В повести «Извне» (1958) они, кажется, впервые в нашей фантастике высказали идею того, что развитым разумным существам совсем не обязательно самим скитаться по безбрежному космосу, на первых порах можно посылать вместо себя автоматы. Затем появилась повесть «Путь на Амальтею» (1960). «Изначально повесть эта, – писал Борис Натанович, – называлась „С грузом прибыл“. Она и придумана, и исполнена была как „производственная“ – (модный в то время жанр, – Г. П.) – Самым ценным для авторов была в ней атмосфера обыденности, повседневности, антигероизма, если угодно. Кроме того, она впервые работалась самым новейшим способом: оба соавтора сидят у большого обеденного стола в маминой комнате в Ленинграде напротив друг друга, один за машинкой, другой – с листом бумаги и ручкой (для записи возникающих вариантов), и – слово за словом, абзац за абзацем, страница за страницей – ищут, обсуждают и шлифуют идеальный окончательный текст…»
Событием стал выход повести «Возвращение (Полдень. XXI век)» (1960).
«Это было время, когда мы искренне верили в коммунизм как высшую и совершеннейшую стадию развития человеческого общества. Нас, правда, смущало, что в трудах классиков марксизма-ленинизма по поводу этого важнейшего этапа, по поводу фактически ЦЕЛИ ВСЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ сказано так мало, так скупо и так… неубедительно…» (Впрочем, даже незадолго до смерти Аркадий Натанович говорил мне с горечью, что все-таки более красивой идеи, чем коммунизм, люди до сих пор не придумали, – Г. П.).
«Стажеры» (1961).
«Попытка к бегству» (1962).
Эту вещь сами Стругацкие считали переломной.
«Это первое наше произведение, в котором мы ощутили всю сладость и волшебную силу ОТКАЗА ОТ ОБЪЯСНЕНИЙ. Любых объяснений – научно-фантастических, логических, чисто научных или даже псевдонаучных. Как сладостно, оказывается, сообщить читателю: произошло ТО-ТО и ТО-ТО, а вот ПОЧЕМУ это произошло, КАК произошло, откуда и что взялось – не существенно! Ибо дело не в этом, а совсем в другом, в том самом, о чем повесть…» И дальше: «Можно нарушать любые законы – литературные и реальной жизни, отказываться от всякой логики и разрушать достоверность, действовать наперекор всему и всем мыслимым-немыслимым предписаниям и правилам, если только в результате достигается главная цель: в читателе вспыхивает готовность к сопереживанию – и чем сильнее эта готовность, тем большие нарушения и разрушения позволяется совершать автору».
«Далекая Радуга» (1962).
«Трудно быть богом» (1963).
«Хищные вещи века» (1964).
«Идея этой повести, – писал Борис Натанович, – была такая: под воздействием мощного электронного галлюциногена, воздействующего впрямую на мозг, человек погружается в иллюзорный мир, столь же яркий, как и мир реальности, но гораздо более интересный, насыщенный замечательными событиями и совершенно избавленный от серых забот и хлопот повседневности. За наслаждение этим иллюзорным миром надобно, однако, платить свою цену: пробудившись от наркотического сна, человек становится беспощадным животным, стремящимся только к одному – вернуться, любой ценой и как можно скорее, в мир совершенной и сладостной иллюзии…»
«Понедельник начинается в субботу» (1964).
«Улитка на склоне» (1965). – «По пальцам одной руки можно пересчитать людей, которые поняли авторский замысел целиком. А ведь мы по всей повести разбросали намеки, расшифровывающие нашу символику. Казалось бы, одних только эпиграфов для этого достаточно. Будущее как бор, будущее – Лес. Бор распахнут тебе навстречу, но ничего уже не поделаешь, Будущее уже создано… И улитка, упорно ползущая к вершине Фудзи – это ведь тоже символ движения человека к Будущему – медленного, изнурительного, но неуклонного движения к неведомым высотам…»
«Второе нашествие марсиан» (1966).
«Обитаемый остров» (1967).
«Сказка о Тройке» (1967).
«Отель „У Погибшего Альпиниста“ (1969).
«Сначала возникает фабула, – объяснял Аркадий Натанович на одной из встреч с московскими писателями-фантастами. – Вот давайте попробуем разобраться на примере. Сначала рождается главная идея вещи. Скажем, такая: пришельцы, замаскированные под людей, – если это высококультурные, высокоразвитые… твари, – неизбежно попадут здесь, на Земле, в какую-нибудь неприятную ситуацию, ибо они плохо знакомы с нашими сложными социальными законами. Второе. Выбирая линию поведения, замаскированные пришельцы должны будут брать, так сказать, человека „en masse“ – „массового человека“, да? – и поэтому будут представлять собой фигуры чрезвычайно неприглядные, а то и отвратительные. Распутник Олаф там, и Мозес со своей пивной кружкой, и мадам, дура набитая… Вот такая идея… Если взять человечество – массовое человечество – в зеркале этих самых пришельцев, то оно будет выглядеть примерно таким. Дальше. Какую интереснее всего разработать фабулу? Фабулу лучше всего разработать в виде детектива. Детектив мы вообще очень любим. Фабула: пришельцы спасаются от гангстеров. Понятно, что занимаются они совсем не тем, чем нужно, что нарушили какие-то правила игры, которые были заданы им в том месте, откуда они прибыли. Попадают в какое-то замкнутое пространство, там происходят какие-то события… По каким-то причинам роботы отключаются… делаются в глазах посторонних трупами… и из этого получается веселая кутерьма. Вот фабула. Затем начинается разработка сюжета. Сюжет – это уже ряд действий. Расположение действий в том порядке, в каком они должны появиться в произведении. Объявляется ничего не знающий, ничего не подозревающий человек, и у него на глазах происходят загадочные вещи. Мы знаем, что это за происшествия, но он не знает. Вот так, примерно, мы работаем…»
К сожалению, наступали новые времена: оттепель заканчивалась.
Фантастику, как жанр второстепенный, публиковали все реже и реже.
Рукописи братьев Стругацких постоянно застревали в глухих фильтры контрольного и рабочего рецензирования, в цензуре, годами пылились в редакционных столах. Официальная критика откликалась на редкие публикации поразительно однообразно: «Анализируя эту повесть, надо говорить прежде всего о ее недостатках, а не о достоинствах, так как последних куда меньше, чем первых…» – «Так и тянет мистическим туманом. Поневоле задумаешься: и откуда такое в нищей фантастике…» – «Надуманные „концепции“ Стругацких, легко опровергаемые социологами, могут бросить тень на самоотверженную помощь нашего государства освободительным движениям в малоразвитых и колониальных странах…» – «Разгул машин, все пожирающий и подавляющий в бесчеловечности своей технический прогресс…» – «Настала пора поговорить о „литературе“, которая существует рядом с литературой, – о книгах, которые будто бы ставят перед собой цель ни о чем не говорить всерьез, все, что можно (и даже то, что нельзя) измельчить, занизить…»
И так далее и тому подобное.
Это писалось о книгах, ставших нынче классикой.
«Собственно кризис, – вспоминал Борис Натанович, – вызван был не столько творческими, сколько чисто вешними обстоятельствами. Вполне очевидно стало, что никакое сколько-нибудь серьезное произведение опубликовано в ближайшее время быть не может. Мы уже начали тогда работать над „Градом обреченным“, но это была работа в стол – важная, увлекательная, желанная, благородная, – но абсолютно бесперспективная в практическом, „низменном“ смысле этого слова – в обозримом будущем она не могла принести нам ни копейки. „Все это очень бла-ародно, – цитировали мы друг другу дона Сэра, – но совершенно непонятно, как там насчет бабок?…“ Мы заставляли себя быть циничными. Наступило время, когда надо было либо продавать себя, либо бросать литературу совсем, либо становиться циниками, то есть учиться писать ХОРОШО, но ради денег…» – «…я иногда думаю (не без горечи), – добавлял он по поводу повести „Малыш“ (1970), – что именно в силу своей аполитичности, антиконъюнктурности и отстраненности эта повесть, вполне возможно, переживет все другие наши работы, которыми мы так некогда гордились и которые считали главными и вечными».
В 1971 году был написан «Пикник на обочине».
Борис Натанович так объяснял слово «сталкер», мгновенно вошедшее в язык:
«Происходит оно от английского to stalk, что означает, в частности, «подкрадываться», «идти крадучись». Между прочим произносится это слово как «сток», и правильнее было бы говорить не «сталкер», а «стокер», но мы-то взяли его отнюдь не из словаря, а из романа Киплинга, в старом, еще дореволюционном, русском переводе называвшегося «Отчаянная компания» (или что-то вроде этого) – о развеселых английских школярах конца XIX – начала XX века и об их предводителе, хулиганистом и хитроумном юнце по прозвищу Сталки».
В «Пикнике на обочине» Стругацким удалось все – интонация, сюжет, герои, динамика. Последние строки повести вообще запоминалась с первого прочтения как стихи, мы в то время наизусть их цитировали. «Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне карьера, и в этом дрожании казалось, будто шар приплясывает на месте, как буй на волнах. Он (Рэдрик Шухарт, герой повести, – Г. П.) пошел мимо ковша, суеверно поднимая ноги повыше и следя, чтобы не наступить на черные кляксы, а потом, увязая в рыхлости, потащился наискосок через весь карьер к пляшущему и подмигивающему шару. Он был покрыт потом, задыхался от жары, и в то же время морозный озноб пробивал его, он трясся крупной дрожью, как с похмелья, а на зубах скрипела пресная меловая пыль. И он уже больше не пытался думать. Он только твердил про себя с отчаянием, как молитву: «Я животное, ты же видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись! Загляни в мою душу, я знаю – там есть все, что тебе надо. Должно быть! Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, – ведь не может же быть, чтобы я хотел только плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: „СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!“
