Таким образом, при царствующих монархиях Европы скрыто, но непоколебимо правила олигархия[37] итальянских республик. Необходимо подчеркнуть, что царила именно олигархия (узкий и замкнутый круг очень богатых людей, свободно вхожих в дома вельмож и королей в качестве их советников и сотрудников), а не Венеция, Флоренция, Генуя или Италия вообще, игравшие для них лишь роль удобных на тот час «штаб–квартир», которые олигархи могли покинуть в любой момент вместе со своими капиталами. Здесь властвовал универсальный принцип людей без Родины — «ubi bene, ibi patria»[38]. T. e. они имели транснациональнуюсущность, а поэтому для них не существовало каких–либо незыблемых правил и законов, определяемых национальной традицией. В своих действиях эти люди стояли над всякой традицией или правом, руководствуясь лишь собственной выгодой. Естественно, что подобная ситуация не располагала их к неукоснительному соблюдению буквы закона. Прежде всего она открыла широкую дорогую для «закулисных» финансовых и политических комбинаций, игнорирующих общеобязательные, формальные правила политических и экономических отношений. В связи с этим Я. Буркхардт писал: «…Италия становится родиной «внешней политики», которая и в других странах постепенно делает несущественными общепризнанные правовые отношения. Вполне объективная, чуждая как предрассудков, так и нравственных сомнений, трактовка международной жизни достигает порой совершенства, в блеске которого она кажется элегантной; целое же производит впечатление разверзнувшейся бездны.
Все эти интриги, лиги, вооружения, подкупы и предательства и составляют внешнюю историю тогдашней Италии. Особенно Венеция была долгое время предметом всеобщих жалоб, что она якобы стремится покорить Италию или постепенно разорить ее, чтобы государства, обессиленными, одно за другам, сами бы падали в ее объятия» [5, с. 87—88].
Таким образом, именно итальянские города–государства положили первый камень в фундамент политического стиля Запада и соответствующей ему геополитики.
[1]Дугин А. Метафизика Благой Вести (православный эзотеризм). — М.:Арктогея, 1996.
[2] Вебер Макс. Избранное: Образ общества. — М.: Юрист, 1994.
[3] Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения: Исторический смысл эстетики Возрождения. — М.: Мысль, 1998.
[4] Бродель Ф. Время мира: Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. — М.: Прогресс, 1992. Т. 3.
[5] Буркхардт. Якоб. Культура Италии в эпоху Возрождения. — М.: Ин–трада, 1996.
[6] Панюкова Е. Призрак атеизма // КоммерсантЪ Власть. 2001. № 45.
[7] Макиавелли Никколо. Сочинения. — СПб.: Кристалл, 1998.
[8] Фромм Э. Бегство от свободы. — М.: Прогресс, 1995.
[9] ФеврЛюсьен. Бои за историю. — М.: Наука, 1991.
[10] Бек Кристиан. История Венеции. — М.: Издательство «Весь Мир», 2002.
[11] Грановский Т.Н. Лекции по истории Средневековья. — М.: Наука, 1987.
[12] Шмитт К. Земля и море: Созерцание всемирной истории, http://resist.gothic.ru/index.html.
ГЛАВА III
НИДЕРЛАНДСКИЕ СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ
Проклят человек, который надеется на человека.
Иеремия (17, 5).
…барыш — один–единственный компас, который ведет сих людей.
Ла Тюйери 1648г.
Дело в том, что господствовал купец,
и торговый интерес играл
в Голландии роль интереса государственного.
Ф. Бродель
БОГ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ТЫ ДЕЙСТВОВАЛ
Философия итальянского Возрождения не могла не оказать влияния на другие страны Европы. Ее побочным продуктом стала Реформация. Как точно заметил О. Шпенглер: «Лютера можно объяснить только Ренессансом…» [1,с. 63]. Однако, возникнув в Германии, протестантизм обрел свою революционную завершенность в Нидерландах (а позднее — в Великобритании и США). Фактически кальвинистские проповеди взломали не только социально–политические устои монархии, но и идеологический абсолютизм католической церкви. Политическая и религиозная борьба слились в единый процесс. Кальвинистские консистории в Голландии превратились в революционные штабы, направлявшие ненависть народных масс против испанской короны и Рима.
