Инадзо Нитобэ - Японский воин

Ознакомительная версия.

Многими путями бусидо проникало вовне из социального класса, где оно возникло, и действовало как закваска, становясь нравственным эталоном для всей нации. Благородные принципы, сначала предмет гордости элиты, со временем вдохновили весь народ; и хотя простолюдины не достигали нравственной высоты более возвышенных душ, все же в конце концов Ямато Дамасии – душа Японии – стала выражением народного духа островов восходящего солнца. Если религия всего лишь «нравственность с примесью чувства», по словам Мэтью Арнольда, то немногие этические системы имеют больше прав называться религией, чем бусидо. Невысказанные чувства нации нашли выражение в словах Мотоёри:

Да, сакура веками была окружена любовью нашего народа, это символ нашего характера. Обратите внимание, какими эпитетами говорит поэт: «в дыханье дикой вишни, чистой и прекрасной, когда им воздух утра напоен».

Дух Ямато – не изнеженный садовый цветок, но дикое, природное, растение; он взрос на нашей почве; случайно некоторые его свойства могут совпасть со свойствами растений из других краев, но по своей сути он остается неповторимым, самобытным для нашего края. Но не только по праву рождения он пользуется нашей любовью. Его изысканная и грациозная красота взывает к нашему эстетическому чувству, как ни одного другого цветка. Мы не можем разделить восхищение европейцев перед розами, которым не хватает простоты нашего цветка. К тому же под сладостью розы таятся шипы, знак цепкости, с которой она хватается за жизнь, как будто не хочет или боится умереть, облететь раньше времени, предпочитая гнить на стебле; ее крикливая яркость и тяжелый аромат – все это так не похоже на наш цветок, под чьим прекрасным обликом не скрывается ни кинжал, ни яд, который всегда готов расстаться с жизнью по зову природы, чьи краски не отличаются великолепием, но чье легкое благоухание никогда не пресыщает. Он скромен в цвете и форме, это постоянное свойство жизни, тогда как аромат летуч, мимолетен, как само дыхание жизни. В религиозных обрядах всего мира огромную роль играют благовония, такие как ладан и мирра. Есть в благоухании что-то духовно-изысканное. Когда сладостный запах сакуры оживляет утренний воздух, когда солнце начинает путь по небу, освещая первыми острова Дальнего Востока, немного есть на свете более безмятежных радостей, чем упиваться самим дыханием прекрасного дня.

Если сказано о самом Творце: «И обонял Господь приятное благоухание» (Быт., 8: 21), созидая новые решения в своем сердце, удивительно ли, что во время цветения вишни весь народ Японии покидает свои скромные жилища? Не упрекайте его, если на краткий миг его руки позабудут труды и тяготы, а его сердце – муки и невзгоды. Мимолетная радость закончится, он вернется к ежедневной работе, исполненный новой силы и решимости. Поэтому сакура не только символ, но поистине народный цветок.

Значит ли это, что цветок столь нежный и недолговечный, уносящийся с порывом ветра и готовый пропасть навеки, излив дуновение аромата, значит ли это, что этот цветок одного рода с духом Ямато? Так ли хрупка и смертна душа Японии?

Не стерла ли западная цивилизация в своем походе по японской земле последние следы нашего древнего учения? Было бы очень горько, если бы душа народа могла умереть так скоро. Только скудная душа могла бы так легко поддаться внешнему влиянию.

Совокупность психических элементов, составляющих национальный характер, так же прочна и неупростима, как «видовые особенности плавника рыбы, клюва птицы, зубов хищника». В своей последней книге, полной непродуманных заявлений и блестящих обобщений, Лебон[58] говорит: «Открытия, сделанные благодаря разуму, являются общим наследием человечества; качества и недостатки характера составляют исключительную принадлежность каждого народа: это твердые скалы, которые вода должна омывать день за днем веками, прежде чем изгладятся даже их мелкие неровности». Это сильно сказано, и стоило бы поразмыслить над этим, если бы действительно существовали качества и недостатки характера, составляющие исключительную принадлежность какого-то отдельного народа. Подобного рода обобщающие теории появлялись задолго до того, как Лебон взялся за свою книгу, и давно уже были опровергнуты Теодором Вайцом и Хьюгом Марри. Рассматривая проповедуемые бусидо добродетели, мы привлекали для сравнения и иллюстрации европейские источники и увидели, что ни одно отдельное свойство не является исключительным достоянием бусидо. Верно, что совокупность нравственных качеств представляет собой вещь довольно уникальную. Именно эту совокупность Эмерсон называет «составным результатом, в который в качестве ингредиентов входят все самые влиятельные силы». Но, вместо того чтобы, как делает Лебон, признавать в ней исключительную принадлежность народа или страны, философ из Конкорда называет ее «элементом, который объединяет самые авторитетные личности каждой страны, внушает им понимание и симпатию друг к другу и в некотором роде является настолько четким, что его нехватка ощущается сразу, как отсутствие масонского знака».

