Что же мы имеем в «сухом остатке»? За все время пребывания в правительстве, удерживая в своих руках министерство земледелия, эсеры даже не пытались узаконить крестьянские требования. Это — факт первый. Второй — они фактически отошли к октябрю 17-го и от своей программы, и от требований крестьянского «Наказа», заменив их компромиссным масловским проектом. И, наконец, третий факт — сама история возникновения того «Примерного наказа», который составил ядро ленинского декрета…
Когда в августе в редакции «Известий» накопилось достаточное количество крестьянских наказов, из них отобрали 242 наиболее содержательных и решили свести их воедино. Причем поручили сделать это не эсеровским теоретикам, а некой «г-же Ф.». Написавший об этом эсер В.Булатов подчеркивает, что ей было указано: не редактировать крестьянские требования, а лишь «выделить в этих наказах основные мотивы, общие всем им, и положить их в основу сводного наказа…».
Именно эту работу «г-жа Ф.» и проделала. Сводный наказ как раз и цитировался выше. Так что эсеровская «огранка» данного документа, о которой часто упоминают исследователи, более чем проблематична. И гораздо ближе к истине был Ленин, когда на II съезде Советов сказал, что «все содержащееся в этом наказе» является выражением «безусловной воли огромного большинства сознательных крестьян России…».
Главное же заключалось в том, что именно это непосредственное волеизъявление крестьян Владимир Ильич и предложил съезду сделать Законом нового государства, который будет «проводиться в жизнь по возможности немедленно…». А эсер Булатов, написавший об истории создания сводного Наказа, заметил: «Г-жа Ф. не подозревала, какую честь готовит сюрпризом история ее скромному труду»56. Мировая история действительно знает не столь уж много прецедентов, когда устои и формы собственности в огромной стране формулировались не политиками, а напрямую — самим народом.
Оппоненты Ленина оказались в сложном положении. Спорить по существу декрета в этом зале было невозможно. Оставалось одно — устроить скандал. И как только Ленин закончил чтение проекта, на трибуну, силой расталкивая сидевших в проходах, взобрался член Исполкома крестьянских Советов Иван Пьяных. От имени Исполкома он заявил протест против ареста министров-социалистов Салазкина и Маслова и потребовал их немедленного освобождения. Его поддержал другой член Исполкома — солдат, который размахивая кулаком заявил, что они не позволят «тиранам и узурпаторам… расправиться с выборными представителями крестьян».
Троцкий ответил, что приказ ВРК об освобождении не только Маслова и Салазкина, но и меньшевиков Гвоздева и Малянтовича был отдан еще до начала заседания съезда. Но тут, совершенно неожиданно, на трибуну поднялся тверской делегат — бородатый мужик в овчинном тулупе.
Степенно поклонившись президиуму и делегатам, он сказал, что надо, во-первых, выразить благодарность товарищу Ленину — «самому стойкому защитнику крестьянской бедноты». А во-вторых, «не останавливаться перед арестом всего Исполнительного Комитета Крестьянского Совета, потому что там сидят не крестьянские представители, а кадеты, которые не защищают народные интересы, а предают их, и что место им в тюрьме».
Зал одобрительно загудел, и кто-то крикнул с места: «Кто они, все эти Авксеньтьевы и Пьяных? Они вовсе не крестьяне! Они только языком болтают!». А следующий оратор, эсер-максималист Звездин, заключил: «Мы не можем не отдать должное той политической партии, которая в первый же день без всякой болтовни проводит в жизнь такое дело!..» Казалось бы, все — можно ставить декрет на голосование. Но тут включается «вторая тормозная система»: левые эсеры требуют получасового перерыва для обсуждения проекта на фракции. Меньшевики-интернационалисты поддерживают их. Около 11 часов объявляется перерыв, и Ленин обращается к делегатам: «Нам нельзя терять времени, товарищи!.. Никаких задержек!»57
Итак, последний перерыв. Левые эсеры видели настроение зала. В том, что декрет о земле будет принят, сомневаться не приходилось. ЦК большевиков в последний раз запрашивает левых эсеров — войдут ли они в Совет Народных комиссаров? И есть основания полагать, что ЦК ПЛСР признал допустимость вхождения своих членов в СНК, но не как представителей партии, которая еще не оформилась, а в сугубо личном качестве.
