г) вести интенсивную работу среди войска, в смысле не только революционизирования этого источника правительственной силы, но и создания в ней сознательных и надежных ядер чисто-партийного характера.
О политическом терроре в деревне
Экономический террор и как средство воздействия в хозяйственных столкновениях и спорах, и как революционная кара отдельных личностей за практикуемую или экономическую эксплуатацию, в круг действий партий не входит. Однако, против тех дворян-землевладельцев, которые сами становятся во главе наемных казаков, черкесов, ингушей, террор может быть применяем. Но, в виду крайней сложности и запутанности таких обстоятельств, к этому террору надо относиться осторожнее и без увлечений.
О фабричном терроре
Конференция предостерегает рабочих от применения этой формы борьбы».
К моменту проведения конференции Партию социалистов-революционеров уже давно потрясал скандал, связанный с изменой в Центральном комитете. Во всей партии уже давно громко говорили, что кто-то из их руководителей работает на Зимний дворец. Скандал усилился к концу 1908 года, когда в Петербурге, в Политехническом институте полиция взяла склад эсеровских бомб, экстадинамита, гремучего студня общим весом около трех центнеров. Работавшие в Париже эсеры обратились ко всей партии с письмом, в котором писали «о вероятности существования в партии систематической измены и необходимости ее расследования особой эсеровской «Конспиративной комиссией». Подобная комиссия была создана и Азефу после десяти лет напряженной провокаторской работы, наступил конец, правда не физический, а только моральный, его, впрочем, совершенно не обеспокоивший, разве что приведший к небольшой бессоннице. Вместе с Азефом, чье разоблачение потрясло не только революционеров, но и всю империю и даже Европу, чуть не погибла и Партия социалистов-революционеров, и только авторитет ее сотен и сотен погибших мучеников с большим трудом перевесил на весах имперской судьбы провокаторский авторитет Евно Азефа.
Центральный комитет и до 1908 года неоднократно получал предупреждения от многих групп и уважаемых эсеров, включая Слетова и Мельникова, а так же от охранника Меньщикова, об измене Азефа, но не верил им, считая это интригами полиции в целях опорочения главного имперского террориста, как революционера. Еще в 1902 году один из рядовых пропагандистов обвинил Азефа в провокации, но партийный суд чести его оправдал. В августе 1905 года в Центральный комитет партии эсеров пришло конспиративное письмо от Меньщикова из Петербургского охранного отделения о предательстве Азефа и Татарова, но вся вина была свалена на Татарова, которого зарезали в Варшаве. В том же августе 1905 года саратовский эсеровский комитет доказательно обвинил Азефа в секретном сотрудничестве с охранкой, был даже указан размер его полицейского жалованья и настоящая партийная кличка – «Филипповский». В партии вспомнили и его постоянные террористические неудачи после 1905 года и его слова о том, что «если одним-двумя полицейскими и тюремщиками станет меньше, разве от этого что-нибудь изменится?» говорили и о его планах цареубийства, которые не были реализованы: убийство императора во время приема одной из провинциальных делегаций внедренным в нее эсеровским боевиком, убийство царя эсером-священником во время церковной службы в Царском Селе, покушение на Николая II во время многочисленных царских охот, нападение на императора отряда эсеровских террористов с бомбами во время его путешествия из Петербурга в Прибалтику для встречи с королем Англии. На все эти мероприятия-акты Центральный комитет Партии социалистов-революционеров выделял колоссальные деньги, до трети партийного бюджета, ног все они кончились ничем. Азеф после выдачи террористических групп «Карла» и Либединского понимал, что его разоблачение вот-вот произойдет и в июне 1908 года уехал из России в Европу, надеясь, что там казнить его товарищам по оружию будет сложнее.
Еще в мае 1908 года Владимир Бурцев, народоволец 1880-х годов, эсер 1900-х годов, прогремевший своим террористическим процессом и тюрьмой в Лондоне, издатель знаменитого журнала «Былое», газет «Будущее» и «Общее дело», специализировавшиеся на раскрытии изменников среди революционных партий, заявил в Центральный комитет Партии эсеров, что Азеф – провокатор. Он предъявил руководству социалистов-революционеров показания варшавского охранника Бакая, что Азеф – секретный агент генерала Герасимова «Раскин», он же «Виноградов», он же «Филипповский». Центральный комитет потребовал других, не полицейских доказательств и поручил «Конспиративной комиссии» действовать совместно с Бурцевым. Вся партия, как и Азеф, летом 1908 года узнала об официальном следствии против руководителя эсеровских террористов, вспомнив систематические неудачи Боевой Организации после 1905 года. В августе 1908 года «Конспиративная комиссия» передала Центральному комитету, во время проведения Лондонской конференции, на которой в качестве делегата присутствовал и Азеф, письменный отчет, что он провокатор. О той колоссальной партийной трагедии писал Борис Савинков, трижды выданный на виселицу и преданный Азефом:
«Я был связан с Азефом дружбой. Я знал его за человека большой воли, сильного практического ума, и крупного организаторского таланта. Я видел его неуклонную последовательность в революционном действии, его преданность революции, его спокойное мужество террориста, его тщательно скрываемую нежность в семье. В моих глазах он был даровитым и опытным революционером и твердым и решительным человеком. Это мнение в общих чертах разделялось всеми товарищами, работавшими с ним. Так думали люди по характеру и темпераменту очень разные, доверчивые и скептики, старые революционеры и юноши – Гоц, Гершуни, Карпович, Чернов, Натансон, Каляев, Швейцер, Сазонов, Вноровский, «Адмирал», Зильберберг, Сулятицкий, Брешковская, Беневская, Бриллиант, Школьник, Севастьянова, Лурье и многие другие. Быть может, не все одинаково любили его, но все относились к нему с уважением. Было невероятно, что все эти товарищи могли ошибаться».
