В самом преподавании Мàрочки нет никакой системы. По-моему, жена его гораздо лучше учит, чем он сам. По крайней мере, она не считает обязанностью орать на детей зычным голосом, и ее ученицы читают ничуть не хуже учеников ее сожителя, а смотрят несравненно смелее и смышленнее. В школе этой, как уже сказано, довольно часто меняется комплект учеников, но Марочка не стесняется учить их всех разом: у него учащиеся букварю сидят обок с проходящими псалтырь, а те — с учащими часовник, и как все читают вслух, то выходит такое безобразнейшее попурри, что нельзя надивиться, как раскольничий педагог может в нем что-нибудь уследить и понять. К этому еще надо прибавить, что по дороговизне книг не у каждого ребенка есть своя книга, и они или вдвоем лупят по одной книжке вперегонку или передают друг другу, бессмысленно останавливаясь на конце страницы, хотя бы страница заканчивалась серединою фразы. Напрасно кто-нибудь спросил бы Мàрочкина ученика: «Разумееши ли, яже чтеши?» Никто ничего не понимает, а болтает как попугай и нудится этою тяжелою наукою, не способною нимало интересовать учащегося. Ученики одеты бедно, во что попало, большая часть босиком, но особенной нечистоты нет. Когда я впервые вошел в школу, там стоял гул — словно молодой рой отроился. Это дети выкрикивали, как евреи в шабаш. Жена Мàрочки стояла с чулком у окна у девочек, и Марочка, изрядно пьяный, валялся на лежанке в своей комнате и сильно растерялся. Вообще он человек, которому никак нельзя доверить воспитание детей, и все, что я о нем слышал, нимало не говорит в пользу его педагогических способностей; но у раскольников «по нужде» все терпится. Школа Мàрочки интересна как секрет и как образчик раскольничьих школ, исчезнувших вследствие правительственного преследования. Из встреч со многими воспитанниками этих школ и из самых чистосердечных разговоров с ними я убедился, что их учили только тому, чему учит своих учеников Мàрочка: все они пишут безграмотно, не знают ни грамматики, ни географии, ни Священной истории; не знают даже оснований своего толка и спорных пунктов с господствующей церковью. Школа Мàрочки — учреждение вполне ничтожнейшее, но имеет огромное отрицательное значение. Она ясно убеждает в негодности школ, устраиваемых самими раскольниками без руководства людей просвещенных. Видя в ней новое повторение стертых с лица земли старых школ, становится несомненным, что нужно заботиться не о возрождении этих школ, как кажется многим «прельстившимся сониями» и забывшим, что «без лжи совершится закон и премудрость», а учредить школы новые, с новыми людьми за учительскими столами и с новыми книгами стародавнего содержания, но учредить их так, чтобы в целом курсе учения, целесообразном требованиям здравой педагогии, не было ничего оскорбляющего и порицающего отеческие предания староверов. Нужно учредить такие школы, чтобы они были по нраву без различия большему числу староверов различных толков, и особенно наиболее распространенных. Для этого, по моему мнению, в школах вовсе не нужно преподавать никакого катехизиса и церковной истории, а весь курс религиозного образования ограничить изучением Священной истории по нарочно составленному учебнику. Терпеть Марочкину и другие ей подобные школы, как их благородно терпит нынешний генерал-губернатор Прибалтийского края, пока правительство относится к этому делу так, как оно к нему теперь относится, весьма резонно. Мне известно, что барон Ливен знает о существовании секретных школ, но не считает нужным их преследовать. «Пусть лучше чему-нибудь учатся», — сказал он мне, прощаясь со мною перед отъездом своим из Риги. Подчиненные барона Ливена хорошо понимают его политику, но в школу Мàрочки дети до сих пор входят по одному, да по два и так же выходят, чтобы не дать полиции подозрения о существовании школы. Не может быть, чтобы падкая на наблюдения за раскольниками полиция до сих пор не пронюхала существование Мàрочкиной школы, но ясно, что, зная генерал-губернаторский взгляд на это дело, она не смеет приложить руки к Мàрочкиной профессии.
Это, повторяю, совершенно понятно. Но желание «прельщенных сониями» разрешить такие школы и отдать их в таком-то виде под опеку министерства народного просвещения было бы в высшей степени несовременно. Что касается до меня, то я решительно отвергаю всякую возможность предоставить образовательную инициативу необразованному расколу. Из этого кроме шутовства ничего не выйдет, точно так же, как ничего не выходит из приглашения раскольников в общие школы, за порог которых может свободно переступать нога попа господствующей церкви.
