Когда стреляли с места, еще ничего. Стоишь себе с размыкателем и нажимаешь на тумблер по окончании стрельбы, когда стволы установки смотрят черт знает куда. Один раз они развернулись прямо на Блинова, и тот, несмотря на то что нажал на тумблер, инстинктивно упал на землю (инстинкт самосохранения, береженого бог бережет). Видимо, решив, что что-то не в порядке, тут же попадали и все, кто стоял рядом, в том числе помощник начальника ПВО полка капитан Вишневецкий (щеголеватый, всегда весь подшитый, выглаженный и начищенный капитан рассказывал как тащится его жена, когда видит его в белых армейских кальсонах). Сконфуженный, он долго орал на Блинова – типа, какого черта ты падаешь, если у тебя размыкатель. Ну что тут объяснишь, когда стволы, которые только что стреляли, смотрят прямо тебе в глаза.
Намного хуже приходилось страхующему при стрельбе в движении. Для страхующего это пятьсот метров бегом за установкой. Абакумов страхует первую установку, Блинов – вторую.
Перед залетом возле установки наблюдается жуткий ажиотаж. Начальник ПВО полка, его заместитель, командир батареи и командир взвода вчетвером дают последний инструктаж механику-водителю. Бедный солдатик затравленно смотрит на них из люка. Эти четверо одновременно матом пытаются объяснить ему, как нужно двигаться. Серега Абакумов стоит в стороне с размыкателем в руке и пытается сообразить, как бежать. Вот из громкоговорителя доносится: «…Залет боевой. Стреляет батарея капитана Безматерных». Скорее всего, они втолковывали ему, что нужно стартовать плавно по команде, иначе с чего бы он рванул так, что Серега чуть не упустил размыкатель. Длинный и худой Серега, в развевающейся плащ-накидке, без фуражки (она слетела от резкого старта), бежал, высоко выбрасывая коленки, чтобы не увязнуть в лужах, держа перед собой размыкатель, как уздечку лошади. Вряд ли он мог следить за направлением стволов. Самолету повезло – его не сбили.
Следующей стреляла установка Блинова. Он запаниковал. Спринтер по натуре, он боялся, что на пятьсот метров в таком темпе у него просто дыхалки не хватит. Все повторилось: эти четверо что-то орали бедному водителю, потом объявление по полигону. Блинов увидел самолет в последнюю секунду (он буквально выскочил из-за сопки), и в это мгновение водитель рванул, как если бы он стартовал в гонках на «Формуле-1». Блинов тоже рванул, фуражка слетела. Он бежал, не глядя на стволы, только чтобы не увязнуть в лужах. И вдруг впереди появилась лужа, у которой другой берег не просматривался. Он понял, что ему ее не пройти, выпустил из рук размыкатель и побежал вокруг лужи. Грязный с ног до головы Блинов еле добежал до конца дистанции, нашел размыкатель и залез на башню установки. Экипаж, выглядывая из люков, издевательски сочувствовал. Предстоял второй заезд.
Отстреляли, как ни странно, на отлично. Бочки с грибами, рыбой и икрой были тоже готовы (икра у капитана не получилась, уметь надо), и осень, уже не золотая, заканчивалась. Пора, как говорится, на зимние квартиры.
Девушки
На первый взгляд, проблема ограничения общения с женским полом двухгодичников не касается. После службы они свободны в передвижении, а с погонами и деньгами девушку найти не так трудно. Но в описываемое время и в том месте, где служил Блинов (а таких мест было большинство), проблема существовала. Во всяком случае, у большинства двухгодичников полка девушек не было.
Исключение составлял Долганов, который неутомимо куда-то мотался и кого-то находил. Где-то у него была жена моряка, который вечно был в рейсе, где-то молодая вдова, где-то дура какая-нибудь влюбившаяся. Он не бахвалился, часто брал с собой кого-нибудь из тех, кто попадется под руку, и пассия Долганова приводила подругу, с которой у этого, кто попадется под руку, естественно, ничего не получалось.
Поселение, в котором находился гарнизон, делилось железной дорогой на две части. В одной жили местные жители, в другой располагался гарнизон. В гарнизонной части были: собственно гарнизон, офицерский городок, в основном для старших офицеров, с одной стороны гарнизона (в нем были четырехэтажные дома со всеми удобствами, офицерская столовая, которая вечером работала как ресторан, и другие элементы обычной городской инфраструктуры), и малопригодный для нормальной жизни офицерский поселок для невезучих младших офицеров – с другой стороны.
В офицерском городке жили белые люди – старшие офицеры и другие «втершиеся» личности, включая даже прапорщиков. Каким образом и куда надо было втереться, чтобы получить жилье в офицерском городке, знали только втершиеся, аналогично тому, как получали жилье вообще в стране построенного социализма. Жилья не хватало катастрофически, и в очереди стояли практически все граждане этой страны. Без очереди получали только втершиеся или купившие. И тогда можно было купить, о чем население уже догадывалось, но где взять деньги, знали не все, а наивные люди думали, что надо обязательно воровать. Сейчас любой вопрос решается намного проще – надо дать денег, причем известно, сколько и кому. Раньше было интереснее, хотя определенные расходы были необходимы.
