Немного о самолете У-2. После смерти конструктора Н.Н. Поликарпова в 1944 году самолет стал называться ПО-2. Разрабатывался этот самолет как учебный, по своей структуре являлся бипланом, т. е. крылья состояли из верхней и нижней плоскостей. Вспоминается стишок о нашем самолете, помещенный в стенной газете:
Самолетик наш У-2, не нужна ему вода, а Р-пятый без воды — ни туды и ни сюды.
Предназначенный для разведочных полетов самолет Р-5 имел двигатель с водяным охлаждением, что причиняло определенные неудобства при его эксплуатации.
Модификацией У-2 являлся самолет С-2 (санитарный), у которого место штурмана было переоборудовано в закрытую кабину, где размещался раненый. Кроме того, на нижней плоскости крыла подвешивались две гондолы, в которые устанавливались носилки с ранеными. Таким образом, самолет С-2 одновременно мог забрать трех человек кроме пилота.
Боевой вариант самолета У-2, он назывался ночным бомбардировщиком, отличался от санитарного тем, что передняя кабина предназначалась для пилота, задняя — для штурмана-стрелка. Задача штурмана: ориентировка на местности по карте, бомбометание, стрельба из пулемета ШКАС. Для подвески бомб на нижней плоскости имелись специальные устройства — замки, управляемые из кабины штурмана при помощи тросов. Для бомб малого калибра использовались кассеты, которые открывались для сброса бомб при помощи тех же тросов. В некоторых случаях самолет оснащался рацией английского производства типа RS-2 или RS-4. Надо полагать, такие самолеты предназначались для разведки или корректировки артогня.
Вот такие самолеты выпускал завод № 387, на котором мне пришлось проработать почти всю войну, с марта 1942 по сентябрь 1945 года. В мае или июне 1945 года в сборочном цехе я увидел два необычных по отделке самолета. Покрашены в желтый цвет, задняя кабина у одного выполнена, как у боевого самолета, у другого — как у С-2, и обе отделаны бархатом: одна голубого, другая красного цвета.
— Для кого такие красавцы? — поинтересовался я у мастера.
— Эти машины по спецзаказу для короля Румынии Михая, — ответил мастер.
Впоследствии, когда отмечалось 40-летие со дня Победы, по телевидению показали, как королю Румынии передавали эти самолеты за то, что он отдал власть в руки коммунистов. Так я второй раз встретился с этими машинами.
В 1945 году, окончив девятый класс вечерней школы, мы с товарищами решили поступить в Казанский электротехникум связи (КЭТС), куда нас приняли на второй курс.
Нас было трое приятелей: Дербышев Всеволод, Королев Сергей и я. Все мы были одногодки, занимались радиолюбительством, только они работали на заводе № 16, выпускавшем авиационные моторы. К нам присоединился живший в одном дворе с нами Аверьянов Владислав, только он был младше на два года.
Итак, техникум связи, отделение радиофикации, 2-й курс. В техникуме были три направления: радиофикация, проводная связь и спецкурс дальней связи (связь ВЧ). Занятия наши начались с разгрузки на Волге баржи с дровами для отопления техникума, которые мы должны были перевезти во двор техникума и регулярно по очереди пилить.
Руководил разгрузкой дров преподаватель по радиотехнике Павлов Сергей Дмитриевич. В первый же вечер случился такой казус. Ребята разыскали поле, засаженное турнепсом, и сделали перерыв в работе, чтобы перекусить овощами. Вот тут-то Сергей Дмитриевич разразился гневной речью:
— Завтра сообщу директору, что такие-то студенты под покровом ночи вместо разгрузки дров занялись воровством турнепса, который тут же и съели. Так как турнепс был государственный, прошу применить к ним соответствующие санкции.
Ребята, демобилизованные из армии, да и производственники, знали, что такое дисциплина, немного перетрухнули, тем более, что Павлов был парторгом техникума. Конечно, эта турнепсовая эпопея осталась без последствий, то ли Павлов не сообщил директору, то ли директор не придал этому инциденту значения.
Позже, когда в процессе учебы мы ближе узнали Сергея Дмитриевича, он оказался очень славным, порядочным человеком. Его жена преподавала в этом же техникуме высшую математику.
В 1947 году по настоянию С.Д. Павлова я вступил в коммунистическую партию. В этом же году я участвовал в выборной кампании в качестве секретаря избирательной комиссии.
Директором техникума был Гребенюк Михаил Иванович, подтянутый, крепкого телосложения, носил военную гимнастерку, галифе, сапоги. Почему-то имел право на постоянное ношение оружия, так что всегда у него на поясе была кобура с браунингом. Контингент студентов набора 1945–1946 гг. состоял из демобилизованных и рабочих с заводов двадцати лет и старше. Это придавало техникуму солидный вид, и наши выпускники ценились очень высоко.