Учреждение таких школ не представляет ни особенных затруднений и никакой опасности. Для них можно частию взять в образец открытое при мне «приходское училище при единоверческой церкви св. Михаила Архангела в Риге», а частию кое-что изменить в программе. Самое название этой школы свидетельствует, что она не общая, а исключительно староверская школа, но между тем она существует с ведома правительства; она не запрещена, следовательно, она дозволена. А если староверы, принявшие архиерейское благословение, не хотят мешать своих детей с православными и учреждают особую школу, то как же добиваться, чтобы староверы, не принимающие архиерейского благословения, пустили своих детей в общие школы? Я здесь не вижу ни последовательности, ни… всего другого, даже осторожности и любви к родине и ее спокойному развитию.
Школа при единоверческой церкви завелась очень просто. Некто г. Гутков, бывший некогда лектором латышского языка при Рижской православной семинарии и имеющий диплом на степень домашнего учителя, давно занимался обучением купеческих детей на Московском предместье. Его знают все, от архиерея Платона, до последнего пильщика с Двинской набережной, и раскольники считают его своим человеком. Когда шло дело о школах, до последнего отказа, — то они, очевидно, прочили его себе в учителя, и он ждал этого. Но, когда дело разрушилось обычным отказом в праве «поучить детей по древним книгам», Гутков сошелся с обществом староверов благословенной церкви и, по праву приходского или домашнего учителя, открыл упомянутое училище. У него еще очень немного учеников, но он прекрасно устроил свою школу в помещении, отведенном ему во дворе единоверческой церкви. Школы Гуткова ни в каком отношении нельзя сравнивать со школою Мàрочки: это действительно школа, и Гутков действительно приходской учитель. Одно только дурно, что по семинарской привычке он все бьет детей «по пальчикам», но в самом расположении школьной комнаты, рассадке детей, по манере объяснять — словом, во всех приемах виден учитель опытный и способный. Я делал многим из его учеников разные вопросы, и в каждом ответе видел толковость, делающую хорошую рекомендацию способностям учителя. А этого самого Гуткова рижские староверы беспоповщинские охотно бы приняли в то время, когда они ждали ответа на свою последнюю просьбу.
По программе, составленной Гутковым, в училище при староверской благословенной церкви предположено проходить следующие предметы:
1. Закон Божий:
а) Молитвы.
б) Священная история.
2. Русский язык:
а) Практическо-грамматические правила русского языка.
б) Правильное и четкое чтение по-русски.
в) Русское чистописание.
3. Арифметика:
а) Первые четыре правила простых и именованных чисел.
б) Дроби и тройные правила.
4. Немецкий язык:
а) Правильное и четкое чтение по-немецки.
б) Изучение наизусть немецких слов.
в) Словесные и письменные переводы с легких фраз и далее.
г) Немецкое и латинское чистописание.
5. Рисование (моделей, планов и ландшафтов).
6. Церковное пение и славянское чтение.
7. Обозрение географии и всеобщей истории.
Училище будет состоять из двух отделений.
Я имею основание думать, что это училище в своем ограниченном мире принесет очень много пользы, и притом не стоя правительству ни одного гроша.
Несомненно, что такое же училище Гутков устроил бы и для беспоповщинских раскольников, если бы им это было разрешено, и дети из этого училища вышли бы далеко лучшими гражданами, чем из школы безграмотного и вечно пьяного экс-певчего Мàрочки, а родители их питали бы совсем иные чувства к правительству, которому они если и не делают зла, то и навряд ли желают много добра. Они не станут вредить ему теперь, но, как полагает полковник Андреянов, могут при случае взять и не его сторону, а полковнику Андреянову это ближе знать, чем мне или кому-нибудь другому. Во всех воззрениях на тенденции раскола я, не стесняясь полемическими спорами последнего времени, искренне разделяю мнения П. И. Мельникова, единственного, по моему мнению, беспристрастного современного писателя о расколе, и так же, как он, я решительно не верю в способность раскольников к открытому восстанию. Не верю я этому потому, почему не верю вообще в революционные движения парижских эписьеров. Но приводя себе на память их повсеместный ропот против правительства, припоминая историю, случившуюся в Риге при отбирании метрических книг из моленной, когда все предместье было чуть-чуть не в осадном положении, обращая, наконец, внимание на то, что при самом приглашении раскольников к подписанию сочиненного от их имени верноподданического адреса в их среде поговаривали: «Мы вне закона, нам нельзя подавать адреса», — я готов думать, что раздражать раскольников в угоду духовенству господствующей церкви решительно не следует. Отцы нашей церкви, совершенно разошедшиеся в своих воззрениях с обществом просвещенным и вовсе непросвещенным народом, вряд ли могут проречь все, что может случиться. В государственных же интересах разрешение либерального стремления «поучить своих детей по старопечатным книгам» не может вести за собою ничего, кроме общественного сочувствия, которым сильно правительство раздробившейся на тьмы сект Великобритании.
