Секретарь парторганизации был фигурой, которая определяла многое в стенах любой советской организации. А у нас это было особенно важно, потому что директором Русского музея тогда была Лариса Ивановна Новожилова — человек очень неоднозначный, сложный, талантливый, много делавший для современного искусства, тут надо отдать ей должное. Но при этом человек своенравный, своевольный. И одним из ее своенравий и своеволий, вместе с тогдашним заместителем директора музея по науке Александром Губаревым, было не раскрывать коллекцию Филонова. Она в то время находилась на территории Русского музея, но не была заинвентаризована. Много раз тогдашний главный хранитель Галина Александровна Поликарпова, научные сотрудники музея пытались провести эту работу. Ведь незаинвентаризованная коллекция — это всегда момент очень нехороший. В музее это вообще не положено, и по существующим нормам мы обязаны инвентаризировать коллекцию. А поскольку коллекция Филонова была не заинвентаризована, у замдиректора по науке было право никого не подпускать к этой коллекции, в том числе исследователей. Даже своих сотрудников не очень туда пускали, в том числе Евгения Фёдоровича Ковтуна. А Евгений Фёдорович, который, конечно, работы Филонова помнил, но не досконально — это невозможно все-таки, тем более рисунки, графику, — он понимал, что его не пустят в филоновский фонд, чтобы посмотреть, соответствуют ли наши рисунки опубликованным в журнале Центра Помпиду, хотя подозрения у него были, уж очень они похожи. У него был только один путь — прийти к секретарю партийной организации музея и сказать: вот такая ситуация, у меня есть предположение, что у нас аналогичные работы Филонова и тут надо разбираться. А как разбираться? Тогда мы с ним вдвоем, никому ничего не говоря, разработали такой план. Что я одна иду на переговоры с Ларисой Ивановной, прихожу к ней и говорю, что партийная организация решила провести свое собственное исследование коллекции Филонова, потому что коллекция очень долго не инвентаризируется. Мы должны с комиссией посмотреть, что происходит с этой коллекцией. Так и произошло. Я подошла к Ларисе Ивановне, сказала, что вот такая ситуация, мы назначаем комиссию, которая должна посмотреть, что происходит с коллекцией Филонова, которая так долго не инвентаризуется.
— То есть вы поставили ее публикацией во французском журнале перед фактом?
— Нет, про журнал я ничего не говорила. Я лишь сказала, что коллекция Филонова очень долго не заинвентаризована, это ненормально, и партийная комиссия решила проверить, всё ли там в порядке. А вы, Лариса Ивановна, приглашаетесь в члены этой комиссии, и мы будем рады вашему присутствию на нашем заседании. Собрали комиссию, там было, наверное, человек восемь. Были сотрудники отдела рисунка, был Евгений Фёдорович Ковтун, была Елена Николаевна Селизарова, которая ничего не знала про журнал. Там про журнал, кроме меня и Ковтуна, никто ничего знал. Мы попросили сотрудников отдела рисунка, чтобы они показывали нам лист за листом и документацию, по которой эти вещи поступили в музей. Началось рассмотрение этих листов, все что-то смотрят, отмечают. И вдруг мы с Ковтуном видим, что появляются те самые рисунки, которые соответствуют воспроизведенным в журнале. Сначала один лист. Мы сразу с ним переглянулись, но ничего пока не сказали. Потом другой лист соответствующий, третий…
И тут, как мы и договорились с Ковтуном, он передал мне журнал. Я достаю журнал и говорю: "Вот, вы знаете, вышла статья в журнале Cahiers, и по странности вот уже три или четыре рисунка из нашей коллекции совпадают с тем, что опубликовано в этом журнале Осматриваем дальше и находим еще аналогии, которые соответствуют журналу. Что делать? Комиссия определяет, что немедленно из ее состава выделяется несколько человек (не помню уже сколько) и они занимаются буквально дотошным сопоставлением журнальных воспроизведений рисунков Филонова и наших оригиналов. И вот в течение довольно длительного времени мы — Ковтун, я, Селизарова, Свенторжецкая, Наташа Козырева, еще кто-то — сидели и буквально по черточкам сравнивали журнальные рисунки и наши оригиналы. И тут нам стало понятно по сопоставлению воспроизведений и оригиналов, что они не соответствуют по мелочам, но, скорее всего, у нас находятся не оригиналы. Чтобы убедиться в этом, мы стали исследовать бумагу, выяснилось, что наши рисунки-двойники выполнены не на той бумаге. То есть началось исследование, при котором наши сомнения всё углублялись и углублялись. По итогам исследования был составлен документ, хотя он не являл собой окончательное заключение, потому что сравнивать нужно оригинал с оригиналом. Потом мы с Ковтуном вдвоем поехали в Париж, в Центр Помпиду, и там нам показали все эти рисунки. И мы с ним, конечно, уже очень хорошо изучив наши работы, сразу поняли, что оригиналы рисунков находятся у них, а у нас в Русском музее — не оригиналы.
