Ознакомительная версия.
Выставка «Белый город»
Тема тель-авивского Белого города возникала и раньше, еще до того, как в Тель-Авив был привнесен интернациональный стиль: она мелькала в первых романах, написанных на иврите, таких как «Загадка страны» (1915) Аарона Кабака, «Последние корабли» (1923) Аарона Реувени, «Тель-Авив» (1927) Яакова Пичманна[6]. Однако как архитектурный нарратив легенда о Белом городе вошла в обиход только после того, как летом 1994 года получила официальное, «научное» одобрение с исторической точки зрения благодаря выставке под названием «Белый город», куратором которой был историк архитектуры Микаэль Левин из Тель-Авивского музея изобразительных искусств[7]. В контексте израильской культуры это было прямо-таки откровением. Выставка успешно продемонстрировала, что в Тель-Авиве имеется ряд образцов качественной архитектуры модерна, и познакомила посетителей с именами архитекторов, творивших здесь в 1930-е годы. Среди них были Эрих Мендельсон, Рихард Кауфманн, Дов Карми, Карл Рубин, Зеев Рехтер, Арье Шарон, Шмуэль Местечкин и Сэм Баркаи.
Но выставка «Белый город» была не просто архитектурной экспозицией, а первой сознательной попыткой создать историю – причем программную – израильской архитектуры. В этой историографии Белый город Тель-Авива и его композиция были выбраны в качестве инаугурационной нулевой отметки – момента, с которого началась израильская архитектура. По умолчанию и сама выставка «Белый город» оказалась поворотным моментом в этой истории и сегодня, пожалуй, остается одним из главных ориентиров – если не единственным – в любых спорах по поводу израильской архитектуры.
Это был момент рефлексии: впервые израильская архитектура заговорила о себе и для себя самой – впервые выступила с собственной «историей» и осознала себя как историю. Что вполне закономерно, если вспомнить о преобладавшей в архитектурных кругах начиная с 1960-х годов склонности к историзму. Но в Израиле у данной тенденции имелась своя особенность: если европейские архитекторы обращали взгляды назад, к средневековому городу, к эпохе Возрождения и барокко или к национальным и местным традициям, то израильтяне, оглядываясь назад, останавливались на недавнем прошлом, на сáмом, если можно так сказать, модернистском моменте в истории архитектуры.
Другими словами, специфика постмодернизма в израильской архитектуре кроется не в оглядке на прошлое, свойственной историзму, а в отчетливой обратной реакции, которая произошла, как только она остановила свой взгляд на прогрессивной модернистской стадии своего развития, связанной с естественным желанием двигаться вперед, в будущее. Если в Италии архитекторы-постмодернисты вздыхали по барочному городу или неоклассической архитектуре (что было грезами о чужом прошлом), то израильский постмодернизм мечтал о модернизме европейском. Вероятно, лучшим подтверждением этого парадокса является высказывание архитектора Шмуэля Местечкина, одного из нескольких выпускников Баухауса, перенесших это направление в Израиль. По его мнению, ни одно здание не заслуживает того, чтобы его сохранять – неважно, построено ли оно в стиле Баухаус или в каком другом.
Через двадцать лет после выставки «Белый город» нельзя не признать заслуг Микаэля Левина. Он не только успешно ввел интернациональный стиль в тель-авивскую и израильскую архитектурную повестку дня, но также, как оказалось, пропагандировал его и на международном уровне. Имея в распоряжении лишь небольшое выставочное пространство и тоненький каталог с коротким текстом, Левин сумел сделать то, что до него не удавалось ни одному израильскому куратору. Выставка «Белый город» не только существенно повлияла на работы архитекторов и предпочтения дизайнеров, но – что гораздо важнее – изменила сам взгляд тельавивцев на собственный город, на то, как его преподносят другим – и как с тех самых пор пытаются его преобразовать. Неудивительно, что эта ментальная трансформация имела далеко идущие культурные, экономические, социальные и политические последствия.
Ил. 6. Обложка каталога выставки «Белый город: интернациональный стиль в архитектуре Израиля. Портрет эпохи», куратор Микаэль Левин. Тель-Авивский музей изобразительных искусств, 1984.
