«Всех нас должны вдохновлять идеи великих людей нашей истории. Судьба требует от нас не больше того, что она требовала от великих людей германской истории. Пока я жив, я буду думать только о победе моего народа. Я ни перед чем не остановлюсь и уничтожу каждого, кто против меня… Я намерен уничтожить врага…»
Это была эффектная речь, и, насколько известно, ни один генерал не поднял свой голос, чтобы высказать сомнения, имевшиеся почти у всех армейских командующих, относительно успеха наступления в это время или относительно аморальности нападения на Бельгию и Голландию, нейтралитет которых и незыблемость границ Германия торжественно гарантировала. По утверждению некоторых присутствовавших на этом совещании генералов, замечания Гитлера относительно невысокого духа в высших армейских эшелонах и генеральном штабе были высказаны в куда более сильных выражениях, чем в приведенной записи.
В этот же день, в шесть часов вечера, нацистский диктатор вновь послал за Браухичем и Гальдером. Начальника генерального штаба сухопутных войск он продержал в приемной как провинившегося мальчишку, а главнокомандующему прочитал мораль о «цоссенском духе». Главное командование сухопутных войск (ОКХ) Гитлер обвинял в пораженческих настроениях, а генеральный штаб, возглавляемый Гальдером, в том, что он «проявляет упрямство, которое мешает ему присоединиться к фюреру и поддерживать его». Униженный Браухич, согласно его показаниям, данным позднее в Нюрнберге, предложил свою отставку, но Гитлер не принял ее, резко напомнив главнокомандующему, что он «обязан выполнять… долг и обязанности точно так же, как любой другой солдат». В тот вечер Гальдер нацарапал стенографическим знаком в своем дневнике: «День кризиса!»
День 23 ноября 1939 года во многих отношениях стал вехой в развитии событий. Он ознаменовал собой решительную победу Гитлера над армией, которая в первую мировую войну свергла императора Вильгельма II и взяла на себя высшую политическую и военную власть в Германии. С этого дня бывший австрийский ефрейтор начал оценивать свои не только политические, но и военные суждения как более квалифицированные, чем суждения его генералов, и перестал прислушиваться к их советам, отвергая их критику, что в конечном счете привело к катастрофе.
«Произошел конфликт, — говорил на суде в Нюрнберге Браухич, описывая события 23 ноября, — который позднее был улажен, но так и не залатан до конца».
Более того, разглагольствования Гитлера перед генералами в тот осенний день полностью отбили у Гальдера и Браухича охоту помышлять о свержении нацистского диктатора. Он ведь предупредил, что уничтожит любого, кто встанет на его пути, и, по словам Гальдера, намеренно добавил, что подавит любую оппозицию со стороны генерального штаба «со всей жестокостью».
По крайней мере, в то время Гальдер не был тем человеком, который смело встречает столь серьезные угрозы. Когда спустя четыре дня, 27 ноября, генерал Томас по настоянию Шахта и Попитца явился к Гальдеру с просьбой уговорить Браухича действовать против фюрера (по воспоминаниям Гальдера, Томас сказал: «Гитлера нужно устранить!»), начальник генерального штаба напомнил ему о возникших трудностях, заметив, что не уверен в желании Браухича принять «активное участие в перевороте».
Спустя несколько дней Гальдер привел Гёрделеру довольно смехотворные доводы, мотивируя ими отказ от дальнейших планов свержения нацистского диктатора. Хассель записал их в своем дневнике. Кроме того факта, что «нельзя устраивать бунт в то время, когда стоишь лицом к лицу перед противником», Гальдер выдвинул следующие причины: «Необходимо дать Гитлеру последний шанс избавить немецкий народ от рабства британского капитализма… Другого столь крупного деятеля сегодня нет… Оппозиция еще не созрела… Нельзя быть уверенными в молодых офицерах». Хассель обратился к адмиралу Канарису, одному из основных заговорщиков, с просьбой продолжить начатое дело, но ничего не добился. «Он уже не надеется, что генералы способны оказать сопротивление, — записал в своем дневнике 30 ноября бывший посол, — и считает, что предпринимать что-либо в этом направлении бесполезно». Немного позднее Хассель отмечал, что «Гальдер и Браухич для Гитлера не более чем мальчики, подносящие клюшки и мячи во время игры в гольф».
