С большим интересом читаются и те страницы, которые знакомят с отдельными представителями большевистского подполья, с тем, как самоотверженно выполняли они указания В. И. Ленина, проводили в жизнь линию партии. Автор рассказывает об А. М. Игнатьеве, так много сделавшем в 1905 году для транспортировки оружия в Россию, вооружения боевых рабочих дружин.
Очень немногие знают о той огромной помощи, которую оказывала революционному движению в России Финляндия - различные слои ее общества. Об этом также рассказывается в книге.
Не перечислишь всего, что придает воспоминаниям Н. Е. Буренина большое значение. Они интересны и для широких слоев читателей, и для историков нашей партии и революционного движения.
Хочется отметить язык воспоминаний - простой и образный.
Из скромности автор воспоминаний о многом не рассказал. Следует подчеркнуть, что Н. Е. Буренин выполнял ответственные поручения партии не только в период борьбы против самодержавия и капитализма, но и после октября 1917 года.
Мне вспоминается тяжелый 1919 год. Наступление четырнадцати держав на Советскую республику создавало настолько опасное положение, что для партии не исключена была необходимость вновь уйти в подполье, если бы силы внутренней контрреволюции и иностранные интервенты взяли верх. И вот пришлось заранее заботиться о паспортах для всех членов ЦК, и для В. И. Ленина в первую очередь. Нужно было обеспечить партию и материальными средствами.
С этой целью было подготовлено большое количество бумажных денег царских времен (так называемых “екатеринок”, то есть сторублевок с портретом Екатерины). Для обеспечения их сохранности были сделаны оцинкованные ящики, в которые эти деньги были упакованы и переданы Николаю Евгеньевичу Буренину для сохранения их в Петрограде.Он закопал их, насколько я знаю, за городом, где-то в Лесном, а впоследствии даже сфотографировал их раскопку, когда Советская власть окончательно утвердилась.
Тогда же на имя Н. Е. Буренина (как купца по происхождению) был оформлен документ о том, что он является владельцем гостиницы “Метрополь”. Сделано это было с целью обеспечить партию материально. К счастью, Н. Е. Буренину не пришлось воспользоваться документом. Однако этот факт говорит о том, каким большим доверием со стороны ЦК партии пользовался Николай Евгеньевич.
Не сомневаюсь, что книга Н. Е. Буренина получит высокую оценку читателя.
(Предисловие Е. Д. Стасовой к первому изданию книги “Памятные годы”)
Родился я в декабре 1874 года в Петербурге, в богатой купеческой семье. У моего деда по отцу была бакалейная фирма - крупная торговля чаем, сахаром, кофе. Другой дед, со стороны матери, имел меховое дело в Гостином дворе и нажил миллионное состояние.
С юных лет я слушал рассказы о своих предках, которые выбились в люди из самых низов, преуспели, составили себе кругленький капиталец и “жили да поживали”. Все мои родственники крепко сидели на своих денежках, имели собственные дома, откормленных лошадей.
В детстве я с младшим братом жил в доме бабушки - миллионерши Прасковьи Тарасовны Лесниковой. В молодости она была светской женщиной, жившей в свое удовольствие, любившей наряды, выезды, балы, окруженной целым штабом обожателей.
Под старость бабушка прониклась презрением к мирской суете и стала замаливать грехи.
Она сделалась ханжой, воспылала привязанностью к монастырям, монахам и монахиням. В ее особняке на Троицкой улице (ныне улица Рубинштейна) постоянно вертелись странницы, выдававшие себя чуть ли не за “святых”. Одна из них - хромая Евдокеюшка - жила здесь на постоянных хлебах. Носила она монашескую одежду, повязывала голову черным платком. Пахло от нее чем-то затхлым с примесью ладана. Когда мы заставали ее врасплох, простоволосую, всяее “святость” в наших глазах моментально улетучивалась. Уж очень смешной была ее жидкая, туго заплетенная косичка полуседых, полужелтых волос. Перевязанная на конце черной ободранной тряпочкой, торчала эта косичка весьма неблагообразно.
Каждое воскресенье нас будило монотонное молитвенное пение тонких женских голосов. В “гладильной” - большой комнате, где обычно гладили белье, - собиралась после ранней обедни к чаю туча монашенок, молодых и старых. Они приезжали в Петербург за мздой из разных монастырей. Монашенок ждали длинные, покрытые клеенкой гладильные столы. На плите грелись огромные чайники. На столах были расставлены большие бульонные чашки, тарелочки с сахаром и блюда с разрезанными пополам французскими булками.
