, населяющих СССР, в особых советских людей, в безликую, покорную и безвольную массу, лишенную национальных признаков.
— И как вы думаете, удастся такой эксперимент?
— Не знаю. Меры, принятые для его осуществления, пока не дали положительных результатов.
— Какие меры?
— Переселения и пропаганда, физическое истребление и концлагеря, борьба с семьей и религией. Мне некоторые подследственные, — рядовые колхозники, — на допросах говорили: "Не удастся вам, гадам, Россию ликвидировать. "Весь русский народ в тюрьму не загоните". "Придет время, когда мы из нашей страны весь чекистский сор выметем". Так-то…
— Предположим, эксперимент увенчается успехом. Тогда что?
— Тогда в СССР не останется ни одного русского, как, впрочем и людей других национальностей. А шкура навсегда избавится от угрозы сапога.
— Жаль. Это очень плохо, когда умирает нация.
— Иногда мне тоже бывает жаль. Но, с другой стороны, у меня ведь тоже есть шкура.
— И вы боитесь попасть под сапог?
— Конечно. Я такой же шкурник, как и любой из энкаведистов или коммунистов и мне совсем не хочется умирать под сапогами моих подследственников.
— Неужели в партии нет настоящих коммунистов?
— Что вы подразумеваете под словом "настоящих"?
— Ну, идеалистов или фанатиков, что-ли.
— Как нет? Есть. Например, в тюрьмах и концлагерях.
— А на воле?
— Есть и там. Только очень мало. Подавляющее большинство шкурники.
— И в Кремле?
— Там в особенности. Ну, какие, скажите пожалуйста, идеалисты Сталин, Молотов или Каганович? Если их покрепче прижать к стенке, то они себя объявят, кем угодно. Даже монархистами[2].
На данном этапе коммунизм им нужен, как экспортный товар. Когда Советский Союз победит в войне Европу и Америку, то очень скоро после этого коммунизм будет объявлен устаревшим и отменен.
— Вместе с НКВД?
— Ну, уж это — извиняюсь. НКВД — учреждение несменяемое.
— А если Советский Союз войну проиграет?
— Тогда… сапоги. Но шкура и власть усиленно готовятся к войне. Готовятся так, чтобы до сапог не дойти.
— Чем же, по вашему мнению, они заменят коммунизм в случае победы?
— Самодержавной монархией или единоличной диктатурой.
— В первом сомневаюсь.
— Почему? Диктатура и монархия естественные и проверенные тысячелетиями явления в жизни государств и народов. Все остальное, вроде парламентов и верховных советов, искусственно, недолговечно и вообще бутафория. Кстати, еще Ленин сказал когда-то: "Если нам, потребуется, то мы посадим на престол царя". Так вот: монархия или диктатура.
— Но ведь у нас уже есть диктатура.
— Какая? Пролетариата? Это кремлевское вранье.
— Нет, сталинская.
— Сталин не диктатор. Он — злая и хитрая марионетка. Кремлевский Петрушка, которого за политические нити дергают другие. Для того, чтобы быть диктатором, у него не хватает ума, смелости, здравого смысла и чувства меры. Он…