Если такое решение было принято, то понятно, почему в этот последний перерыв было немедленно созвано заседание большевистского ЦК, на которое пригласили трех левоэсеровских лидеров — Камкова, Спиро и Карелина.
Никаких документов данного заседания не сохранилось. Мало того, в исторической литературе и совещание у Спиридоновой, которое проходило, как пишет Крупская, около 19 часов, и ночное заседание большевиков слиты воедино. Между тем, существует заявление самого Ленина, в котором данное событие поставлено на свое место.
«…Всем известно, — пишет Ленин, — что Центральный Комитет партии большевиков, за несколько часов до образования нового правительства и до предложения списка его членов Второму Всероссийскому съезду Советов, призвал на свое заседание трех виднейших членов группы левых эсеров, товарищей Камкова, Спиро и Карелина, и предложил им участвовать в новом правительстве. Мы крайне сожалеем, что товарищи левые эсеры отказались, мы считаем их отказ недопустимым для революционера и сторонника трудящихся, мы во всякое время готовы включить левых эсеров в состав правительства…»58
Видимо, в этот же последний перерыв произошел и разговор Сталина с Дмитрием Сагарашвили. Во всяком случае, в своих воспоминаниях Дмитрий Алексеевич отметил, что после их беседы очень «скоро съезду Советов был предложен на утверждение список будущих народных комиссаров…»59
Многие лидеры левых эсеров понимали, что совершили ложный шаг. «Я считаю, что в этом отношении, — заявил Владимир Алгасов, — была совершена политическая ошибка». Его поддержал Табаков: «Для нас с самого начала было ясно, что создание однородного социалистического министерства совершенно неприемлемо». А посему, партия «совершила большую ошибку, что не вошла в Совет народных комиссаров». Андрей Колегаев вообще считал, что этот шаг может привести лишь к тому, что «трудовое крестьянство отойдет от нас. А второе — революция пройдет мимо нас»60.
Буквально спустя "несколько дней Владимир Ильич с полным правом мог заявить: «Не наша вина, что эсеры и меньшевики ушли. Им предлагали разделить власть… К участию в правительстве мы приглашали всех… Мы хотели советского коалиционного правительства. Мы из Совета не исключали никого. Если они не хотели совместной работы, тем хуже для них»61.
Между тем фракционные заседания делегатов съезда затянулись за полночь. И у левых эсеров и у меньшевиков-интернационалистов, после дебатов о вхождении в правительство, больше всего говорили не о том, насколько полно выражает проект «Декрета о земле» интересы крестьян, а о том, кого именно следует считать его автором.
У большевиков тоже возникли проблемы. Многие из них уловили, что между декретом и партийной программой есть существенные нестыковки. И Ленину пришлось обстоятельно разъяснять данный вопрос. «Чувствовалось, что он, — вспоминал Филипп Голощекин, — опасается, что большевики, привыкшие долгие годы спорить против "социализации", будут возражать, поэтому он штурмовал в своей речи эту позицию»62.
Вместо получаса перерыв растянулся на два с половиной часа. А когда делегаты вновь собрались в зале, прения по «Декрету о земле» были недолгими. Какой-то солдат стал протестовать против ущемления в Наказе права на землю дезертиров. Ленин ответил: «Мы высказываемся против всяких поправок в этом законопроекте, мы не хотим детализации… Россия велика, и местные условия в ней различны; мы верим, что крестьянство само лучше нас сумеет правильно, так, как надо, разрешить вопрос».
В своем заключительном слове Владимир Ильич не стал скрывать, что между большевистской программой и декретом действительно существуют расхождения. «Пусть так, — сказал он. — Не все ли равно, кем он составлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были несогласны. В огне жизни, применяя его на практике, проводя его на местах, крестьяне сами поймут, где правда… В духе ли нашем, в духе ли эсеровской программы, — не в этом суть. Суть в том, чтобы крестьянство получило твердую уверенность в том, что помещиков в деревне больше нет, что пусть сами крестьяне решают все вопросы, пусть сами они устраивают свою жизнь. (Шумные аплодисменты)»63.
В два часа ночи «Декрет о земле» ставят на голосование. Подавляющее большинство — за. Против лишь один. Восемь — воздержалось. Джон Рид записывает: «Крестьянские делегаты были в неистовом восторге…»64