Говоря музейным сленгом, в Русском музее оказались фальшаки.
История копирования и подделок произведений искусства стара как мир. Древние римляне широко промышляли этим, изготовляя с греческих бронзовых скульптур сотни мраморных копий. Копии делали с картин великих мастеров Ренессанса их ученики, чем загадали немало загадок потомкам. Когда в XVIII веке в Европе сложился рынок искусства, работы популярных художников стали подделывать, и со временем этот прибыльный бизнес обрел небывалый размах. Мошенники подделывали древние артефакты и скульптуры, шедевры старых мастеров, импрессионистов и постимпрессионистов. Были знаменитые подделки Яна Вермера и Ван Гога. Потом стали подделывать иконы, изделия ювелирного дома Фаберже, работы современных художников. Выпустили даже фальшивые дневники Гитлера. И все же коллекция филоновских "близнецов" — случай небывалый, и не только в музейной практике. Ведь это были не просто подделки, выполненные где-то и кем-то, а работы выдающегося художника, украденные с подменой в одном крупном европейском музее и перемещенные в другой. На карту была поставлена репутация двух известных сокровищниц искусства, а это требовало ответов на вопросы, как такое могло случиться и когда.
И разобраться в этом следовало безотлагательно. Но кому-то во власти в Ленинграде и Москве это было не нужно. Вопиющий факт не получил должной оценки и со стороны тогдашнего руководства ГРМ, где его попытались замолчать. Только решимость ряда сотрудников музея заставила создать внутримузейные комиссии и сообщить о ЧП в Министерство культуры РСФСР и СССР, а также в Ленинградский обком КПСС. О филоновских "близнецах" был проинформирован Центр Помпиду; информация поступила и в ленинградские компетентные органы. Но и после этого дело о филоновских двойниках не сдвинулось с мертвой точки. Некие персоны в высоких кабинетах его замяли, и вместо прояснения ситуации все затуманилось и заглохло на долгие пять лет.
* * *
Неизвестно, как бы там все сложилось, если бы не случай. В конце 1980-х годов по заданию редакции газеты ЦК КПСС "Социалистическая индустрия" автор этих строк работал в Ленинграде[37]. Задание касалось строительства дамбы, призванной защитить Ленинград от наводнений (вокруг чего в Питере кипели страсти), и никак не касалось музейных дел. Но сотрудница Русского музея, с которой мне довелось учиться в ленинградском Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, рассказала мне о детективном сюжете с филоновскими двойниками и познакомила с Е. Ф. Ковтуном, Е. Н. Селизаровой и другими сотрудниками ГРМ, вовлеченными в эту историю.
Началось журналистское расследование, материалы для которого предоставило Управление КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области. Чекисты были злы на партийных бонз, которые в 1985 году не дали им раскрутить эту историю, хотя ее нити выводили на каналы "кремлевской" контрабанды произведений искусства и драгоценностей. Не афишируя своего участия, содействие в работе автору оказывал ряд сотрудников Ленинградского УКГБ. Прежде всего уже знакомый нам по делам Гуткиной и Поташинского подполковник П. К. Кошелев. Санкцию на работу дал начальник Следственного управления Ленинградского УКГБ полковник В. В. Черкесов. А курировал предприятие замначальника УКГБ генерал В. С. Новиков. Так что все необходимые следственные и иные материалы в моем распоряжении были.
Пошла кропотливая работа, в которую со временем было посвящено и руководство Государственного Русского музея (в то время его уже возглавлял нынешний директор В. А. Гусев), оказавшее автору всяческое содействие. Через несколько месяцев документальный очерк "Страсти по Филонову" был готов к печати. Он состоял из двух частей. В первой части рассказывалось о драматической судьбе творческого наследия Павла Филонова, которое едва не стало жертвой шайки алчных преступников во главе с Гуткиной. А вторая часть раскрывала сюжет о загадочных филоновских двойниках, обнаруженных в Русском музее и парижском Музее современного искусства Центра Помпиду. Материал был отдан на рецензию в Ленинградское УКГБ и ГРМ. В рецензии, полученной из Русского музея, говорилось:
