Весь день с самого утра мы ходили по позициям полка. По-прежнему было тихо. Вернулись на командный пункт полка. Трошкин заснял командира, комиссара и начальника штаба. Все они просили его отпечатать снимки и послать их не сюда к ним, а в военный городок — их женам, кажется, в Тулу. Не знаю, сделал ли это Трошкин, но помню, у меня было тогда такое чувство, что этих людей, остающихся здесь, под Могилевом, я никогда больше не увижу и что они, не говоря об этом ни слова, даже не намекая, в сущности, просят нас послать их женам последние фотографии.
Когда мы прощались с Кутеповым, у меня было грустное чувство. Хотя внешне он держался весело, прощаясь, устало шутил и, пожимая мне руку, говорил: «До следующей встречи».35
Из штаба полка мы заехали к артиллеристам. Начальник штаба артиллерийского полка оказался халхингольцем. Он служил там в дивизионе знаменитого на Халхин-Голе Рыбкина. Неожиданно угостив нас пивом, он повел нас на наблюдательный пункт, который размещался у него на башне элеватора. Вчера немцы влепили в башню снаряд, один из пролетов был разрушен, но оглушенный вчера наблюдатель сегодня залез еще выше и наблюдал с самого верхнего пролета.
Немцы больше не били по элеватору. Наверно, после прямого попадания считали, что там никого нет.
Мы вернулись из полка, так и не услышав за весь день ни одного орудийного выстрела. Такая тишина начинала даже пугать. Теперь, когда мы проезжали через Могилев обратно при свете, было особенно заметно, как он пуст. Лишь иногда по улицам проходил патруль. Кроме этих патрулей и орудийных расчетов на перекрестках, в городе, казалось, никого нет.
Вечером, заехав в штаб дивизии за Кригером и Белявским, мы все вместе тронулись в штаб корпуса, имея намерение заехать по дороге в штаб 13-й армии в Чаусы, а оттуда возвращаться с материалом в редакцию.
На этот раз, приехав в штаб корпуса, мы не встретили там комиссара корпуса, а увидели только начальника политотдела — полкового комиссара, который сказал нам, что он торопится и не может уделить нам много времени. Мы спросили его, куда он едет. «Вперед», — сказал он и добавил, что, пожалуй, мог бы взять нас с собой.
Услышав это «вперед», мы спросили, куда именно. Он сказал, что едет в опергруппу дивизии на тот берег Днепра. Мы сказали ему, что только что вернулись оттуда, из-за Днепра. Тогда он порекомендовал нам остаться на два-три дня у них в корпусе, так как, по его словам, их корпус будет проводить интересную операцию — завершать окружение немецкого десанта.
Он произвел на нас впечатление ничего не знающего толком человека. На самом деле, как мы потом выяснили, в тот день немцы уже крупными силами прорвались и севернее и южнее Могилева, перерезали магистраль на Оршу и шли к Смоленску. А он еще толковал нам, что их корпус должен закончить окружение немецкого десанта. Мы сказали, что подумаем, как поступить, и, простившись, пошли к машине посоветоваться.
По дороге к машине встретили комиссара корпуса. Он поздоровался с нами и спросил, что мы собираемся делать. Мы рассказали ему о том, что говорил нам полковой комиссар, и спросили его совета.
— Да? Он вам так сказал? Ну что ж… — Бригадный комиссар задумался. — А вы что, собрали уже какой-нибудь материал?
Мы сказали, что собрали, и довольно много.
— Тогда я вам советую — поезжайте в Чаусы и в Смоленск. Впрочем, как хотите. Но я советую. Раз есть материал, надо ехать.
У него был вид человека, чем-то удрученного, может быть и хотевшего сказать нам об этом, но не имевшего права36 и оттого принужденного говорить совсем другие, не относящиеся к сути дела слова. Но говорил он их так, словно хотел, чтобы мы все-таки поняли то, чего он не имел права нам сказать.
Мы решили послушать его совета и свернули с шоссе по дороге, которая шла на Чаусы. Проехав по ней километров двенадцать, услышали впереди стрельбу, орудийную и пулеметную. Проехали еще немного, и нас на дороге остановили двое в форме НКВД, один с двумя шпалами, другой с одной. Они сказали нам, что немцы высадили впереди десант с двумя танкетками,37 что ехать по этой дороге нельзя, что там дерутся с немцами их люди и что мы должны помочь. Надо высадиться здесь из машины, собрать людей и идти вперед.