Учеба мне давалась легко по всем предметам, что по высшей математике, что по спецпредметам, включая азбуку Морзе (прием на слух и передача на ключе). Без особых трудностей с отличными отметками я подошел к госэкзаменам, сдав их тоже на «отлично», и получил диплом с отличием 2 июля 1948 года.
По окончании техникума я представлял себе работу по восстановлению радиоузлов, радиостанций, радиосетей на территории, бывшей под оккупацией фашистов, но судьба распорядилась иначе. Перед госэкзаменами в техникум приехал представитель ПГУ при Совете Министров полковник КГБ Максимкин (имя и отчество его я не запомнил). Просмотрев личные дела выпускников, он вызывал отобранных людей на собеседование. Со мной разговор был короткий, так как я был членом КПСС. Мне было предложено работать в центре европейской части СССР, на что я дал согласие. Было сказано, что из Москвы придет вызов, тут же я получил аванс 800 рублей и заполнил анкету в 12 страниц.
Таким образом, все отобранные Максимкиным выпускники разъехались по своим назначениям: кто-то в Малоярославец, ставший потом Обнинском, кто-то в Глазов, Кирово-Чепецк. Двое моих приятелей Сева Дербышев и Владислав Аверьянов оказались на стажировке в Москве, в лаборатории № 1 (или «девятке"), которой руководил А.А. Бочвар. После стажировки они попали на комбинат в Челябинск-40 (затем Челябинск-65, сейчас Озерск). Не приходил вызов только мне и Ф.И. Сергееву с проводного отделения. В сентябре аванс, полученный при распределении, кончился, и мы с Сергеевым решили позвонить в Москву по телефону, оставленному полковником. Из Москвы ответили, чтобы мы не волновались, вызов будет.
В начале октября 1948 года мы наконец получили вызов, обязывающий нас явиться по адресу: Москва, ул. Солянка, 11, комната такая-то, к товарищу такому-то. Там мы получили направление к Солнцеву Ивану Ивановичу на Цветной бульвар, 12. Сергеев решил сразу туда ехать, а я хотел встретиться с друзьями, которые были в Москве на стажировке. Адрес у меня был, и я поехал в Покровско-Стрешнево, где они снимали комнату в «финском» домике. Хозяйка этого дома, жившая с мужем-фронтовиком и двумя сыновьями, оказалась секретарем самого Бочвара.
Приятели уговорили меня попытаться устроиться в лаборатории Бочвара, чтобы потом всем вместе поехать в Челябинск-40. Хозяйка любезно согласилась помочь с трудоустройством и разрешила поселиться на веранде с приятелями. После первых переговоров в отделе кадров дело оказалось не таким уж простым, пришлось какое-то время подождать решения. А пока я помогал мужу хозяйки, Иннокентию Евлампиевичу Петропавловскому, по дому и в огородных работах. До войны он играл в футбол за «Спартак», а став инвалидом, играть уже не мог, но остался страстным болельщиком, и мы часто ходили на стадион «Динамо», куда его, по старой памяти, пускали бесплатно через служебный вход. С тех пор и я стал болельщиком «Спартака».
Наконец по прошествии трех недель меня пригласили на переговоры. Товарищи рассказали, как добраться до проходной. Взяв документы, я смело отправился в лабораторию № 1. На проходной меня задержал солдат и велел ждать. Через некоторое время подъехал «ЗИМ», из него вышел человек в гражданской одежде. Часовой доложил ему о моем задержании, после чего он обратился ко мне. Я рассказал, кто я и как оказался здесь. Он, посмотрев в мои документы, сказал:
— Чтоб тебя здесь не было. Отправляйся туда, куда получил назначение. Я завтра же проверю.
И велел часовому отпустить меня. Вечером из разговора с ребятами выяснилось, что я попал не в первую, а во вторую лабораторию.
На другой день я отправился на Цветной бульвар к Солнцеву. Встретили меня очень хорошо, и вопросов, почему опоздал, не задавали. Единственное, о чем спросили, нужны ли деньги. Я не отказался. Так как Москву я знал неважно, мне было предложено к шести часам прийти в контору, откуда на грузовой машине меня доставят вместе с грузом в аэропорт Внуково. Я согласился и к 9 часам утра 25 октября был в аэропорту. Пассажиров, человек десять, повели к самолету — старенькому транспортному ЛИ-2 (копия американского Дугласа). Все расположились на откидных алюминиевых сиденьях вдоль борта самолета. На мой вопрос, куда мы полетим, кто-то из пассажиров ответил: «На базу 112». Такой ответ мне ясности не внес, оставалось ждать прилета на место, где я и узнал, что база 112 — это КБ-11.
