Верёвкин меж тем собрал офицеров.
— Милостью командующего и глупостью галерных капитанов мы брошены одни против целого флота! — заявил он. — Выбравшись на мелководье, я думал было дождаться здесь галер, но их нет и, видимо, уже не будет, а поэтому биться нам придётся самим! Мы можем, правда, сразу же выброситься на берег и тем спасти свои жизни. Но можем и атаковать, хотя при этом я не дал бы за счастливый исход и затёртого пятака! Каким будет ваше мнение?
Мнение было единодушным — атаковать!
— Браво! — улыбнулся Верёвкин. — Исполнить свой долг до конца и погибнуть с честью — это не так уж мало!
Выбрав якорь, плавбатарея на виду у неприятеля спустилась на фарватер и, подойдя к турецкому флоту, развернулась к нему бортом. Турки безмолвствовали, наблюдая за нахальными действиям одиночного русского судна. А затем по палубам неприятельских кораблей пронёсся ликующий крик. Это матросы дали волю своим чувствам, предвкушая лёгкую добычу.
Доволен был и сам капудан-паша Эски-Гассан, внимательно рассматривавший в трубу русское судно. Старый моряк никак не мог взять в толк, для чего понадобилось тому в одиночку лезть в середину целого флота.
— Кто-то у них не в своём уме: или адмирал, или капитан! — заявил он с ухмылкой своим приближённым. — Но это мы скоро выясним, когда врежем палкой по пяткам русского капитана! Изготовьте шлюпки для захвата приза! Эта батарея — настоящий дар Аллаха!
Но обрадованный «даром Аллаха» капудан-паша при всей своей опытности проглядел главное! Командир плавбатареи на самом деле действовал весьма рискованно, но далеко не столь безрассудно, как могло показаться со стороны. Верёвкин надеялся, что на середине фарватера течение Днепра при умелом маневрировании само отнесёт его в сторону от неприятеля. Надо было только до поры до времени не дать противнику разгадать свой замысел.
— Залф! — вскинул вверх шпагу русский офицер, прошедший Чесменскую баталию ещё в чинах мичманских.
— Огонь! — махнул платком турецкий адмирал, бывший при Чесме уже в немалой должности младшего флагмана.
Гулко рявкнули чугунные пушки, и первая партия каменных ядер, зловеще подвывая, понеслась к цели. Сражение началось.
Канониры с плавбатареи палили метко, и скоро Верёвкин отметил первые серьёзные попадания. Турки поначалу, наоборот, долго не могли пристреляться. Постепенно, однако, чахлые фонтанчики падающих в воду ядер стали ближе и ближе подступать к русскому судну. Теперь плавбатарея № 1 всё чаще оказывалась в кольце брызг. Массивный деревянный корпус дёрнулся раз, другой, третий — начались прямые попадания. Удивления, впрочем, на плавбатарее это не вызвало — бой есть бой! В клубах порохового дыма, в яростной решимости вела свой неравный поединок против огромного флота маленькая плавбатарея.
А вскоре случилось почти невероятное, что ещё больше осложнило положение русского судна. Вот что написал о происшедшем в своём позднейшем отчёте сам Верёвкин: «Я бы дрался до самой ночи с неприятелем, ежели бы не разорвало у меня пушку с левой стороны от носа первую, которым разрывом убило до 15 человек, чем навело такой страх на служителей, что насилу с помощью мичмана Ломбарда и лейтенанта, данного от Вас, мог собрать людей, которые бросились на палубу; и после того дрались мы ещё с полчаса, но вторичное несчастие последовало: разорвало другую пушку на той же стороне от носу и убило больше 15 человек. Страх, нашедший на людей, был столь велик, что не можно было никак сообразить, как их привести в чувство…»
Сегодня, наверное, легко судить за слабодушие рекрутов с плавбатареи № 1, но мне кажется, что надо быть к ним снисходительными. Ведь то, что испытали они, способно внушить робость и смятение даже опытным морякам. Они же только несколько месяцев назад покинули свои деревни и, никогда прежде не видя моря, были сразу же брошены в такое пекло. Рекруты боялись не турецких ядер, они боялись смертельных разрывов своих пушек, от которых не было спасения! А какой авторитет и сила духа требовались их командиру, чтобы в таком аду дважды пресекать панику и возвращать людей к орудиям!
Позднее Верёвкин с горечью напишет о качестве своих орудий: «…Что же принадлежит до артиллерии, то я удивляюсь, коим образом она принята с заводов, и кажется, что оная без пробы принята, в рассуждении, что при разрыве пушки оказался чугун как с грязью дерева; что же принадлежит до единорогов, которыми я оборонялся… только стволы короткие, так что при каждом выстреле единорог опрокидывался через задние колёса».