Мы вылезли из машины. В это время сюда же подъехал и остановился грузовик с двумя десятками красноармейцев. Двое из НКВД подошли к грузовику и потребовали, чтобы красноармейцы тоже высадились и шли с ними вперед. Лейтенант, командовавший красноармейцами, отказался это сделать, заявив, что ему приказали расположиться здесь и охранять дорогу. Пошли препирательства. Один из тех двух, что остановили нас, как я заметил, был сильно пьян. Он вытащил револьвер и наставил на лейтенанта, угрожая застрелить его.
Не знаю, кто из них был прав и кто виноват. Лейтенант был спокоен и бледен. Он сказал, что пусть в него стреляют, но у него есть приказ быть здесь и он никуда отсюда не пойдет. Мне показалось, что он не боится идти вперед, а действительно считает, что раз у него есть приказ — он должен выполнять его в точности. Хотя пьяный мог застрелить его в любую секунду, лейтенант и под дулом пистолета продолжал упорно твердить, что он не боится, что его застрелят, но нарушать приказа не будет.
Мы прекратили эту дикую сцену, оттащив пьяного от лейтенанта. Потом подъехал еще один грузовик с несколькими военными. К нам подскочил какой-то сержант, сказавший, что недалеко отсюда стоит их часть и в ней есть легкие противотанковые орудия… Мы посадили его вместе с Женей Кригером на наш «пикап» и отправили, чтобы они притащили сюда, на дорогу, одно орудие — на тот случай, если действительно немецкие танки пойдут сюда, а сами цепочкой пошли вперед.
Всего нас было человек пятнадцать, потому что не успели мы оглянуться, как машина с красноармейцами и лейтенантом, уверявшим под дулом пистолета, что он должен стоять здесь и больше нигде, вдруг куда-то исчезла.
Пройдя с километр, мы дошли до опушки леса. Вдали справа была деревня, слева — открытое поле и снова лес. Прямо на нас скакал всадник. Соскочив с лошади, он долго не мог отдышаться, потом, увидев тех двух работников НКВД, что нас остановили, начал матерно ругать их. Приехавший на коне был майор в форме НКВД. Оказалось, эти двое, остановившие нас, увидев немецкие танкетки, удрали вместе со своей машиной, бросив машину, на которой ехали этот майор и шофер. В машину попал снаряд с немецкого танка. Это были не танкетки, а два танка. Шофер был убит наповал, а этот майор, отлежавшись, выполз из-под огня и, схватив чью-то бегавшую по лугу лошадь, прискакал на ней сюда.
Гранат на всех у нас было только три штуки. Был один ручной пулемет, один «максим» и десяток винтовок. Посоветовавшись, решили, что с таким вооружением против двух танков, стоявших на открытом месте, идти бессмысленно, и стали ждать, когда вернется Кригер с противотанковой пушкой. Пока что залегли по обе стороны дороги на опушке векового соснового леса. Здесь можно было чувствовать себя сравнительно увереннее. Даже если бы танки появились на дороге, их можно было бы пропустить, а автоматчиков и мотоциклистов, которые, по словам майора, шли вместе с танками, задержать огнем.
Ждали около часа. Петр Иванович Белявский за это время устроил себе даже подобие окопчика. Насыпал бруствер, сделал в нем ложбинку и удобно приспособился с винтовкой. Только тут, неожиданно для меня, выяснилось, что он участник еще Первой мировой войны.
Над дорогой прошел немецкий самолет и обстрелял нас.
Кригер вернулся через два часа. Было уже девять часов вечера. Он сказал, что сержант надул его, что там, где, по словам сержанта, стояли противотанковые орудия, ничего не было, кроме каких-то грузовиков. Мы стали думать, что теперь делать, и решили вернуться в штаб ближайшей дивизии к полковому комиссару Черниченко и сообщить ему о том, что здесь происходит, чтобы из дивизии сюда прислали хоть броневичок или что-нибудь, с чем можно было идти против танков.
Оставив за себя старшего, майор НКВД поехал вместе с нами. Когда мы приехали к Черниченко, он встретил нас холодно, сказал, что сам знает, что здесь бродят немецкие десантные группы с танками, но что у дивизии другие задачи, а борьба с такими группами — это дело начальника Могилевского гарнизона, и что мы должны поехать к нему и доложить об этом.
Мы ответили, что пусть начальнику гарнизона докладывает майор НКВД, а мы останемся ночевать в дивизии. Черниченко ответил, что у него нет машины везти в город майора, так что это придется сделать нам.
У него было при этом такое лицо, словно он очень не хотел, чтобы мы оставались у него в штабе дивизии. Кроме того, мне показалось, что он как-то удивительно равнодушно отнесся к нашему сообщению. Я был убежден, что, если бы мы сделали ему такое сообщение вчера, он совсем по-другому отнесся бы к нему. То, как он говорил с нами, вызвало у меня чувство недоумения.
