Время от времени его мысли путались. Осенью 1941 года фюрер принял одно из своих фатальных решений, приказав своим измотанным в боях войскам вместо логического движения на Москву захватить Крым, чтобы психологически надавить на Турцию, Донбасс — чтобы заполучить мощную сырьевую базу, Кавказ — чтобы занять нефтяные промыслы и надавить на Ирак, а Ленинград — просто для психологического эффекта. Все это больше напоминало составленный капризным ребенком список подарков на Рождество, чем реально выполнимый стратегический план.
Личный врач фюрера Морелль слишком поздно диагностировал заболевание своего пациента.[171] Только 15 апреля 1944 года он впервые записал в журнале, что им обнаружена у Гитлера «разновидность дрожательного паралича», после чего попытался лечить его новейшими лекарствами от болезни Паркинсона. Однако за помощью к невропатологам не обратились. Для окружения Гитлера болезнь шефа не являлась тайной. Имеется масса свидетельств, в том числе от Генриетты фон Ширах, которые подтверждают сильные изменения личности, которые начались у Гитлера уже во второй половине 30-х годов. Повод к размышлению дает и речь Гитлера на имперском съезде партии в 1938 году, которую он закончил словами: «Я не дрогну!» Уже 8 января 1942 года проблемы со здоровьем стали для Гитлера определяющими. В подписанном им приказе фюрер разъяснял, что исход борьбы против Советского Союза будет решен «в первую очередь благодаря крепости нервов руководства».
Посол Хевель, который в качестве доверенного лица министра иностранных дел фон Риббентропа постоянно находился при ставке фюрера и как «старый борец» (член партии до 1933 года) принадлежал к близкому кругу Гитлера, заметил, что «по сравнению с более ранним временем в течение войны фюрер довольно сильно изменился».[172] Присущие фюреру в старые времена независимость и блеск постепенно исчезали, уступая место злобе и гневу, которые все чаще открыто проявлялись при посторонних. «Гитлер превращался в восточного султана, окруженного двором, где никто не имеет права ни слова сказать».[173]
Когда Гитлер осознал, что неизлечимо болен, его психическая реакция могла оказать самое глубокое действие на все последующие поступки. Что, если стремление полностью уничтожить евреев, марксистов и соседние страны на самом деле было извращенным отражением безуспешной попытки Гитлера подавить болезнь внутри себя? Были ли агрессивные политические устремления Гитлера, его привычка использовать при малейшей угрозе насилие проявлением неосознанной реакции на смертельную угрозу заболеть раком? Могло ли упорство, с которым Гитлер подталкивал свою страну к войне, являться ответной реакцией на развивающуюся в его мозгу болезнь? В этом отношении весьма примечательно, что именно в день своего 50-летнего юбилея, 20 апреля 1939 года, в самый разгар дорогостоящих празднеств, он собрал генералов, чтобы сообщить им о своем окончательном и бесповоротном решении начать войну.
Являлись ли гигантские статуи с атлетическими ягодицами и грудными клетками не только выражением сублимированных желаний склонного к гомосексуализму человека, но и своего рода компенсационным механизмом тяжело больного человека, который вскоре будет лишен возможности передвигаться? Бессильная злоба позволила фюреру покорить почти всю Европу и повелевать мощной армией в то самое время, когда его собственное тело изменчески отказывалось повиноваться своему хозяину. Не потому ли действия Гитлера отличались такой жестокостью, что речь шла прежде всего о его глубоко личной проблеме?
