Впрочем, дело не только в формах «ение», «ание», но и в самих творительных падежах, нагромождение которых приводит иногда к самым забавным двусмыслицам. Когда, например, С. Ю. Витте в своих ценных воспоминаниях пишет:
«Владимир Александрович был сделан своим отцом сенатором», требуется большое напряжение ума, чтобы понять, что отец этого персонажа отнюдь не сенатор.
В умной книге, посвященной детскому языку (языку!), то и дело встречаются такие конструкции:
«Овладение ребенком родным языком».
«Симптом овладения ребенком языковой действительностью».
Не всякий управдом рискнет написать приказ: «О недопущении жильцами загрязнения лестницы кошками».
А литераторы без зазрения совести пишут:
«Освещение Блоком темы фараона», «показ Пушкиным», «изображение Толстым».
И даже:
«Овладение школьниками прочными навыками (!!!)».
Как-то даже совестно видеть такое измывательство над живой русской речью в журнале, носящем название «Русский язык в школе» и специально посвященном заботам о чистоте родного языка. Ведь даже пятиклассники знают, что скопление творительных неизбежно приводит к таким бестолковым формам:
— Картина написана маслом художником.
— Герой награжден орденом правительством.
— Он назначен министром директором.[227]
Но это нисколько не смущает убогого автора. Он храбро озаглавил свою статейку: «За дальнейший подъем грамотности учащихся» и там, нисколько не заботясь о собственной грамотности, буквально захлебывается милыми ему административными формами речи:
«надо отметить», «необходимо признать», «приходится снова указывать», «приходится отметить», «особенно надо остановиться», «следует особо остановиться», «необходимо указать», «необходимо добавить», «необходимо прежде всего отметить», «следует иметь в виду» и т. д.
И все это зря, без надобности, ибо каждый, кто берет в руки перо, как бы заключает молчаливое соглашение с читателями, что в своих писаниях он будет «отмечать» только то, что считает необходимым «отметить». Иначе и Пушкину пришлось бы писать:
Надо отметить, что в синем небе звезды блещут.
Необходимо сказать, что в синем море волны хлещут;
Следует особо остановиться на том, что туча по небу идет,
Приходится указать, что бочка по морю плывет.
Охотно допускаю, что в официальных речах такие обороты бывают уместны, да и то далеко не всегда. Но каким нужно быть рабом канцелярской эстетики, чтобы услаждать себя ими в крохотной статейке, повторяя чуть ли не в каждом абзаце, на пространстве трех с половиной страничек: «необходимо остановиться», «необходимо признать». Человек поучает других хорошему литературному стилю и не видит, что его собственный стиль анекдотически плох. Чего стоит одно это «остановиться на», повторяемое, как узор на обоях. Теперь этот узор в большом ходу.
«„Остановлюсь на вопросе“, „остановлюсь на успеваемости“, „остановлюсь на недостатках“, „остановлюсь на прогулах“, и на чем только не приходится останавливаться кое-кому из тех, кто не дорожит русским словом!» — замечает Б. Н. Головин.
Также канцеляризировалось слово вопрос. «Тут, — говорит тот же автор, — „осветить вопрос“, и „увязать вопрос“, и „обосновать вопрос“, и „поставить вопрос“, и „продвинуть вопрос“, и „продумать вопрос“, и „поднять вопрос“ (да еще „на должный уровень“ и „на должную высоту“!)… Все понимают, что само по себе слово „вопрос“, — продолжает ученый, — не такое уж плохое. Больше того: это слово нужное, и оно хорошо служило и служит нашей публицистике и нашей деловой речи. Но когда в обычном разговоре, в беседе, в живом выступлении вместо простого и понятного слова „рассказал“ люди слышат „осветил вопрос“, а вместо „предложил обменяться опытом“ — „поставил вопрос об обмене опытом“, им становится немножко грустно».
Головин говорит об ораторской речи, но кто же не знает, что все эти формы проникли и в радиопередачи, и в учебники русской словесности, и даже в статьи об искусстве.
Так же дороги подобным приверженцам канцелярского слова словосочетания: «с позиций», «в деле», «в части», «в силу», «при наличии», «дается», «имеется» и т. д.