Центральный комитет Партии социалистов-революционеров назначил новую «Комиссию для исследования всех слухов и провокации, имеющейся в партии» и в октябре 1908 года организовал третейский суд в составе знаменитых народовольцев Веры Фигнер, Германа Лопатина и анархиста Петра Кропоткина. От эсеров защищали Азефа и обвиняли Бурцева Марк Натансон, Виктор Чернов и Борис Савинков. Никто не знал, что у Владимира Бурцева уже появилось стопроцентное доказательство виновности Азефа в предательстве своих братьев по оружию и их последующих казней.
Бурцев был хорошо знаком с эстляндским губернатором Алексеем Лопухиным, директором Департамента полиции в 1903–1905 годах. В начале сентября 1908 года Бурцев и Лопухин встретились в Кельне, в поезде Берлин-Петербург. Бурцев попросил Лопухина подтвердить, что Азеф колоссальный провокатор и секретный сотрудник, но бывший главный имперский полицейский не выдал ценнейшего агента. Тогда Бурцев рассказал, что именно Азеф руководил взрывом Плеве и Сергея Александровича, и у Лопухина случился шок, от того, что Азеф не особенно скрывал свои теракты от своего полицейского начальства, Ратаева и Рачковского. Лопухин знал, что Азеф полицейский агент, но не знал, что он одновременно и руководит Боевой Организацией. Четыре часа между Кельном и Берлином рассказывал Бурцев Лопухину о деятельности Азефа, как главного эсеровского террориста, взрывавшего империю совместно с империей, и Лопухин был совершенно потрясен. Он подтвердил Бурцеву, что инженер Евно Азеф – провокатор и агент охранки и Бурцев впоследствии писал, что «то, что я услышал эту фамилию из уст Лопухина, поразило меня, как громовой удар».
Бурцев заявил Центральному комитету Партии социалистов-революционеров, что с заявлением о предательстве Азефа он обратиться ко всем эсерам и только тогда был создан третейский суд, который заслушал показания Бакая и выступление Бурцева. Когда все присутствовавшие услышали о признании Лопухина, для Азефа было все кончено, и Лопатин сказал, что «на основании таких улик убивают».
Судьи направили известного эсера Александра Аргунова в Петербург для встречи с Лопухиным. Азеф, узнав об этом, приехал в столицу империи и 11 ноября вместе с Герасимовым ночью пришел к Лопухину и просил не выдавать его революционерам. Сын казака Герасимов попытался угрожать потомку знаменитого касожского князя Редеди и царскому родственнику Лопухину, но тот взорвался от ярости. Лопухин написал об этом посещении письмо председателю Совета министров Столыпину и министру юстиции Щегловитову с просьбой подтвердить или опровергнуть существование кошмарной и многолетней полицейско-революционной провокации. Когда 20 ноября к нему приехал Аргунов, Лопухин передал ему копию этого письма и рассказал все, что знал об Азефе. В декабре Лопухин приехал в Париж и лично подтвердил все, что он говорил об Азефе, Чернову и Савинкову, назвал дату его посещения в Петербурге. Центральный комитет запросил у Азефа, где он был в этот день, и тот ответил, что в Берлине и передал счет из немецкой гостиницы. Центральный комитет послал в Берлин проверяющего, и тот легко установил, что Азеф в Берлине в тот день не был, а счет подделан Петербургским охранным отделением. Центральный комитет пригласил Бурцева и объявил ему, что «тот прав во всем!» одновременно руководство социалистов-революционеров заявило, что собирает расширенный Совет партии по делу Азефа. Несмотря на доказательства, вера террористов в Азефа была так велика, что некоторые боевики прямо на Совете заявили, что если их руководителя тронут, то они перестреляют весь Центральный комитет. Совещание постановило вызвать Азефа в Париж на партийный суд, но тот, конечно, не явился, и это сняло последние сомнения у всех о его предательстве. В партии читали описание Лопухиным человека, приходившего к нему ночью с начальником Петербургского охранного отделения генералом Александром Герасимовым и умолявшего не выдавать его эсерам именем своих детей: «Толстый, сутуловатый, выше среднего роста, руки и ноги маленькие, шея толстая, короткая, лицо круглое, одутловатое, желтосмуглое, череп кверху суженный, волосы прямые, жесткие, темный шатен, лоб низкий, брови темные, глаза карие, слегка навыкате, нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, губы очень толстые, нижняя часть лица слегка выдающаяся». Это был, конечно, Азеф, и к его словесному портрету прилагался его предательский список революционных выдач:
