Тематика моей дипломной работы в Карповском институте была связана с полимеризацией хлоропрена. Сначала требовалось очистить мономер. Как-то раз по моей небрежности горячая колба с мономером подпрыгнула на пружинках под дефлегматором и около 700 кубиков хлоропрена в виде горячих паров выбросило в помещение института. Легко представить, какая поднялась паника: подумали, что это серьезная авария. Находиться в здании стало невозможно, все кинулись к дверям, а я, несчастный, понимая, что натворил, ждал, что меня выгонят, заберут куда-то, и вообще последует совершенно справедливая кара за нарушение. Однако вскоре появился Каргин и вместо того чтобы меня ругать, принялся даже утешать: "Да успокойтесь, ниче го страшного не произошло, в конце концов никто не пострадал, все вышли, комнаты проветрили. Вы в следующий раз поаккуратней действуйте, ничего, ничего, давайте забудем про это, и все". Это отношение великого академика к мальчишке-дипломнику, нечаянно допустившему методическую ошибку, запомнилось мне на всю жизнь".
— Вы стараетесь походить на своего Учителя?
— По мере своих сил я продолжаю его дело. Наверное, именно для этого и появляются научные школы, чтобы рожденная великим ученым новая область или направление развивались его учениками. Нить исследований не имеет права прерываться…
— В таком случае попробуем разобраться, что главное на сегодняшний день в вашей области? Или сформулирую иначе: какой вопрос вы задали бы самому себе?
— Почему мы живем плохо?
— И вы знаете ответ на это?
— Среди разных причин выделю одну… Мы непрерывно качаем по трубе нефть и газ, и особого ума тут не надо, если, конечно, сырая нефть находится не на большой глубине. Поставил насос и качай. Почти никакой фундаментальной науки не нужно. Однако с каждым годом на Западно-Сибирской низменности качать становится труднее, так как запасы исчерпываются, да и глубже бурить надо, и идти надо на север, а там тундра и климат суровый… Но все равно мы качаем нефть, добываем газ, и год от года не богаче становимся, а беднее, хотя, казалось бы, все должно быть иначе… А секрет прост: ни одна уважающая себя цивилизованная страна одну сырую нефть, если она у нее есть, продавать не будет. Даже если из нее вы сделаете самый плохой бензин, то его стоимость уже будет существенно выше. А если вы не бензин сделаете, а функциональные продукты для химической и фармацевтической промышленности, для смазочных материалов, для всякого рода строительных материалов, то их цена будет еще выше. Ну а если вы сделали полиэтилен, полипропилен, полибутен и полибутадиен, то плюс ко всему остальному компенсируете и затраты на интеллект, который вложен в эти продукты.
— Казалось бы, это банальные истины?
— Страна, обладающая даже хорошими запасами нефти, всегда очень внимательно следит за ценами на нее, которые иногда меняются стихийно, но чаще всего абсолютно сознательно — по политическим мотивам. Ведь в XX веке нефть — большая политика.
— И благосостояние народа! Многие страны живут богато, потому что бережно относятся к своим ресурсам, не так ли?
— Я бывал в Кувейте на нефтехимических комбинатах. Там работа организована весьма четко. Стоят у причала танкеры, которые через компьютер связаны с комбинатом, где идет "разгонка" нефти на бензин, смазочные материалы, керосин и прочее. Или на продукты уже "более высшего качества" — этилен, пропилен, стирол и так далее… Предположим, цена за баррель на сырую нефть падает, — и тут же вмешивается компьютерное управление: уже через 24 часа вместо 60 процентов сырой нефти и 40 нефтехимической продукции соотношение вывоза меняется 50 на 50. То есть те же танкеры везут другие материалы, чем вчера, а трубопроводы перекачивают более дорогую продукцию Так что комбинаты в той же стране приспособлены к рынку, и весьма гибко реагируют на его нужды.