«Упадочнические настроения имеются у многих буржуазных поэтов».
«Мужик в этой поэме Некрасова дается человеком пожилым».
«В деле изучения поэзии Блока…»
«В силу слабости его мировоззрения».
«Сила слабости»! Право, это стоит «линии отсутствия».
В такой же шаблон превратилась и другая литературная формула:
«сложный и противоречивый путь».
Если биографу какого-нибудь большого писателя почему-либо нравятся его позднейшие вещи и не нравятся ранние, биограф непременно напишет, что этот писатель «проделал сложный и противоречивый путь». Идет ли речь о Роберте Фросте, или о Томасе Манне, или об Уолте Уитмене, или об Александре Блоке, или об Илье Эренбурге, или о Валерии Брюсове, или об Иване Шмелеве, или о Викторе Шкловском, можно предсказать, не боясь ошибиться, что на первой же странице вы непременно найдете эту убогую формулу, словно фиолетовый штамп, поставленный милицией в паспорте:
«сложный и противоречивый путь».[228]
На днях я увидел на столе у приятеля роман Н. С. Лескова «Соборяне». В конце книги была небольшая статья. Не раскрывая ее, я сказал:
— Готов держать какое угодно пари, что здесь с первых же слов будет напечатана формула: «сложный и противоречивый».
Так и случилось. Но действительность превзошла мои предсказания: на трех первых страницах статьи формула эта встречается трижды:
«сложный и противоречивый путь»,
«сложное и противоречивое отношение»,
«сложное и противоречивое отношение».
Или вчитайтесь внимательнее в такие фантастические строки:
«Журнал предполагает расширить свою тематику за счет более полного освещения вопросов советского государственного строительства» — такое объявление напечатал в 1960 году один сугубо серьезный ученый журнал.[229]
Для всякого, кто понимает по-русски, это значит, что журнал вознамерился наотрез отказаться от полного освещения одного из наиболее насущных вопросов нашей общественной жизни. Ведь если первое дается за счет чего-то второго, это значит, что второе либо сокращено, либо вовсе отсутствует. Между тем ученый журнал и не думал хвалиться перед своими подписчиками, что он сузит, сократит или даже вовсе выбросит одну из самых животрепещущих тем современности! Он, очевидно, хотел выразить прямо противоположную мысль. Но его подвело пристрастие к канцелярскому слогу.
Студентка берет газету и читает в ней такие слова: «При возникновении исчезновения силы земного притяжения наступает состояние невесомости».
Она идет в больницу справиться о здоровье матери, и врач утешает ее такими словами:
«Завтра при наличии отсутствия сыпи мы переведем ее из изолятора в общую».
В это же время студентка получает из отборочной комиссии университета такую бумагу:
«Неполучение от вас требуемых документов повлечет за собой нерассмотрение вашего заявления».
«Нерассмотрение заявления», «наличие отсутствия», «возникновение исчезновения», «в силу слабости», «за счет» и проч. Мудрено ли, что когда студентка кончает свой вуз и выходит на литературное поприще, у нее до того притупляется слух к языку, что она начинает создавать вот такие шедевры:
«Развивая свое творческое задание (?), Некрасов в отличие (?) от Бартенева дает (?) великого поэта (так и сказано: „дает великого поэта“. — К. Ч.) и здесь, в окружении сказочного ночного пейзажа, работающим (так и сказано: „дает поэта работающим“. — К. Ч.) и сосредоточенно думающим, имеющим сложную волнующую жизнь (так и сказано: „имеющим жизнь“. — К. Ч.), как-то соотносящуюся с жизнью народа, — не случайно так выпукло и рельефно, сразу же за раскрытием только что названной особенности образа Пушкина, воспроизводится Некрасовым татарская легенда о трогательной дружбе русского поэта со свободной певческой (?!?) птичкой — соловьем».
Прочтите эту околесицу вслух (непременно вслух!), и вы увидите, что я недаром кричу караул: если о гениальном поэте, мастере русского слова, у нас позволяют себе писать и печатать такой густопсовый сумбур — именно потому, что он весь испещрен псевдонаучными (а на самом деле канцелярскими) фразами, значит, нам и вправду необходимо спасаться от этой словесной гангрены.