Нельзя сказать, что характер, внушенный учением бусидо нашему народу в целом и классу самураев в частности, образует «неупростимую видовую особенность», и тем не менее нет сомнений в том, что он и сейчас еще сохраняет жизненную силу. Будь бусидо одной лишь физической силой, то и тогда нельзя было бы так резко остановить его движение, набиравшее инерцию последние семь столетий. Будь оно лишь наследственной чертой, то и тогда его влияние распространилось бы невероятно широко. Только представьте себе, по расчетам французского экономиста Шейссона, исходя из того, что за сто лет сменяется три поколения, «в жилах каждого из нас текла бы кровь не менее двадцати миллионов человек, живших в 1000 году от Рождества Христова». В жилах обычного земледельца, «согбенного бременем веков» над своей пашней, течет кровь многих веков, и потому он нам такой же брат, как и «быку».

Как бессознательная и непреодолимая сила, бусидо двигало и теперь еще движет народом и отдельными людьми. Когда Ёсида Сёин, один из самых блестящих созидателей современной Японии, написал накануне своей казни следующие строфы, он сделал честное признание от имени народа:

Неписаное и негласное, бусидо до сих пор является духом-вдохновителем, движущей силой нашей страны.

Рэнсом говорит, что «сегодня бок о бок существуют три разных типа японцев: старый, еще не полностью вымерший; новый, едва родившийся, и то только духовно; и переходный, испытывающий сейчас муки становления». Хотя во многом это утверждение очень верно, особенно в том, что касается конкретных институтов, однако применительно к фундаментальным этическим понятиям оно требует некоторого уточнения; поскольку бусидо, творец и творение старой Японии, по-прежнему управляет переходом и оказывается образующей силой новой эпохи. Великие государственные деятели, правившие кораблем нашей страны, проходившим сквозь ураганы реставрации и водовороты национального возрождения, не знали иного морального учения, кроме благородных принципов бусидо. В последнее время некоторые писатели[59] попытались доказать, что значительный вклад в создание новой Японии внесли христианские миссионеры. Я охотно признал бы заслуги тех, кто подлинно заслужил признание, но эту честь едва ли можно приписать нашим добрым миссионерам. Им по роду деятельности более приличествует следовать заповеди Писания «в почтительности друг друга предупреждайте», чем заявлять претензию, подкрепить которую они ничем не могут. Что до меня, то сам я считаю, что христианские миссионеры делают для Японии много хорошего в сфере образования и особенно нравственного просвещения; однако работа Духа, непостижимая, но оттого не менее достоверная, все еще скрыта в божественной тайне. Все, что делают миссионеры, оказывает только косвенное влияние. Нет, христианские миссии пока еще достигли очень немногого в формировании характера новой Японии. Нет, именно бусидо, чистое и простое, двигало нами на счастье или на горе. Откройте биографии таких создателей современной Японии, как Сакума, Сайго, Окубо, Кидо, не говоря уже о воспоминаниях живых еще людей, например Ито, Окумы, Итагаки и прочих, – и вы увидите, что именно под влиянием самурайского учения они мыслили и творили. Когда после ставшего итогом многолетних наблюдений исследования Дальнего Востока Генри Норман сделал вывод, что единственное отличие Японии от других восточных деспотий заключается в том, что «ее народом управляет самый строгий, возвышенный и выверенный из известных кодекс чести», он прикоснулся к главной побудительной силе, которая сделала новую Японию тем, чем она является сейчас, и которая сделает ее тем, чем ей предназначено стать.[60]

Ознакомительная версия.