Бабушка торжественно выплывала из внутренних покоев, а монашки вставали и кланялись в пояс. Прачка Авдотьюшка, бывшая одновременно и личной горничной хозяйки, подсчитывала монашек и выдавала каждой по гривеннику.
Это были, так сказать, “задворки”, предназначенные для “черной кости”. Другая картина открывалась в парадных комнатах, где принимали высшую церковную знать - архимандритов, архиереев, а по особо торжественным дням и самого митрополита.
В рождество и пасху приезжали целые хоры из разных монастырей. Когда они заканчивали свою программу, регенту вручался конверт с вознаграждением. В столовой накрывался большой стол с обильными яствами. Особенно радушно принимала бабушка монахов Сергиевской пустыни, где находились могилы деда и родственников. Нрав у этих монахов был весьма веселый. При хозяйке они еще старались сохранять строгость и скромность, приличествующие их сану, но когда та уходила, превращали “порося в карася” и набрасывались на обильные яства, запрещенные монастырским уставом, усердно запивая их крепкими напитками.
Посещали нас и “князья церкви”. Хорошо запомнилась мне “священная особа” митрополита Исидора. Был он очень стар, с лицом, похожим на комок пыльной тряпки. Приезжал митрополит на четырех лошадях, запряженных цугом, в карете с большими зеркальными стеклами. На огромных козлах, покрытых сукном, расшитым золотом и шелками, восседал кучер, на одной из передних лошадей сидел форейтор, а на запятках стоял лакей. Все трое были в ливреях, таких же богатых, как сукно на козлах. Словом, приезд “князя церкви” представлял собой эффектное зрелище.
Когда карета приближалась к подъезду, люди около дома выстраивались в две шеренги.
Из парадной дверипо ковру, простертом навстречу митрополиту, выходили мои дяди тетки. Они брали митрополита под ручки, осторожно высаживали его из кареты и бережно вели, точно опасались, что он рассыплется или растает в их руках. Сама бабушка ожидала митрополита всегда на верхней площадке лестницы.
После короткого отдыха Исидора приглашали в столовую. Здесь для него было приготовлено большое, обитое шелком кресло. Все родственники и гости рассаживались за столом по рангам. Мы, дети, попадали на конец стола, вместе с многочисленными приживалками, которых милостиво допускали к парадным обедам.
Совершали мы и ответные визиты митрополиту. Случалось это обычно в один из праздничных дней, когда в церкви Александро-Невской лавры происходила парадная служба. Мы удивлялись, как торжественно выглядел здесь этот маленький, неказистый старичок с дряблым, сморщенным лицом, В сияющей митре, весь утопая в золотом парчовом облачении, окруженный множеством архимандритов, дьяконов и прислужников, в дыме ладана и в свете тысяч паникадил и свечей, митрополит Исидор в самом деле казался лицом, осененным благодатью.
После службы мы шли по бесчисленным коридорам в покои Исидора. Здесь митрополит оставался в простецкой коломянковой рясе и вновь превращался в довольно-таки жалкого, уродливого старичка. Особенно смешны были его волосы, заплетенные в косицу. Она торчала сзади, как у бабкиной приживалки-хромоногой Евдокеюшки.
Разоблачившись, митрополит отдыхал в кресле, а вокруг него толпились всякие мужчины и женщины. Как сейчас помню одну нашу родственницу, сравнительно молодую женщину. Сидя в своем пышном платье на скамеечке у ног митрополита, она умиленно на него смотрела, время от времени брала его руку, гладила ее и шептала, словно в исступлении: “Владыка, душечка. Владыка, ангел…”
Исидор вначале терпеливо относился к ней, но потом вдруг рассердился, вырвал руку и обозвал свою усердную почитательницу-кликушу дурой. Нам, детям, эта сцена доставила искреннее удовольствие. Мы не могли удержаться от смеха.
Часто устраивались приемы и в честь другого представителя высшей церковной знати - экзарха Грузии Павла. В противоположность кукольному сухонькому Исидору, Павел был мужчиной необъятной толщины. На его расплывшемся самодовольном лице поблескивали маленькие, бесцветные злые глазки. Его темно-лиловая тяжелая бархатная ряса была усеяна на груди драгоценными камнями и орденами. Обеды в его честь длились очень долго. И сам он, и все другие много и жадно ели и пили.
