Ваши товарищеские отношения… На другой день после того как ты закричал «не могу!», один из твоих ближайших товарищей, Емельян Ярославский, печатает в «Социал Дем.» статью об «истерических интеллигентах, которые жалеют камни и не жалеют людей», которые «верещат „не могу!“, ломая холеные барские… руки», и пр. (цитирую приблизительно, но стиль не искажаю). Таково товарищеское уважение.
Это пролетарий? Нет, это грубый солдат, который целуется с товарищем по казарме, пока пьют вместе денатурат, а чуть несогласие – матершина и штык в живот. Я в такой атмосфере жить и работать не мог бы. Для меня товарищеские отношения – это принцип новой культуры. Чтобы не нарушить их по отношению к далеким кавказским дикарям, раз вошедшим на товарищеских правах в мою революционную жизнь, я порвал почти со всеми мне близкими, с группой «Вперед» – ты помнишь. И я не так-то легко меняю свою природу. Тут нет ничьей вины: все это было неизбежно. Ваша безудержная демагогия – необходимое приспособление к задаче собирания солдатских масс; ваше культурное принижение – необходимый результат этого общения с солдатчиной при культурной слабости пролетариата… Я ничего не имею против того, что эту сдачу социализма солдатчине выполняют грубый шахматист Ленин, самовлюбленный актер Троцкий. Мне грустно, что в это дело ввязался ты, во-1), потому что для тебя разочарование будет много хуже, чем для тех; во-2) потому что ты мог бы делать другое, не менее необходимое, но более прочное, хотя в данный момент менее заметное дело, – делать его, не изменяя себе. Я же останусь при этом другом деле, как ни утомительно одиночество зрячего среди слепых. Социалистической революции в Европе теперь не будет – не на том уровне культуры и организованности стоит ее рабочий класс, возраст его ясно засвидетельствован историей войны. Там будет ряд революций характера ликвидационного, уничтожающих наследство войны: авторитарность (олигархию, диктатуру властей), задолженность (следовательно, гипертрофию рентьерства), остатки национального угнетения, вновь созданную войною и фиксированную госуд. капитализмом обособленность нации и пр. – работы много…»
После октябрьского переворота А. А. Богданов руководил Пролеткультом, преподавал политическую экономию в I МГУ, входил в Коммунистическую академию. Главная задача философии, считал он, внести единство в живой опыт. Организаторами и исполнителями в обществе являются сейчас пролетарии, здраво рассуждал он, значит, на них и следует опираться. Переиздаются «Красная звезда» и «Инженер Мэнни», но главным трудом того времени стала для А. А. Богданова «Тектология. Всеобщая организационная наука» (1913–1922). Именно в «Тектологии» он построил оригинальную общенаучную концепцию – некий первый развернутый вариант общей теории систем. Враждебно встреченная современниками, эта работа только в середине XX века вызвала наконец интерес. «Мой главный исходный пункт, – писал Богданов, – заключается в том, что структурные отношения могут быть обобщены до такой же степени формальной чистоты схем, как в математике отношения величин, и на такой основе организационные задачи могут решаться способами, аналогичными математическим. Более того – отношения количественные я рассматриваю как особый тип структурных, и самую математику – как раньше развивавшуюся, в силу особых причин, ветвь всеобщей организационной науки: этим объясняется гигантская практическая сила математики, как орудия организации жизни».
Богданов был глубоко убежден, что смысл жизни – в приобщенности каждого отдельного человека к великому человеческому коллективу, в растворении чувств каждого отдельного человека в едином океане общечеловеческих стремлений, горя и радостей. «Пусть люди сами не сознавали, – писал он в „Инженере Мэнни“, – почему для них радостно было бороться и даже умирать за идею свободы; их чувство было яснее и глубже их мысли: для человека нет большего счастья, как быть живой частицей могучего, всепобеждающего порыва. Таким порывом для человечества всегда была идея свободы». И спасет и облагородит человека не греза и не мечта, был убежден Богданов, а только опыт – накопление опыта, его стройная организация.
В литературно-философских работах «Теория Пролеткульта» (1917), «Наука и рабочий класс» (1918), «Элементы пролетарской культуры в развитии рабочего класса» (1920), особенно в статье «О художественном наследстве» (1918) Богданов открыто заявлял, что прошлое больше не может определять настоящего. Он впервые так прямо заявил о назревшем в обществе особом отношении к классическому наследству. «Взять у них можно, и следует, много, очень много, – но не продать же им за это, незаметно для себя, свою классовую душу», – писал он. Классики, конечно, нужны, но всего лишь как школа овладения литературной техникой. По-настоящему, в новом мире нужны только новые произведения.
