Между тем резидентура начала терять свои источники. Одним из них был ценный доброволец, с которым работа велась с начала 1960-х, – Алексей Кулак, сотрудник КГБ по научно-технической разведке, получивший от ФБР кодовое имя “Федора”. В СССР Кулак был героем войны, после нее он поступил на работу в КГБ и получил назначение в Нью-Йорк. Там Кулак в марте 1962 года пришел в отделение ФБР и предложил работать на Соединенные Штаты за деньги. Он страдал избытком веса, любил обильно поесть и крепко выпивал. Кулак дважды служил в Соединенных Штатах, и в те годы ФБР считало его надежным источником. Но к середине 1970-х бюро начало терять к нему доверие, подозревая, что его контролирует КГБ{70}. В 1976 году Кулак готовился к возвращению в Москву, после которого, вероятно, уже не попал бы в Штаты. Хэтэуэй, который тогда вот-вот должен был вступить в должность начальника московской резидентуры, поехал в Нью-Йорк, чтобы лично завербовать Кулака для работы на ЦРУ. Встреча, проходившая в гостиничном номере, была весьма напряженной: сотрудник ФБР распекал Кулака, Хэтэуэй же пытался завоевать его доверие. Хэтэуэй победил, и Кулак согласился работать на ЦРУ по возвращении в Москву. Он выехал из Соединенных Штатов, имея при себе карту тайников и мест подачи сигналов. В ЦРУ присвоили ему псевдоним CKKAYO – “Нокаут”.
В начале июля 1977 года он впервые сделал закладку в московском тайнике, и содержимое было ошеломительным. Кулак передал рукописный перечень советских чиновников в США, которые занимались кражей научных и технических секретов. Многообещающим было его намерение осенью предоставить “списки всех советских чиновников и ученых по всему миру, вовлеченных в сбор научно-технической информации США”, а также пяти- и десятилетние планы управления научно-технической разведки КГБ. Это могло стать золотой жилой – проект КГБ на десять лет вперед по одному из главных вопросов того времени, краже западных технологий.
В соответствии с графиком осенью Кулак подал сигнал о закладке тайника. Но к этому моменту Тернер уже дал отбой всем операциям, и резидентура не ответила. Кулак дал сигнал повторно. Резидентура не реагировала. Хэтэуэю осталось лишь наблюдать за тем, как будет “профукан” ценный агент. Операция была загублена{71}.
Мужчина, обратившийся к Фултону на заправочной станции, 10 декабря 1977 года стоял на углу у одного из московских рынков, рассматривая номера всех автомобилей и пытаясь найти префикс D-04, который получали машины американских дипломатов.
Больше года назад он услышал поразительный репортаж в передаче “Голоса Америки”, который ловил коротковолновым приемником у себя дома. Он узнал, что советский летчик Виктор Беленко перелетел на перехватчике МиГ-25 с советской авиабазы на Дальнем Востоке в гражданский аэропорт в Японии и стал перебежчиком. Это был дерзкий побег, и Беленко вслед за тем получил убежище в Соединенных Штатах. Он стал настоящим кладезем разведданных для американцев, рассказав удивительные новые подробности о грозном и загадочном советском перехватчике, разработанном, чтобы догонять и сбивать американский самолет-разведчик SR-71 (Blackbird) на большой высоте. Американо-японская команда инженеров разобрала самолет Беленко и сделала новые находки, особенно по части радара и бортовой электроники{72}.
У русского, стоявшего на углу улицы, в кармане было письмо. С января он пытался вступить в контакт с ЦРУ, выискивая автомобили американцев. Начиная с первого обращения на заправке, он еще четырежды делал попытки, но всякий раз его либо игнорировали, либо он получал отказ. Потом он уехал в длительную командировку и потерял объект своих преследований. А теперь снова стал искать американцев.
У рынка он заметил машину с нужным номером. Из нее вышел сотрудник посольства. Мужчина быстро подошел к нему, вручил письмо и стал умолять, чтобы его доставили ответственному официальному лицу.
Письмо на рынке принял дворецкий Спасо-хауса, корпулентный мужчина, управлявший московской резиденцией посла США. Он принес письмо в резидентуру, и в конверте Хэтэуэй обнаружил две отпечатанные на машинке страницы с данными о радарах советских военных самолетов.
В письме мужчина объяснял, что после побега Беленко поступили приказы модифицировать радары МиГ-25. Затем шли слова, приковавшие внимание Хэтэуэя. Мужчина писал, что у него есть доступ к разработке системы “обнаружения и поражения целей в нижней полусфере”. Он также утверждал, что может предоставить чертежи радара, который станет базовым на перехватчиках вроде скоростного МиГ-25.
Автор письма в очередной раз изложил схему возможного контакта и указал, что будет ждать его 9 января 1978 года – в новом году.