Бальдур фон Ширах, гауляйтер Вены, вспоминал, что на последнем совещании гауляйтеров, состоявшемся в еще не разрушенном бомбами здании рейхсканцелярии 24 февраля 1945 года, Гитлер рассказал собравшимся о своей болезни: «Мои руки дрожат, но мое сердце не дрогнет — и если судьбе угодно, чтобы все мы погибли, то нас может утешить тот факт, что мы прожили настоящую жизнь».[174] Затем он провел весьма странную параллель между своим здоровьем и судьбой немецкого народа: «Даже если вся левая сторона моего тела оказалась бы парализованной, я все равно призвал бы немцев не сдаваться, а сражаться до конца».[175]
Начиная с 1944 года Гитлер стал проявлять не свойственную ему ранее жалость к себе. 31 августа в беседе с генерал-лейтенантами Вестфалем и Кребсом он пожаловался на состояние здоровья и, когда речь пошла о недавно состоявшемся покушении на него Штауфенберга, сказал: «Судьба могла распорядиться по-другому, и если бы я погиб, то лично для меня, я могу сказать вам об этом, смерть стала бы только освобождением от забот, бессонных ночей и тяжелой болезни нервов. Доля секунды, и после освобождения от всего бренного наступает вечный покой и умиротворение».[176]
Принимая во внимание свойства личности Гитлера, неудивительно, что перед тем, как смириться с неизбежным действием заболевания, он в течение долгого времени боролся с симптомами болезни. Находясь в плену у союзников, военно-морской адъютант фюрера капитан I ранга Асман писал: «Гитлер с невообразимой выдержкой и упорством сражался с физическими проявлениями своей болезни».[177]
Имперский руководитель печати Дитрих отмечал, что после покушения 20 июля 1944 года дрожание левой руки и изменения осанки Гитлера, проявлявшиеся в наклонении корпуса вперед, стали бросаться в глаза: «Тем не менее в умственном отношении наблюдалась совершенно противоположная реакция, выражавшаяся в сильнейшей концентрации воли».[178]
Особенности наклонностей Адольфа Гитлера помогают понять необычность его поведения и историческую роль фюрера. Еще в детстве мать фюрера заметила, что ее сын выделяется среди других детей. Своеобразие Гитлера бросалось в глаза как его товарищам по мужскому общежитию в Вене, так и однополчанам во время первой мировой войны.
Данные весьма специфические черты были не просто случайным набором отличительных личностных качеств фюрера, но скорее всего являлись симптомами глубинных нарушений, повлекших за собой тяжелые личностные и социально-психологические отклонения. Они остались незамеченными предыдущими исследователями не в последнюю очередь потому, что диктатор всячески старался скрыть их. Его подавленные сексуальные желания стало возможным распознать лишь сегодня. Выяснить, что Гитлер страдал болезнью Паркинсона, удалось только благодаря тщательному исследованию Элен Гиббельс, которая диагностировала ее при помощи детективных методов. Изучая старые кадры выпусков новостей, она обнаружила, что у фюрера дрожала левая рука. Несмотря на то что все проявления нарушений двигательной активности фюрера были тщательно вырезаны цензурой, ей все-таки удалось установить, что в последние годы жизни Гитлер, вне всякого сомнения, страдал паркинсонизмом.
Как и дрожь в левой руке, Адольф Гитлер скрывал от широкой общественности, что во время войны начал носить очки. Он запретил публиковать фотографии, на которых был запечатлен в очках.
С другой стороны, фюрер никогда не скрывал своих способностей эйдетика. Он рассматривал эйдетизм не как аномалию, но как особый талант, которым очень гордился. Тем не менее до сих пор не использовался этот феномен как отправной пункт психологического анализа личности фюрера.
Таким образом, предыдущие исследователи, анализируя Адольфа Гитлера, представляли его более нормальным, чем он был на самом деле. Тенденция усреднять и упрощать личность Гитлера лежала в основе пропагандистского метода преподносить фюрера как «человека из народа». Геббельс уверял, что «каждый немец испытывает чувство глубокой искренней любви к фюреру, который является плоть от плоти и кровь от крови народа».
Произведения иных историков похожи на этот образчик национал-социалистической поэзии. Некоторые авторы усматривают «идеальное моральное соответствие фюрера и его народа, которое еще не встречалось в истории».[179] По крайней мере с точки зрения психологии между ними все же имелись коренные отличия. Большинство немцев не были ни латентными гомосексуалистами, ни эйдетиками и не страдали болезнью Паркинсона. Весьма немногие психиатры разделяют точку зрения, согласно которой больной подобен лучу света в кромешной тьме, что он более тонко ощущает и понимает нужды и потребности человечества, чем психически нормальные люди. Если согласиться с ними, то тогда можно спокойно назвать ненормального Гитлера более чем типичным немцем. Но даже тогда более точный психологический анализ укажет на то, что его личность слишком уж контрастирует с известными ранее игровыми типажами нормальных людей. В нашем исследовании мы впервые противопоставили тенденции нивелирования историками феномена Гитлера намеренному заострению черт его характера. Адольф Гитлер был более ненормальным и странным человеком, чем предполагалось ранее. Именно поэтому он не вписывается в тесные диагностические схемы психологических и психиатрических школ.