— Но ведь мы тоже построили рыночную экономику! Нефтяные компании приватизированы…
— К сожалению, высокого класса нефтехимическая промышленность у нас "упала", потому что для новоявленных собственников дешевле и проще вывозить сырую нефть. Качаешь ее, получаешь доллары — вот и вся наука! Вот почему эта отрасль нашей промышленности сегодня не нуждается в инновациях, устремления новых собственников лишь в получении лицензии. Полиэтиленовое и полипропиленовое производства для удовлетворения внутреннего рынка загружены на 65–75 процентов. Поэтому никому не нужен новый катализатор или новый процесс из Института нефтехимического синтеза, а мы в своих лабораториях бьемся, чтобы не отставать от Европы, США и Японии… Вот такой весьма несложный ответ на ваш вопрос об использовании нефти и богатстве страны. До тех пор, пока будем строить национальный капитал на вывозе сырой нефти, ничего хорошего не произойдет — мы останемся по-прежнему нищими и с завистью будем смотреть на Саудовскую Аравию и Кувейт.
— Ваша позиция ясна. Не могу сказать, что она внушает оптимизм…
— Я не думаю, что вы со мной не согласны.
— Правда — она и есть правда… А потому я постараюсь теперь задавать более "узкие" вопросы. И начнем с института, которым вы руководите: что в нем происходит сегодня?
— У него на первый взгляд странное название — Институт нефтехимического синтеза. Оно было придумано вице-президентом АН СССР А.В. Топчиевым, и институт теперь носит его имя. В институте сегодня работают 520 человек, из них 62 профессора, четыре члена РАН. Понятно, что институт очень широкого профиля… Когда в 85-м году я стал директором, по первое поползновение у меня было — сменить название, потому что оно кажется искусственным. Когда-то это был институт нефти, и его отцами-основателями были И.М. Губкин — знаменитый геолог, и глава крупнейшей школы химиков-органиков Н.Д. Зелинский. Это случилось в 1934 году… Какое же название теперь дать? С ходу я придумать не смог… А потом один умный человек сказал: ты делай дело, а под какой "крышей" это будет происходить, большого значения не имеет… Так и осталось все по старому. Название же института подтверждает, что мы занимаемся процессами, связанными, в частности, с нефтью и нефтехимией.
СЛОВО ОБ АКАДЕМИИ: "Главный итог деятельности Академии состоит в том, что она продолжает работать, производить знания, умножая наш вклад в копилку мировой науки и цивилизации. Сегодня Академия — наиболее сильная и прочная научная организация страны, несмотря на невероятно трудные условия существовани я".
— И основа такого выживания?
— Умение смотреть в будущее. Это было всегда присуще российским ученым, примеров тому не счесть… Культура фундаментальных исследований позволяет нашим ученым не только быть на высочайшем уровне, но и зачастую становиться лидерами мирового научно-технического прогресса.
— В этих случаях обычно говорят о космосе и ядерной физике, реже о математике…
— Что же, и этими достижениями российская наука гордится по праву, и напоминать о них следует, если мы патриоты… Но я могу привести примеры и из менее "модных" отраслей.
— В таком случае вернемся в ваш институт. Чем вы гордитесь?
— Начну с Мембранного центра, который мы создали в нашем институте. Этот центр объединяет 8 лабораторий, в которых синтезируют новые полимерные, композитные и неорганические мембраны, изучают их структуру и свойства. Результатом являются новые мембранные технологии для разделения, например, кислорода И азота, углекислого газа и метана, очистки водорода, разделения воды и органических жидкостей, и многих других целей. Это удивительно тонкие процессы, которые позволяют контролировать и направлять химические процессы. И результаты, конечно же, феноменальные! Так бывает, когда мы прорываемся в новую область. С мембранными технологиями, которые часто называют "технологиями XXI века", именно так и случилось.
— А области их применения?
— Мы делали доклад в Министерстве науки и технологий, в котором предложили уже сейчас использовать достижения мембранной науки в тринадцати критических технологиях: биотехнологии при производстве белковых препаратов и лекарств, тонкой очистке воды для микроэлектроники, очистке сточных вод химических производств, для получения особо чистых газов и органических веществ, разделения продуктов нефтехимических производств. Это очень эффективный способ управления потоками веществ. В общем, это не только интересное новое направление в науке, но и весьма перспективное — настолько, что я не берусь сегодня даже очертить все области применения мембранных технологий. Любые, даже самые смелые фантазии, очень быстро будут выглядеть примитивно… Повторяю, это технологий XXI века.