Большинство двухгодичников были людьми интеллигентными, втираться не умели, поэтому жили в поселке для невезучих. В нем были две длинные улицы, застроенные так называемыми «финскими» домиками (неизвестно, откуда такое название, так как очень сомнительно, чтобы финны жили в таких домиках, разве что когда-то очень давно, в царской России). Домик на два входа, в каждой половине три комнаты и кухня. На кухне – печка. Другие удобства во дворе: на четыре дома одно деревянное строение на четыре очка с выгребной ямой (очко – это ромбовидная или круглая дырка в деревянном полу, в отличие от солдатских туалетов здесь все же каждое очко имеет свою, если так можно выразиться, кабину) и одна колонка (металлическое сооружение с краном, на который вешается ведро; чтобы включить воду, надо поднять и удерживать рычаг, расположенный сбоку). Был еще сарайчик, куда завозили уголь на зиму.
Самое паршивое дело было пользоваться уборной осенью (туалетом описанное выше деревянное строение при всей фантазии назвать было нельзя), когда постоянно шли дожди. Выгребная яма заполнялась водой, причем вода была где-то внизу на глубине полутора метров, так что если человек шел первый раз справить большую нужду, он ничего не подозревал. Он спокойно присаживался на корточки над очком и начинал думать о чем-то приятном, пока прямая кишка делала свое грязное дело. В момент облегчения какашка летела вниз, и (подлые законы физики) оттуда с глубины полутора метров поднимался всплеск, который по тем же подлым законам попадал точно в то место, откуда оторвалась какашка. Человек от неожиданности чуть не слетал с помоста и произносил нехорошие слова, – а что еще можно сделать? В дальнейшем техника какания вырабатывалась естественным образом у всех одинаково – после отделения какашки надо мгновенно сместить задницу в сторону от очка, чтобы подлый всплеск пролетел мимо. В этот момент многие даже злорадствовали – ага, не попал. Гипотетически можно было бы носить с собой какой-нибудь отражатель и подставлять его под всплеск, но это совсем нереально – после небольшой дискуссии этот вариант был отметен. Все крутили тазом.
В каждой половине жили по восемь двухгодичников (3–3—2). В других домах жили невезучие младшие кадровые офицеры с семьями (одна семья на половину дома) – бедные их жены. Иногда попадались какие-то штатские люди – возможно, бывшие военнослужащие, которых не смогли выселить.
Напротив общежития был такой же домик, который был перепланирован так, что одну комнату с кухней с отдельным входом занимала молодая одинокая женщина по имени Аксинья (на ум сразу приходил «Тихий дон» и Элина Быстрицкая). Еще до того, как Блинов ее увидел, он слышал много шуток и намеков от уже отслуживших год ребят. Интересно, что в них не было ничего неприличного, как это обычно бывает в мужской компании, напротив, ощущалось какое-то уважение.
Однажды в воскресенье, когда все умиротворенно маялись, наслаждаясь бездельем, Долганов, взглянув в окно, очень быстро для своих габаритов выскочил за дверь. Остальные, и Блинов вместе со всеми, прильнули к окну. Аксинья шла за водой к колонке, которая, как уже было сказано, находилась между домами. То, что это именно Аксинья, было ясно без всяких слов.
Адекватно описать впечатление, которое производила фигура Аксиньи, невозможно. Основные части женского тела, как известно, – грудь и то, что ниже спины. Невозможно было сказать, и никто не говорил, что у нее были большие сиськи или круглая попка, хотя они были приличные по размеру, а размер, как известно, имеет значение. Это бы сразу все опошлило. Грудь была немаленькая, но упруго и вместе с тем мягко стояла, и видно было, что не из-за лифчика. То, что ниже спины (все доступные слова слишком пошлы, чтобы это описывать), было идеально овальным (не круглым – круглая попка действует непосредственно на основной инстинкт) и выдающимся ровно настолько, чтобы не быть плоским, но и, не возбуждая основной инстинкт, пробуждать интеллект. Между грудью и тем, что ниже спины, была талия, не то чтобы осиная, но подчеркивающая все. Она не была красавицей, но лицо было удивительно приятным и без стервозности, которая почти всегда сопровождает красивые женские лица. Глаза с поволокой соответствовали фигуре, обещая неземное блаженство. Произведение искусства, в общем. Человек терял дар речи, видя эту красоту, но похотливые мысли ему в голову не приходили. Высокое искусство – высокие чувства. И это в то время, как в радиусе километра очень трудно было встретить вообще какую-нибудь девушку. Можно предположить, конечно, что именно из-за этого отсутствия и разыгрывается воображение у сексуально озабоченных молодых людей, но психоз был массовый. Сексуальная энергия, назло Фрейду, упрямо не сублимировалась в интеллектуальную, оставаясь где-то внизу.