С 1926 года Богданов – директор и руководитель «Института борьбы за жизнеспособность». Так назвали первый в мире научный Институт переливания крови. Ученый прекрасно понимал, какую важную роль могут сыграть работы такого института в условиях внешней блокады страны, в условиях вполне возможной новой, еще более страшной, чем прошлая, мировой войны. Он искал простых, наиболее эффективных способов восстановления сил работниками и защитниками нового общества. Заодно пытался практически проверить идею той самой «коллективной борьбы за жизнеспособность», о которой писал еще в романе «Красная звезда». И погиб 7 апреля 1928 года, проводя на себе эксперимент по переливанию крови.
Несколькими днями позже Совнарком РСФСР «принимая во внимание исключительные революционные и научные заслуги А. А. Богданова (Малиновского)», постановил присвоить Государственному научному Институту переливания крови его имя. В годы большого террора имя подозрительного «синьора махиста», конечно, из названия института исчезло, но к концу ХХ века оно вновь вернулось на заслуженное место.
КОНСТАНТИН ЭДУАРДОВИЧ ЦИОЛКОВСКИЙ
Родился 6 (17) сентября 1857 года в селе Ижевском.
В девять лет переболел скарлатиной, практически полностью потерял слух.
«Глухота заставляла меня страдать каждую минуту моей жизни, проведенной с людьми, – признавался Циолковский в записках „Черты из моей жизни“. – Я чувствовал себя с ними всегда изолированным, обиженным, изгоем. Это углубляло меня в самого себя, заставляло искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным. Я делал самодвижущиеся коляски и локомотивы, приводились они в движение спиральной пружиной. Сталь я выдергивал из кринолинов, которые покупал на толкучке. Особенно изумлялась тетка и ставила меня в пример братьям. Я также увлекался фокусами и делал столики и коробки, в которых вещи то появлялись, то исчезали».
Поверив в технические способности сына, отец – лесник – отправил его в Москву. Там он три года изучал физику и математику по курсам средней и высшей школы. Это было совсем не просто. «Каждые три дня я ходил в булочную и покупал там на 9 коп. хлеба. Таким образом, я проживал 90 коп. в месяц. Тетка сама навязала мне уйму чулок и прислала в Москву. Я решил, что можно отлично ходить без чулок. Продал их за бесценок и купил на полученные деньги спирту, цинку, серной кислоты, ртути и прочего. Благодаря, главным образом, кислотам я ходил в штанах с желтыми пятнами и дырами. Мальчики на улице замечали мне: „Что это, мыши, что ли, съели ваши брюки?“ Ходил я с длинными волосами просто оттого, что некогда стричь волосы… Я был все же счастлив своими идеями и черный хлеб меня нисколько не огорчал. Мне даже в голову не приходило, что я голодаю и истощаю себя».
Тогда же Циолковский случайно познакомился с библиотекарем Румянцевской библиотеки философом Н. Федоровым. Главная работа Федорова «Философия общего дела», несомненно, повлияла на будущего писателя и изобретателя, по крайней мере, привела Циолковского к тому, что позже назвали русским космизмом – к мысли, что космос вовсе не пуст, что он и есть та исполинская сцена, на которой многие и многие миллиарды лет проявляют себя самые разные формы жизни, в том числе разумные.
Осенью 1879 года Циолковский экстерном сдал нужные экзамены и был назначен на должность учителя арифметики, геометрии и физики в маленький город Боровск Калужской губернии. «Надел наушники, полушубок, пальто, валенки и отправился в путь». Учителем, подсчитал позже Циолковский, «прослужил я без перерыва около 40 лет. Через мои руки прошло примерно 500 учеников и полторы тысячи учениц средней школы. Я прочел не менее 40 000 лекций (по глухоте я не любил спрашивать и потому придерживался лекционного метода). Учащиеся очень любили меня за справедливость и неутомимость в объяснениях». В свободное от преподавания и научных опытов время странный учитель стриг на крылечке соседских ребятишек, а зимой гонял с ними по льду реки на коньках. Любопытство, тяга к неизвестному всегда оставалось главной его чертой. «Однажды я поздно возвращался от знакомого. На улице был колодезь. У него что-то блестело. Подхожу и вижу в первый раз ярко светящиеся гнилушки. Набрал их полный подол и пошел домой. Раздробил гнилушки на кусочки и разбросал по комнате. В темноте было впечатление звездного неба. Позвал кого можно и все любовались…»
