«Это ковбойская песня», — говорит Персон.
«Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует».
«Неправда, — говорит Персон, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. — Существует миллион ковбоев».
«Ковбой — это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей — теперь наука. Выращивание скота — индустрия».
По радио передают, что враг открыл огонь по колонне. «Подожди, — говорит Колберт, с неохотой отрываясь от спора. — Я хочу послушать, что там с этой перестрелкой».
Военная свинья и первый разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу. Я замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины — прямо напротив моего окна. Колберт начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия Колберта являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероятность, что он попал в цель. Я представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.
Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за пределы зоны засады. Колберт отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Персоном. «Дело в том, Джош, что люди, которые поют о ковбоях — надоедливые и глупые».
Рано утром на следующий день первый разведбатальон пересекает понтонный мост через реку Диала и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити — пункте назначения первого разведбатальона на северной стороне Багдада — это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспорядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько километров. Когда конвой первого разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви Колберта тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.
Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: «Буш! Буш! Буш!». Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек. Наш лагерь сегодня ночью — это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллионы, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами «Sumer» и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей. «Я думаю, здесь вполне безопасно, — говорит Фик своим людям в свете угасающего дня. — Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть».
За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв — бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит Фик. «Я ошибся», — говорит он. Через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за спиной Фика. Он смеется. «А это и вовсе плохо».
Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь. В минуты затишья в городе воют сирены скорой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит. Сержант Эспера использует свободное время, чтобы дописать письмо жене в Лос-Анджелес. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь. «Я узнал, что люди в Ираке бывают двух видов, — начинается его письмо, которое он зачитывает мне, — те, которым очень хорошо, и те, которые мертвы. Мне очень хорошо. Я сбросил двадцать фунтов, обрил голову, начал курить, мои ноги наполовину сгнили, и я каждую ночь перемещаюсь от одной грязной дыры к другой. Я повсюду вижу мертвых детей и взрослых и действую в полной апатии. Воспоминания о тебе и дочери я храню в дальних закоулках памяти и стараюсь туда не заглядывать». Эспера замолкает и смотрит на меня. «Как ты думаешь, это не слишком резко?»
На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается. Группу Колберта, вместе с остальной ротой, отправляют патрулировать район к северу от Саддам-Сити.
Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов. Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и в Сан-Диего смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при
их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. «Доброе утро, сер», — говорят они.
Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией — нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги. «Нам нечего делать, кроме как шмалить, трепаться и играть в домино, — говорит мне поджарый мужчина лет под сорок, который непрерывно курит. — Саддам был засранцем. А жизнь — очень тяжелая». Он спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного валиума. «Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще вначале войны». Помимо жалоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза — это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разделение труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду. «Черт возьми, женщин здесь используют словно мулов», — говорит Персон.
«Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, — замечает другой морпех, — еще неизвестно, кто бы кому надрал задницу».
В первые же несколько дней патрулирования, морпехи поражены масштабом социального бедствия в Багдаде. Электричества и питьевой воды нет. Улицы затоплены нечистотами. Дети умирают от болезней. Ночью по городу шастают бандиты. Больницы разграблены. Единственный товар, в котором не ощущается нехватки — это АК. Местные жители утверждают, что из-за грабежа на складах с оружием и в полицейских участках в конце войны, АК теперь стоит примерно как несколько пачек сигарет. Каждую ночь между шиитами, суннитами, бандитами, упорными федаинами и даже курдскими «бойцами за свободу», которые наводнили город, намереваясь истребить сторонников Саддама, разгораются жаркие бои. Перестрелки настолько ожесточенные, что морпехам запрещают выходить в город после наступления темноты.
Сади Али Хоссейн — обходительный мужчина лет за пятьдесят, который раньше помогал управлять одной из основных городских электростанций, а сейчас предлагает морпехам свои услуги в качестве переводчика — мрачно смотрит на будущее Ирака. «Это бомба, — говорит он о разладе между религиозными фракциями суннитов и шиитов. — Если она разорвется, это будет больше чем война». У сержанта Эсперы свое мнение на этот счет. «Дайте этим ублюдкам попользоваться недельку американским туалетом, и они сразу забудут обо всей этой суннитско-шиитской галиматье».
Несмотря на общий энтузиазм иракцев по отношению к американским захватчикам, многие из них говорят о каких-то странных теориях заговора. Они считают, что Буш и Саддам втайне заодно. Иракцы подходят к морпехам и спрашивают их, правда ли, что Саддам теперь живет в Вашингтоне. Хоссейн утверждает, что девяносто процентов иракцев верят в эту историю. Те, кого я спрашиваю об этой легенде — в том числе образованные люди с профессией — уверены, что это правда. «Мой хороший друг видел, как Саддам улетел с американцами на вертолете», — говорит мне один мужчина, озвучивая распространенную городскую байку.
В следующие несколько дней первый разведбатальон переезжает с сигаретной фабрики в разрушенную больницу, а затем на ограбленную электростанцию, и все это время морпехов преследует растущий внутренний раскол из-за инцидента с пленным под Бакубахом. Первый морпех, действия которого расследуют в связи с происшедшим — это сержант Эрик Кочер, которого исключают из группы. Капрал Дэн Рэдман, который придавил ботинком шею пленного, тоже подпадает под следствие. Капитана Америку временно лишают права командования.
После нескольких дней дознания и желчных бесед с бойцами, командир первого разведбатальона лейтенант-полковник Стив Феррандо снимает все подозрения с трех людей, обвиняемых в грубом обращении с пленным, и восстанавливает Кочера и Капитана Америку в их правах. Позже я встречаюсь с Феррандо в его временном, частично разрушенном офисе. Это подтянутый сорокадвухлетний мужчина, который разговаривает скрипучим шепотом после перенесенного рака горла. Из-за этого голоса все называют его Крестным отцом. Кроме того, он использует это прозвище в качестве радиопозывного. Феррандо говорит мне, что, по его мнению, его люди были на грани, но все-таки не нарушили правил допустимого поведения. Но он добавляет: «Я думаю, если спускать такое поведение с рук, это может закончиться резней в Май-Лаи». Затем он перегибается через стол и спрашивает, не считаю ли я, что ему надо было жестче разобраться с Капитаном Америкой.
