Ознакомительная версия.
На следующий день делегация посетила заседание Исполкома Петроградского Совета и довольно долго общалась с его членами. Большевик Александр Шляпников отвечал приехавшим довольно резкой критикой, считая их представителями буржуазии, а не рабочих. Французов обвиняли в колониальной политике, проводимой в Африке, а англичан – в их владении Индией и Ирландией – это были уязвимые моменты, которые вынуждали делегатов оправдываться. После нескольких подобных бесплодных стычек в Петрограде миссия перебралась в Москву, затем посетила линию фронта, где с помощью переводчика ее члены множество раз произносили патриотические речи. Когда они появились в Московском Совете, их подвергли новому пристрастному допросу. Формулу Советов «мир без аннексий и контрибуций» они объявили слишком туманной и отчасти противоречивой. Когда член Совета выразил свое недовольство тайными договорами, особенно относительно Константинополя, один из британских делегатов шутливо заметил: «Если вам не нужен Константинополь, черт с ним! Мы возьмем его себе!» Присутствующий при этом корреспондент вспоминает, каким гробовым молчанием была встречена эта реплика, за чем последовало холодное прощание, и социалисты стран-союзниц ретировались. Другой обозреватель – без сомнения, радикал – утверждает, что британские лейбористы подвели итог своей оценки положения в следующем выражении: «Господи, если это демократия, то такая демократия в нашей стране нам не нужна!»
Следом за социалистической депутацией в Россию отправился со вторым визитом Альбер Тома. Он прибыл в Петроград 22 апреля в сопровождении внушительной свиты офицеров и секретарей, имея при себе письмо Рибо, отзывающее французского посла из России. Отзыв Палеолога уже некоторое время не подлежал сомнению, поэтому он спокойно принял это известие и пообещал преемнику всестороннюю помощь. 25 апреля Тома имел длительную беседу с Керенским, и оба согласились в том, что необходимо провести пересмотр целей войны. Как и ожидалось, Палеолог решительно этому воспротивился. В присутствии британского и итальянского послов он заявил Тома, что Керенский «имеет в виду уверенную и решительную победу Советов, что означает полную волю разнузданной черни, развал армии, разрыв национальных связей и конец Российского государства». Палеолог был настолько убежден в безрассудности каких-либо уступок власти Советов, что телеграммой от 26 апреля предостерегал Рибо от любых послаблений в отношении соглашений, заключенных с царской Россией. Раздраженный деятельностью посла, который уже выходил за рамки своих полномочий, Тома на следующий день тоже отправил телеграмму, в которой объяснял ситуацию с противоположной точки зрения и предложил себя в качестве третейского судьи между правительством и Петросоветом, чтобы достичь временного разрешения проблемы.
Тем временем Милюков подвергался все усиливающейся критике со стороны левой прессы. Его жалобы Палеологу на отношение Тома и его товарищей-социалистов были частыми, но бесплодными. Министр иностранных дел ни на йоту не желал сдвинуться со своих прежних позиций. Полеты его фантазии были настолько далеки от реальности, что он со всей серьезностью рассматривал возможность высадки российского десанта в Константинополе и в проливах и буквально накануне своего падения целиком погрузился в разработку плана этой операции вместе со ставкой. 22 апреля, будучи с коротким визитом в Москве, он дал интервью корреспонденту манчестерской газеты «Гардиан» и горячо говорил о будущей политике России по отношению к проливу Дарданеллы. Соглашаясь предоставить право свободной торговли через проливы, заявил он, Россия должна «настаивать на праве закрыть проливы для прохода военных кораблей», что вряд ли возможно осуществить, если только «она не захватит и не укрепит проливы». Когда его спросили, не думает ли он, что Соединенные Штаты выступят против такого урегулирования, он утверждал, что в речах Вильсона не содержится никаких принципиальных возражений против захвата Россией Константинополя в соответствии с соглашением, уже заключенным по этому вопросу. Представитель Совета тут же ответил, что «российская демократия не имеет ничего общего с целями, о которых заявляет Милюков».
Через три дня после интервью Милюкова съезд Советов обновил свою позицию в отношении целей демократической войны. Несмотря на неоднократно выражаемое решение защитить революцию от внешней агрессии, резолюция тактично советовала правительству придерживаться своего заявления от 9 апреля и настаивала на обсуждении с Англией и Францией проблемы мира «на основе братства и равенства свободных народов». «Официальное заявление правительств о своем отказе от всех завоевательских идей, – говорилось в ней, – будет самым мощным способом привести войну к окончанию на этих условиях».