На первый взгляд между утонченными интеллектуалами Возрождения и агрессивно настроенными вождями Реформации сложно найти что–то общее, однако суровый морализм протестантизма[39], основанный на жестких духовных императивах, отличался от умозрительно–возвышенного Ренессанса лишь двумя моментами:
• его приземленностью, вплетенностью в повседневную практическую жизнь человека (в отличие от рафинированного морализма Возрождения) и;
• его распространенностью среди народных масс (как противоположность того, что идеи Ренессанса были известны и популярны, как правило, в узком кругу богемных интеллектуалов).
Таким образом, возвышенный, психологически поверхностный индивидуализм Возрождения, трансформируясь в умах фанатически настроенных пуритан, рационализирует и индивидуализирует само христианство. Созерцательный и пассивный тип католика уступает место практичному и активному типу протестанта. Психологическая матрица делателя Макиавелли, растворяясь в народных массах, придает человеку Возрождения новую огранку, лишая его прежде всего идеалистической шелухи возвышенного. Благодаря этому Запад входит в новую фазу своего развития.
Вот как характеризовал Люсьен Февр то время: «Мы в начале XVI столетия. <…> Наш западный мир. Бешеная жажда денег, первейшая и непреодолимая движущая сила капиталистического индивидуализма, не ведающего ни узды, ни совести, овладевает тысячами людей. На берегах Шельды, подавив своим великолепием поверженный Брюгге и свергнув с трона Венецию, высокомерный город торговцев и банкиров первым воздвигает свою Биржу как символ новых времен. К причалам Антверпена швартуются корабли со всего света. На антверпенских набережных сложено все, что производится в мире. По набережным Антверпена проходят авантюристы со всего света, обуреваемые безудержным стремлением к наживе. Нет более ни нравственных правил, которые бы их обуздывали, ни страха, который бы их сдерживал, ни традиций, которые бы их стесняли. Эти Макиавелли торговли и банковского дела всякий день на деле «воплощают» «Государя», каждый своего. Их цель не земля, не владение землей, приобщающее человека к благородному сословию. Им нужно золото, подвижное и компактное, дающее всю полноту власти. Завладеть им, накопить его в сундуках, насладиться им…» [2, с. 205].
Мысль, что деятельность протестантов в определенных ситуациях не соответствовала идеалам Возрождения, выглядит крайне сомнительной. Видимые противоречия являются лишь противоречиями между теорией и практикой, воплощающей эту теорию в жизнь, но не более того. Вся абстрактная метафизика протестантизма по своей сути созвучна идеологии Ренессанса. Как свидетельствовал М. Вебер: «Крупнейшие представители пуританизма глубоко восприняли идейное богатство Возрождения — проповеди представителей пресвитарианского крыла этого движения пестрят классицизмами» [3, с. 195].
Как и любое течение христианства, протестантизм во главу угла ставит индивидуальное «спасение» личности, но при этом предлагает свои собственные методы достижения этой мегацели. В отличие от католицизма, протестантизм отвергает пренебрежительное отношение к мирской нравственности с высот монашеской аскезы и начинает тотальную и бескомпромиссную «битву» за рай не в рамках практики замкнутой жизни монастырей[40], а в повседневной, мирской жизни.
На передний план выдвигается тезис о том, что угодным Богу можно стать лишь благодаря точному и неукоснительному выполнению мирских обязанностей. Протестантизм превращает эти обязанности в своеобразное «призвание», поставленную Богом задачу для каждого христианина. Таким образом, выполнение долга в рамках мирской профессии начинает рассматриваться как наивысшая задача религиозной жизни человека. Иначе говоря, эффективная деятельность верующего выступает главным средством «спасения», оттеснив на второй план его духовно–нравственное состояние.
Страх протестанта перед тем, что он не «спасется» (своеобразная фобия избранничества), толкала его к активному поиску средства, помогающего достигнуть внутренней уверенности в том, что он «избран». И им становится неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Лишь она была способна развеять сомнение и дать уверенность в «спасении».