После выставки «Белый город» процесс пошел сам собой, и, похоже, даже сам Левин не мог предугадать, что произойдет дальше. Эта история вскоре покинула пределы культурологических и академических кругов и из музея перекочевала на страницы газет. Разжигая интерес публики, популярный архитектурный критик Эстер Зандберг стала регулярно уделять внимание тель-авивскому «местному интернациональному архитектурному стилю» в своей колонке «Окружающая среда», которую вела с середины 1980-х – сначала в тель-авивской еженедельной газете Ha'Ir, а позднее в Haaretz, национальной ежедневной газете. Под заголовком «Белая коробка» Зандберг опубликовала ряд статей, в которых рассказывала, какие здания Тель-Авива построены в интернациональном стиле, объясняла, как на них смотреть, почему они красивы, какой урок можно извлечь, глядя на них, и почему их следует сохранять.
Будучи единственным архитектурным критиком, регулярно выступавшим в израильской ежедневной прессе того периода, Зандберг имела уникальную возможность познакомить широкую аудиторию с достоинствами интернационального архитектурного стиля. Прекрасно разбираясь в истории архитектуры, она писала не как ученый-историк, а скорее как репортер. В этом смысле ее статьи затрагивали проблемы современной действительности, а рассуждения были нарочито обыденными, даже в чем-то «женскими». Поскольку влияние бизнеса и государства на организацию жилого пространства страны в 1980-е годы оставило свой кошмарный след и в Тель-Авиве – городу был навязан целый ряд мегаломанских проектов, – вероятно, не оставалось другого выхода, кроме как занять позицию обычного пешехода и жильца и противопоставить масштабному архитектурному видению исключительно практичный, скептический, обывательский подход.
То есть по сути Зандберг подавала местный интернациональный стиль не как часть международного исторического направления и не как революционную эстетику, но в основном как полезную модель для повседневной городской жизни, как средство для утверждения таких ценностей, как польза, экономичность, скромность, чистота, логика и здравый смысл. Тель-Авив к тому времени только начал переваривать утвердившуюся в Израиле после 1967 года маскулинную архитектуру с ее гигантскими сооружениями, такими как площадь Атарим, Дизенгоф-центр и Центральная автобусная станция. В условиях уже ощутимого в 1990-е натиска корпораций такие «дамские» ценности были явно необходимы.
Зандберг помогла создать нравственное обоснование, для того чтобы нарратив Белого города из академической главы в научном архитектурном журнале перекочевал в рубрику актуальных городских вопросов. Ее «Белая коробка» в первую очередь отражала приоритеты гражданского и чисто человеческого плана, традиционные ценности городской и семейной жизни. Этот скромный стандарт тель-авивского дома и тель-авивской улицы стал признаком новой либеральной, экологической, гражданской повестки дня, где в центре внимания – как наиважнейшая ценность – был простой житель. Вскоре эти гражданские и домашние ценности Белого города стали общепризнанными и их уже невозможно было игнорировать. Традиционный урбанизм Тель-Авива (его вектор был задан еще в 1930-е, в его основе – улицы и небольшие многоквартирные дома) стал для города стандартным выбором, естественным и разумным положением вещей, которое нельзя менять, разве что под давлением каких-то убедительных и авторитетных доводов. Представленная Зандберг концепция Белого города являлась эффективным орудием для всех гражданских акций против стихийной застройки. Если в ней и была какая-то доля идеологии или утопии, то главным образом это выражалось в стремлении к нормальному и банальному – это была мечта о таком тель-авивском мире, где вы всегда найдете какой-нибудь переулок, продовольственный магазинчик, дворик или лестницу. В контексте агрессивного урбанизма, правившего бал на протяжении 1960–70-х годов, (воз)рождение Белого города в 1980-е можно рассматривать как изобретение (или новое обретение) тель-авивской «нормальности».
С началом 1990-х в нашей истории появляется новое действующее лицо. Архитектор Ница Смук, посвятившая жизнь сохранению образцов интернационального стиля в Тель-Авиве, станет одной из самых влиятельных фигур, превративших историю Белого города в зафиксированную на бумаге и запечатленную в камне реальность.
Смук, уроженка Тель-Авива, вернулась в родной город после периода учебы и работы в Италии, где занималась реставрацией архитектурных памятников. Вскоре по возвращении ее назначили главным архитектором-реставратором при муниципалитете Тель-Авива. На этой должности в последующее десятилетие Смук претворила в жизнь амбициозный проект: выявила, идентифицировала и классифицировала постройки 1930-х годов, чтобы составить список зданий, которые следует сохранить. Она наметила реставрационный план для Тель-Авива, где обозначила периметр Белого города. Подготовив план реставрации города, Смук определила правила реставрационных работ и технические требования к ним и осуществляла надзор над проектами, не допуская даже малейших отступлений.
Ознакомительная версия.