Он написал, что хочет “сделать то же, что сделал Беленко”. Но так и не назвался.
На следующее утро Хэтэуэй пошел к своему другу, который служил в посольстве военным атташе.
“Что это за чертовщина – обнаружение целей в нижней полусфере?” – спросил Хэтэуэй, сразу перейдя к делу.
“ Ты что, издеваешься? – отвечал друг. – Да это же, черт возьми, одна из самых важных вещей на планете!”{73}
Такой радар позволял бы советскому самолету, набравшему большую высоту, замечать низколетящие самолеты или ракеты на фоне земли. В то время, как считалось, советские военные самолеты такой способностью не обладали; у МиГ-25, на котором улетел Беленко, ее не было. Более того, советские наземные радары также не могли различать цели на малой высоте, и Соединенные Штаты много лет готовились воспользоваться этой уязвимостью с помощью маловысотных бомбардировщиков или усовершенствованных крылатых ракет, способных летать вне поля зрения советских радаров.
Хэтэуэя расстраивали бездействие и страхи Тернера. “Да что такое с этой штаб-квартирой? – спрашивал он. – Они с ума сошли! Что мы тут, на заднице сидеть будем?”
Хэтэуэй испытывал здоровое уважение к КГБ, но понимал, что это не всесильная организация, и он был уверен, что ЦРУ в состоянии работать с агентами в Москве. “Нужно понимать, что все в резидентуре, до последнего человека, точно знали: мы можем работать против этих людей”, – говорил он. Хэтэуэй считал, что Тернеру не хватает хороших советников. Он настоял, чтобы Тернер прислал своего помощника Уильямса в Москву. Как только тот прибыл, Хэтэуэй вывез его в город, чтобы продемонстрировать, как уходят от слежки КГБ, и показать тем самым небрежную работу его сотрудников, даже при плотном наблюдении. Хэтэуэй и Уильямс слушали радиопереговоры КГБ с помощью разработанных ЦРУ раций. “Мы встали на красный свет и услышали: “Помидор!” Эти тупицы кричали о красном свете”, – вспоминал Хэтэуэй. Он отправил Уильямса в Лэнгли с просьбой: разрешить московской резидентуре вернуться к жизни. Уильямс как будто понял его доводы. Но Тернер был непреклонен, и бездействие продолжалось.
После того как человек с заправки передал донесение о радаре для “обнаружения целей в нижней полусфере”, в ЦРУ ему присвоили кодовое имя CKSPHERE – “Сфера”.
Хэтэуэй добивался от центра, чтобы те проанализировали переданную “Сферой” информацию. Из предыдущих двух записок было ясно, что он инженер, работающий в сверхсекретной военной исследовательской лаборатории.
29 декабря из штаб-квартиры поступила внутренняя записка с оценкой ситуации. Необходимо было решить, может ли инженер предложить что-то важное. Но оценка головного офиса была двусмысленной:
Предмет сообщений Источника – бортовые радиолокационные станции, или радары, – чрезвычайно важен. Говоря об РЛС, “способной работать на фоне земли”, он имеет в виду систему “обнаружения целей в нижней полусфере”. Мы знаем, что у Советов нет достаточно эффективного радара для обнаружения целей на фоне земли и что они бросили много сил на решение этой проблемы. Действенная РЛС, способная обнаруживать цели в нижней полусфере, стала бы серьезной угрозой как для бомбардировщиков B-52, так и для крылатых ракет, и информация о передовых советских разработках в этой области соответствует весьма высокоприоритетным разведывательным требованиям. Его предложение предоставить чертежи и наброски имеющихся систем оказало бы значительное содействие анализу.
Однако в заключении говорилось:
Информация, полученная от “Сферы”, представляет разведывательный интерес, однако получение ее правительством США не нанесет серьезного ущерба СССР{74}.
Хэтэуэй был потрясен. Как могли в штаб-квартире не заметить того очевидного факта, что информация инженера как раз и нанесет Советскому Союзу значительный ущерб? 3 января 1978 года, всего за шесть дней до предполагаемой встречи, Хэтэуэй направил в главное управление письмо с собственными аргументами:
Если информация “Сферы” о текущем состоянии советских РЛС для обнаружения целей в нижней полусфере точна, разработка эффективного радара такого типа должна быть для СССР одним из самых приоритетных направлений в свете угрозы крылатых ракет. Если Советы разработают действенный радар такого типа, не будет ли тогда подробная информация о нем относиться к категории “наносящей серьезный ущерб СССР”? Разве подробная информация о нем не поможет США противостоять его действию? Иными словами, если допустить, что “Сфера” говорит правду о себе и его положение позволяет ему следить за советскими разработками эффективного радара, не будет ли это оправдывать риск ПНГ?{75}