Второй раз, возвращая матросов к орудиям, командир сам встал у первой пушки и, взяв в руки фитиль, произвёл первый выстрел. Ободрённые примером командира, встали по местам и канониры. Снова заговорила русская артиллерия, по палубам турецких кораблей запрыгали смертоносными мячами ядра.
Когда окончательно взошло солнце, обнаружили плавбатарейцы вдали и пропавшие галеры. Те стояли на якорях и даже не пытались прийти на помощь своим товарищам…
Пал под ядрами артиллерийский поручик Иваненко. Вместе с ним погибло ещё трое. Бой продолжался.
Ближе к полудню Верёвкин окончательно убедился, что помощи ему не будет не только от галер, но и от Мордвинова, который оставался совершенно безучастный к судьбе плавбатареи. И тогда капитан 2-го ранга скомандовал:
— Рубите якорный канат!
В этот момент полез было к нему с советом всезнающий мичман Ломбард.
— Да отстань ты! — ругнулся капитан 2-го ранга. — На галере своей познанья надо было являть! Не до тебя сейчас!
Прикусив губу, храбрый госпитальер отошёл. Глаза его пылали злобой. Настоящие рыцари оскорблений не прощают!
— Эй! На руле! Держать курс в море! — приказывал тем временем Верёвкин ворочавшим тяжёлое штурвальное колесо рулевым.
Теперь, яростно отстреливаясь, плавбатарея стремилась уйти к берегам Крыма, чтобы там, найдя мелководье, спастись от турок. Минуя весь турецкий флот, Верёвкин попеременно дрался с каждым из неприятельских кораблей. Залп по очередному противнику, залп в ответ — и дальше к следующему кораблю, к новому обмену залпами, — здесь ещё раз сказались опыт и предусмотрительность капитана! Ещё до начала боевых действий Верёвкин позаботился об установке вдоль бортов набитых шерстью мешков. Пройдя вдоль всей турецкой боевой линии, плавбатарея потеряла лишь несколько человек!
Наконец турецкие корабли остались позади. Гребцы из последних сил налегают на вёсла, и плавбатарея № 1 устремляется в отрыв. Но не так легко уйти от опытного Эски-Гассана! Тотчас же над его флагманским кораблём взлетают сигнальные флаги и в погоню за ускользающей добычей устремляются лучшие ходоки турецкого флота. С ними ли тягаться тихоходной и неповоротливой батарее!
— Два фрегата при четырёх галерах! — спокойно отметил Верёвкин, оглядев преследователей в зрительную трубу. — Не мало, но и не много в сравнении с целым флотом!
Артиллеристам велел он целить без торопливости, но наверняка. А затем встал к пушке и сам. Результаты сказаться не замедлили. Несколько метких выстрелов с плавбатареи — и один из фрегатов, объятый пламенем, выбрасывается на прибрежную отмель. Залп, и сразу две галеры следуют его примеру. Кажется, можно и дух перевести, но не тут-то было!
— Господин капитан второго ранга! — кричит с марса встревоженный вперёдсмотрящий. — На траверзе ещё паруса!
То были спешившие на пересечку ещё два турецких фрегата с несколькими галерами. Быстро нагнав и взяв в клещи плавбатарею, турки попытались было прижать её к берегу, чтобы окончательно лишить хода. Но всякий раз попытки их заканчивались неудачей. Капитан 2-го ранга Верёвкин дело своё знал отменно. Буквально в самый последний момент он умудрялся ловко уворачивать «мордвиновский сундук» из-под турецких объятий. При этом русские пушки беспрерывно поливали картечью неприятельские палубы, оставляя на них десятки трупов. Три бешеные атаки выдержала плавбатарея. Три раза Андрей Евграфович Верёвкин оставлял превосходящего противника за своей кормой. Казалось, что хоть теперь-то военное счастье улыбнётся отважному капитану… И снова несчастье! Да какое! Когда в четвёртый раз на плавбатарею навалились турецкие фрегаты и с них кричали отчаянно: «Капитан, сдавайся! Капитан, не пали!» — на батарее вспыхнул сильный пожар у раскрытого люка крюйт-камеры. Матросы бросились от пушек.
— Безумцы! — кричали им офицеры. — Вы всё равно погибнете! Назад! К орудиям!
Но их никто не слушал. Положение сразу же стало критическим. Турки, почуяв перелом боя, усилили огонь. Крюйт-камеру отстояли, но по мачтам уже взбегали жадные огненные языки. Многие крестились:
— Всё кончено! Прими нас, Господи!
И вновь обратимся к рапорту самого командира: «…В то самое время схватил я саблю и грозил всех… (в документе неразборчиво. — В.Ш.), потом, бросившись к единорогу, выстрелил из него картечью, отчего неприятель отворотил в беспорядке от меня, не сделав ни одного выстрела из пушек…»