В тот же вечер Керенский сообщил в прессу, что правительство рассматривает вопрос направления союзникам ноты, информирующей их о новых целях России в войне, которые сформулированы в манифесте от 9 апреля. На следующее утро газеты вышли с информацией, будто эта нота уже направляется, и, когда Милюков, который ничего не знал о неожиданном решении Керенского, увидел эту статью, он с возмущением потребовал официального опровержения. Керенский признал справедливость его требования, потому что вопрос не был согласован с министром, которого он прежде всего касался. Опровержение было опубликовано на следующий же день и немедленно «вызвало настоящую бурю протестов». Петроградский Совет потребовал от правительства направить союзникам манифест от 9 апреля, в противном случае угрожал отказаться от поддержки предстоящего «свободного займа». Остальные члены кабинета поддержали это требование, и Милюкову ничего не оставалось, как согласиться с ними. Однако он обусловил свое согласие требованием одновременно с текстом манифеста направить союзникам «разъяснительную» ноту. Все министры, включая Керенского, самого непримиримого противника Милюкова в кабинете министров, провели ночь за составлением этого документа. Они стремились следовать принципам, изложенным Альбером Тома. «Я знаю моих социалистов, – сказал он послам стран-союзниц. – Они будут отчаянно драться за формулировку. Вы должны принять ее и изменить ее интерпретацию». Но получившийся в результате документ доказывал весьма ограниченную способность послов последовать столь хитрому совету, хотя впоследствии Милюков обвинял Тома за пресловутую фразу о «гарантиях и санкциях».
Утром 1 мая тщательно отредактированное заявление от имени министра иностранных дел России было разослано в столицы стран-союзниц. Хотя потом Керенский утверждал, что «содержание ноты должно было удовлетворить самых ярых критиков милюковского империализма», ее высокопарная фразеология лишь слегка прикрывала смысл, который она намеревалась передать. Весьма фальшиво она утверждала, что «воодушевление всего народа довести мировую войну до решительной победы становится все более мощным», и подтверждала долг России «соблюдать обязательства, принятые на себя по отношению к союзникам». Нота заканчивалась словами: «Ведущие демократии, вдохновленные таким же стремлением, найдут способ получить эти аннексии и контрибуции, которые необходимы для предотвращения кровопролитных конфликтов в будущем».
Только после того, как нота была отправлена за границу, она вышла в печати в России. Вся без исключения левая пресса приняла ее с возмущением. Центральный комитет большевиков призвал к захвату власти Советами и повторил свое предыдущее заявление, что Временное правительство является полностью империалистическим и «связано по рукам и ногам франко-британским и русским капиталами». Исполком Петроградского Совета провел специальное заседание, которое затянулось почти до утра 3 мая в бесплодных попытках принять определенный курс действий. После полудня члены Совета снова собрались, но представители народа, которые рассматривали ноту как намеренную провокацию, не соглашались на дальнейшие уступки. В полдень к Мариинскому дворцу, где располагалось Временное правительство, подошел маршем Финляндский полк со знаменами, с требованиями отставки Милюкова и с различными антиимпериалистическими и антиправительственными лозунгами. Вскоре к ним присоединились рабочие заводов и фабрик, матросы и остальные полки гарнизона, так что количество вооруженных демонстрантов, по некоторым оценкам, достигало двадцати пяти – тридцати тысяч. Министров во дворце не было, а перепуганные служащие временного штата по телефону призывали на помощь. Генерал Лавр Корнилов, командующий военным округом Петрограда, предложил остановить демонстрацию с помощью армейских частей, не понимая, что в любом случае он столкнулся бы с явным неповиновением. На авансцене событий появились советские лидеры и быстро убедили солдат разойтись; большинство из них мирно вернулись в свои казармы. Остальные присоединились к гражданскому населению, кучками собираясь на перекрестках, ожесточенно споря друг с другом и слушая разных агитаторов. Ораторы из большевиков сумели вызвать еще большее возмущение, обращая его на правительство в целом, тогда как кадетские агитаторы вели контратаку против Ленина, утверждая, что он является германским агентом, который пытается сбросить патриотически настроенного Милюкова. Такое объяснение усвоил и американский посол, когда сообщал своему правительству: «Эта оппозиция раздувается Лениным и его сторонниками, которые, как я думаю, подогреваются и, возможно, даже оплачиваются Германией». На самом деле Ленин пытался сдержать самых ревностных партийных рабочих. Позже он резко критиковал их за преждевременный призыв к свержению правительства, поскольку пока еще большевики были слишком слабы для таких стремительных действий.
Ознакомительная версия.
