В этой истории интересно прежде всего то, что ножны оказались без ремня, другими словами, хозяину пришлось сначала расстегнуть поясной ремень, чтобы снять ножны, а потом обратно его застегнуть. Манипуляция сама по себе довольно странная, поскольку подвешенный к ремню нож в ножнах не доставляет владельцу никаких неудобств, к нему быстро привыкаешь и перестаёшь его замечать, с ним даже спать можно без особых проблем. Но Колеватов почему-то решил избавиться от ножен. Ладно, пусть так. Но помимо этого нож извлекли из ножен вне палатки. Если бы Колеватов на самом деле спасал друзей из-под снежного завала и резал палатку своей «финкой» изнутри, картина должна была наблюдаться прямо противоположная — брошеные ножны находятся в палатке, а сам нож — вне её. Но этого нет! Мы видим, что нечто побудило Александра Колеватова снять с ремня нож с ножнами и бросить их в снег, словно они стали ему ненужны — а ведь это действие совершенно абсурдно в случае любого некриминального сценария развития событий. Зачем избавляться от ножа, который и так с тобою и не только не мешает владельцу, но напротив, резко повышает его шансы на выживание в неопределённой обстановке? Логика в снятия ножен с ремня и выбрасывания ножа может быть только в случае принудительного разоружения, т. е. выполнения команды под угрозой расправы. Причём угрозы явственной, неоспоримой и неодолимой в тех условиях. По крайней мере Колеватов именно так эту угрозу и расценивал.
Можно, конечно, предположить, что Колеватов извлёк нож в палатке, разрезал им скат, а затем бросил нож там же, в палатке. Предположение, разумеется, глупейшее, идущее вразрез с правдой жизни (как, впрочем, и все умопостроения «лавинщиков»), поскольку нормальный хозяин «номерного» ножа, т. е. зарегистрированного в отделе милиции, имея на поясе ножны, никогда не отложит нож в сторону и не забудет о нём. Он всегда помнит, что несёт за эту «финку» ответственность и притом серьёзную — до 5 лет заключения (вспоминаем цитированный выше текст ст. 182 УК РСФСР в ред. 1926 г. с дополнениями от 1933 г. и 1935 г.). «Лавинщики» могут на это возразить, что Колеватов рвался вытаскивать раненых друзей из-под завала, так торопился, что даже «финку» в ножны сунуть не успел… Тут остаётся только руками развести, ибо аргумент этот вообще абсурден: Колеватов, торопясь на помощь, отбрасывает «финку» в сторону, а затем начинает для чего-то снимать с пояса ножны, что по определению намного более продолжительный процесс.
Как ни крути, а никаких обыденных объяснений нахождению ножен вне палатки отыскать не получается. Ясно, что Колеватов снял их именно там и ясно, что в тот момент ножны были с ножом, иначе подобное снимание не имело никакого смысла. И невозможно поверить в то, чтобы Александр проделал эти странные манипуляции по доброй воле. Просто потому, что он имел разрешение на ношение этого оружия и нёс уголовную ответственность за его сохранность. А потому просто так отдать его или отложить в сторону не мог. Но после того, как Колеватов положил свою «финку» в ножнах в снег, кто-то попытался этим ножом воспользоваться. На это явственно указывает тот факт, что ножны оказались пусты.
Как понял читатель из предыдущего текста, на роль человека, схватившего «финку» Колеватова из ножен автору видится Рустем Слободин. Тому не существует никаких объективных подтверждений, кроме чрезмерного на фоне остальных членов группы, травмирования Рустема. Уж слишком сильно избили его, как говорится, хватили через край, не просто с ног сбили, а «вырубили» напрочь. Именно потому Слободин и остался в одном валенке: первый он снял сам перед тем, как схватиться за нож, а после избиения никто уже не стал стаскивать второй валенок с бесчувственного тела.
Расправа над Рустемом явилась апофеозом сцены у палатки. Подавленные всем увиденным и услышанным, не понимающие сути происходящего, туристы уже безропотно исполнили последнюю команду своих мучителей: «Валите отсюда, покуда целы!» Подхватив под руки ещё не вполне пришедшего в себя Рустема Слободина, туристы потянулись вниз по склону, интуитивно догадавшись не шагать в сторону лабаза — кто знает, вдруг грабители пожелают наведаться и туда!
«Дятловцы» не бежали — у них не было оснований бежать, поскольку мучители сами отпустили их на все четыре стороны. Первая их реакция на произошедшее была вполне понятна — они испытали облегчение оттого, что крайне постыдная, отвратительная и бессмысленная сцена их общего унижения и избиения закончилась. Погода была относительно тёплой — примерно -5 °C —7 °C — и на фоне переживаемого туристами психоэмоционального стресса такой холод не казался запредельным или даже опасным. Очень скоро — буквально в нескольких десятках метрах от палатки — к идущей группе присоединились беглецы — Золотарёв и Тибо-Бриньоль. Движение вниз по склону объединившейся группы проходило при живейшем обсуждении произошедшего инцидента, причём обсуждении очень полемичном и даже конфликтном. Золотарёв знал больше прочих и имел самый богатый жизненный опыт, очевидно, что он предлагал некий план, возможно даже навязывал его остальным членам группы. Что это был за план действий мы никогда не узнаем и можем только гадать об этом.
Мы знаем, что следы вниз по склону то сходились, то расходились, хотя имели общее направление, причём спускавшиеся явно не теряли голосового контакта. Они, безусловно, разговаривали на ходу, что-то оживлённо доказывая и убеждая несогласных. О чём это свидетельствует? Объективно, ни о чём, вернее, всего лишь о том, что спускавшиеся по склону туристы имели намерение держаться вместе. Однако для психолога в этом странном «роении следов» («роение» — от слова «рой», если кому-то непонятно) кроется немалый смысл. «Дятловцы» интуитивно делились на группы «по предпочтениям»: когда кто-то предлагал разумный план действий, к нему переходили сторонники, когда следовало иное разумное предложение — люди переходили к нему. Это вовсе не значит, что «дятловцы» перебегали от одного глашатая к другому — нет! речь идёт о движении бессознательном, безотчётном, происходившем как будто само-собой.
Здесь остаётся ещё раз пожалеть о том, что премудрые следователи не осуществили детальное изучение следовых дорожек в долину Лозьвы. Если бы это было проделано, то после обнаружения трупов отпечатки на снегу можно было поставить в соответствие конкретному человеку: вот Людмила Дубинна на протяжении 150 м идёт вместе с Дятловым, а затем переходит к Золотарёву и далее продолжает спуск подле него; а Колеватов всё время остаётся подле Семёна Золотарёва; а вот Рустем Слободин идёт несколько в стороне от остальных туристов и в общем разговоре как будто не участвует… Мы смогли бы увидеть траекторию каждого из участников спуска и изучение следов очень многое могло бы сказать нам о распределении членов группы по предпочтению мнений в последние часы их жизни. И полученные выводы, думается, неплохо объяснили бы особенности разделения туристов у кедра.
Но — увы! — говорить об этом приходится лишь в сослагательном наклонении.
Завершая на этом разговор о событиях возле палатки и последующем отходе группы вниз по склону, остаётся указать на ещё один важный момент, постоянно игнорируемый всеми сторонниками «некриминальных» версий. Речь идёт о пресловутой «эвакуации тяжелораненых» в долину Лозьвы, деянии весьма трогательном, но совершенно нереальном в той обстановке. Евгений Вадимович Буянов много и пафосно рассказывал о тех чудесах, которые творит с человеком «воля к жизни» и даже приводил какие-то там невероятные примеры из истории альпинизма, из которых следовало, что 1,5-километровый спуск под гору для девушки с контузионным ранением сердца (кровоизлиянием в сердечную мышцу размером 4 см!) — это такой пустяк, о котором и спорить-то нечего. Из его рассуждений можно было решить, что у уральских девушек это почти что хобби такое… Разумеется, Евгений Вадимович скромно умалчивал о некоторых специфических деталях невероятных подвигов альпинистов, назначенных быть примером, а ведь в деталях, как известно, и кроется чертовщинка. Так, он забывает упоминать, что иностранные альпинисты уже в 70-е годы всегда имели в своих аптечках амфетамины и анальгетики — это во-первых! а кроме того, они располагали временем для оказания помощи или самопомощи — это во-вторых! При переломах рёбер самопомощь сводится к наложению тугого корсета, в простейшем варианте — тугому обвязыванию полотенцем. Без такого корсета не только невозможно двигаться, но нельзя даже чихать или кашлять — боль в груди практически лишает сознания. В случаях с Дубининой и Золотарёвым мы видим не просто перелом 5–6–7 рёбер, мы видим множественные переломы, т. е. переломы одного ребра в нескольких местах. Не будет ошибкой сказать, что каждый из пострадавших имел 10–15 или даже 20 переломов. Вся фармакопея группы Игоря Дятлова сводилась к спирту и таблеткам кодеина, а тугой корсет никто пострадавшим не накладывал. Разговоры Евгения Вадимовича о том, что «человек может мобилизоваться» — лишь пустое сотрясание воздуха, обычно о «мобилизации» говорят люди, сами ни разу не пытавшиеся это сделать. Автор этих строк имел перелом двух рёбер и никаких иллюзий по поводу «возможности мобилизоваться» не испытывает. А потому категорически утверждает, что без анестезии и оказания первой помощи человек с переломом даже двух рёбер едва способен ковылять и обслуживать самого себя. Пусть читатель извинит за натурализм, но даже расстёгивание и снимание штанов превращается в нешуточную проблему и в первые дни доставляет немалые проблемы. Поэтому автору совершенно очевидно, что ни один человек, не получивший соответствующей медицинской помощи, не способен с множественными «свежими» переломами рёбер пройти 1,5 км под гору.
