слабости нашей, на том, что мы поддаемся их доводам, их рассуждениям о «пользе дела». «Нашего общего дела»! – так любят витийствовать они. Дерьмо. Дерьмо и слизь. Ну, не напечатают. Черт с ними. Отказ! Вот спасение.
Я даже головой машинально тряхнул. Ведь словно пелена какая-то спала. Деревья, оказывается, рядом растут, листья зеленые. Ветерок ласковый, тепло. Лето. Жизнь! На черта мне все эти жалкие игры?
– Что с тобой? – был первый вопрос сестры, когда она увидела меня.
– Что случилось? – встревоженно спросил ее муж.
– Ничего особенного, – сказал я.
– Посмотри на себя в зеркало. Я тебя никогда таким не видел. Ты совсем желтый, у тебя лицо трупа. Что произошло?
Я рассказал. В подробностях. Они поняли.
Но главное было уже позади. Я миновал пик. Произошло понимание. «Страдания даются нам для того, чтобы мы что-то поняли». Еще одно крушение иллюзий и осознанье реальности. Да, критическую точку я миновал. Я понял, наконец, с кем имею дело, осознал, что пока я один по-прежнему. По-прежнему! Рассчитывать на их понимание бесполезно. Они не ведают, что творят. Они судят других, но не судят себя. Все – ровно НАОБОРОТ. Они считают, что я увлечен «личной линией», но на самом деле все ровно НАОБОРОТ. Не я, а они увлечены своей «личной линией». Я написал о своих мытарствах с «Высшей мерой», чтобы показать – каждый у нас в роли Клименкина может быть – я, пишущий о нем, тоже. Ведь я мог подружиться и с Первым замом, и со всеми остальными редакторами, если бы «пошел им навстречу». Но это было бы в ущерб ДЕЛУ. Не мне лично, а ДЕЛУ. Они этого не понимали, не хотели понять. Им в голову не приходило, что могу быть прав я, а не они. Они меня не хотели слушать, не принимали всерьез мои объяснения. От них зависело, печатать повесть мою или не печатать – они были ВЛАСТЬ. А власть в нашей стране «ошибаться не может». Так уж у нас повелось.
Поняв это, то есть поняв почему они так упорны в своем неуважении к моей повести, я понял, что попробую ФОРМАЛЬНО все же сделать то, чего от меня хотят. В принципе можно, наверное, сократить повесть так, чтобы не убить ее. Но зато это будет наверняка. В случае отказа моего неизвестно еще, чем кончится. А тут известно. Рано или поздно я ДОБЬЮ их все равно. Важно не отказаться, важно ПОБЕДИТЬ. Заставить себя уважать хоть немного я, вроде бы, уже заставил. Первый зам, похоже, не привык к возражениям. Он абсолютно уверен в своей правоте, спорить с ним бесполезно. Но если я все же сумею СДЕЛАТЬ – то есть выполнить его требование ФОРМАЛЬНО, – то это будет некоторый крюк, да, обход, но – не отступление! Отказавшись и тем самым проиграв, я, конечно, сохраню себя. «Пробив» же повесть на страницы журнала, я еще и прокричу ДРУГИМ. В том случае, конечно, если удастся сделать так, чтобы ее не убить. И я СОХРАНЮ СЕБЯ в этом случае тем более. Надо не отказываться – надо ПОБЕЖДАТЬ!
Да, именно тогда, пожалуй, окончательно сформировалось у меня решение ПРОДОЛЖАТЬ повесть – писать эту самую книгу, «Пирамиду-2». То есть ОБЪЯВИТЬ ИМ ВСЕМ ВОЙНУ. То есть не им, конечно, а лжи, которая в них сидит. Той самой «кюстиновской» пирамиде. Нужно ни при каких обстоятельствах не сдаваться и не уходить от борьбы.
Нужна правда. Самое главное – нужна правда! Только так можно нам всем жить. Самый большой преступник тот, кто скрывает правду. Во что бы то ни стало, я должен сказать это всем… Вовсеуслышание объявить войну ПИРАМИДЕ.
И я начал внимательно читать верстку.
«…Пишу Вам это второе письмо через пять дней после первого с целью извиниться за предыдущее. То письмо я написал под впечатлением первой части «Пирамиды», а когда прочел в 9-м номере продолжение, то меня просто потрясло все вместе взятое. И вот хотя я сам, на своей шкуре изо дня в день все это переношу, но уж честно сказать и как-то не то, что свыкся, а притерся (с 1966 г.). Но прокрутив барьер между собой и Вами, сравнив Вашу жизнь и свою, то не знаю, а вернее Ваша чаша в той борьбе наверняка перевесит мою. Я преклоняюсь перед Вашим мужеством и стойкостью в неравной борьбе за правду и справедливость. Ведь Вы тоже, как и большинство, могли выкрикивать на съездах пару лозунгов, потопить пару знакомых или незнакомых и блаженствовать на Парнасе. Да и собственно за кого бороться, когда многие сами за себя не хотят этого делать, а благодетеля своего при возможности утопят скорее, чем врага. И не мудрено, что подлецам легче жить – это особенно бросается в глаза здесь, в заключении, когда годами находишься среди себе подобных. Я никогда не писал и не жаловался на свою судьбу, хотя с 16 лет попав в лапы этого монстра испытал все унижения и обиды, какие только можно представить и до каких не додуматься. Но дело конечно не во мне самом, мой поезд ушел, и не то, что я махнул на себя самого рукой, но просто уже поздно что либо изменить, да и нужно ли. Но, однако, очень было приятно осознать, что дотянул хоть до такого дня, почти праздника Света – кто есть кто. Нет, это не злорадство и не подход озлобленного з/к, но все выстраданное десятилетиями. Ведь не берется во внимание такой факт, что преступником не рождаются. На западе, нам все объяснили четко, – система толкает человека, а что у нас? У меня вот в роду никто 15 суток не сидел, а я из тюрьмы не вылезаю, но вот скажу с уверенностью одно, что коснись такой подход в то время как сейчас к молодежи, я бы прожил совсем другую жизнь, а не чах в этих болотах дармовой раб-силой… Не умею я конечно так все рассказать, а в душе огонь сильнее мартеновского, да и не учили нас писать, как и вилку с ножом за столом держать. Все это пишу экспромтом, на одном дыхании, а то потом и этого не получится. Но главное конечно это от меня лично и от моих близких большое Вам спасибо и дай Вам бог здоровья и сил в Вашем праведном труде… Всего хорошего. С уважением».
(Из письма Ширяева Н.И., заключенного. Архангельская область. Письмо № 29).
Ну,