Нацистский террор в Польше (первая фаза)
Прошло немного времени после нападения на Польшу, как в моем дневнике начали появляться заметки о нацистском терроре в захваченной стране. И последующие страницы дневника полны подобных записей. 19 октября Хассель сообщил, что слышал об «ужасных жестокостях эсэсовцев, особенно в отношении евреев». Еще позднее он доверительно изложил в своем дневнике историю, рассказанную ему немецким землевладельцем из провинции Позен[28].
«Последнее, что он там видел, — это пьяный партийный лидер, который приказал открыть тюрьму, застрелил пять проституток и пытался изнасиловать еще двух».
18 октября Гальдер записал в своем дневнике основные пункты, обговоренные с Эдуардом Вагнером, генерал-квартирмейстером, который в тот день совещался с Гитлером относительно будущего Польши. Будущее ее представлялось мрачным.
«Мы не хотим оздоровления Польши… Польша должна управиться самостоятельно. Ее не следует превращать в образцовое, по немецким понятиям, государство. Не допустить, чтобы польская интеллигенция стала новым правящим классом. Жизненный уровень должен оставаться крайне низким. Дешевые рабы… Добиться всеобщей дезорганизации в экономике. Никакой помощи от имперских инстанций! Рейх должен только обеспечить генерал-губернатору средства для осуществления этого дьявольского плана».
И рейх обеспечивал.
Теперь на основе захваченных немецких документов и показаний свидетелей на различных судебных процессах в Нюрнберге можно коротко описать, как стал осуществляться нацистский террор в Польше. Но это было только начало тех мрачных злодеяний, которые впоследствии немцы совершали во всех захваченных ими странах. Однако самые ужасные злодеяния они совершили в Польше, где нацистское варварство достигло невероятных масштабов.
Перед самым нападением на Польшу на совещании в Оберзальцберге 22 августа Гитлер говорил своим генералам, что там начнут твориться такие дела, которые им не понравятся, и предупредил, чтобы они в подобные дела «не вмешивались, ограничиваясь выполнением своих чисто военных обязанностей». Он знал, о чем говорил. Автора этих строк как в Берлине, так и в Польше вскоре завалили сообщениями об устраиваемых нацистами убийствах. Доходили эти сообщения и до генералов. 10 сентября, когда польская кампания была в полном разгаре, Гальдер занес в свой дневник случай, который вскоре стал широко известен в Берлине. Несколько бандюг из эсэсовского артиллерийского полка привели пятьдесят евреев на ремонт моста; когда те после целого дня напряженной работы закончили ремонт, эсэсовцы загнали их в синагогу и устроили там побоище, уничтожив всех до одного. Даже генерал фон Кюхлер, командующий 3-й армией, который впоследствии не мучился угрызениями совести, отказался утвердить вынесенные убийцам приговоры военно-полевого суда — один год тюрьмы на том основании, что наказания оказались слишком мягкими. Однако главнокомандующий армией Браухич после вмешательства Гиммлера вообще отменил приговоры, сославшись на то, что осужденные подпадают под общую амнистию.
Немецких генералов, считавших себя истинными христианами, это смущало. 12 сентября в вагоне фюрера состоялось совещание между Кейтелем и адмиралом Канарисом, на котором последний протестовал против зверств, творимых в Польше. Подхалимствующий шеф штаба ОКВ коротко заметил в ответ, что «фюрер уже решил этот вопрос». Если армия хочет оставаться «непричастной к подобным происшествиям, то ей придется принять эсэсовских комиссаров в каждую воинскую часть для осуществления этих убийств».
«Я указал генералу Кейтелю, — записал Канарис в своем дневнике, который был предъявлен суду в Нюрнберге, — что знаю о запланированных в широких масштабах казнях в Польше, особенно в среде аристократии и духовенства. В конечном счете мир возложит ответственность за эти деяния на вермахт».
Гиммлер был слишком хитер, чтобы позволить генералам хоть частично уйти от ответственности за творимые злодеяния. 19 сентября Гейдрих, главный помощник Гиммлера, посетил главное командование вермахта и сообщил генералу Вагнеру о планах эсэсовцев относительно чистки среди польских евреев, интеллигенции, духовенства и дворянства. Свою реакцию на сообщение Вагнера Гальдер поспешил отразить в дневнике:
«Требования армии: „чистку“ начать после вывода войск и передачи управления постоянной гражданской администрации, то есть в начале декабря».
