Ознакомительная версия.
Боясь уклониться от сути этой статьи, я умолчу о том, чем кончилось это давление и на что оно меня вызвало по мере истощения моего долготерпения и вопиющей несправедливости директора; скажу только, что вместо подготовляемой им мне серой куртки я, как сказал выше, вышел прапорщиком, что и было немалою причиною того, что я избрал себе службу на Нерчинских заводах, где тогда мест свободных было много, и я думал, что на безрыбье и рак рыба. К тому же вследствие угнетения своего внутреннего "я" меня тянула в Восточную Сибирь какая-то неведомая сила, необъяснимая таинственность! И теперь благодарю Бога, что случилось в моей судьбе так, а не иначе.
Надев эполеты, я уехал в отпуск к своим родителям, не видавшись с ними восемь с половиною лет! Отец мой в то время служил уже в Пермской губернии в Дедюхинском соляном заводе, куда и уехал на службу в тот самый год, когда я поступил в корпус.
В сентябре 1855 года кончился срок моего отпуска и я, прогостив у своих два месяца, должен был снова проститься надолго и ехать в Восточную Сибирь…
При последнем "прости" родители благословили меня небольшим образом в серебряном окладе во имя Покрова Пресвятой Богородицы…
… Останавливаясь на этом, ворочусь к прерванному рассказу и поведу речь о том, что, приехав домой из тайги и отправив Алексея и Ибрагима в партию, я, прожив несколько дней в кругу своей семьи, видел однажды сон, что будто бы нашел в тайге новый, в серебряной ризе образок Божией Матери. Проснувшись, я сказал об этом видении жене, но оба мы не придали никакого значения сну и забыли о нем.
Но вот чрез несколько дней я снова вижу крайне замечательный сон, который и до настоящего дня остался в моей памяти до мельчайших подробностей видения. Вот он.
Хожу я в непроходимой тайге только вдвоем с своим товарищем по корпусу К. Г. Резановым, который как Нерчинский уроженец когда-то передавал мне еще в юных годах некоторые сведения о своей далекой родине. Хожу и, спускаясь в какую-то долину, толкую о том, что вот в какую трущобу мы забрались, где и ноги человеческой, кажется, никогда не бывало. Как вдруг видим копанную рукой человека яму (шурф). Нас ужасно поразило то, что эта яма противоречила нашим только что высказанным взглядам. Тем не менее мы тотчас спустились в эту яму и увидали из ее бока, или борта, торчащую металлическую ручку наподобие кастрюльной. Оба мы протянули руки к этой ручке, но я успел взяться за нее первый. В это время что-то металлически звонко тенькнуло, ручки не стало, а пред нами, как бы в распахнувшемся борте ямы, показалась большая темная пещера. В ней против самого хода мы увидали такой громадной величины образ Богоматери, что поразились грандиозностию его размеров.
Весь образ дышал новизною золотой ризы и прелестью изображения Царицы Небесной! Стоял он на невидимом возвышении, а перед ним помещалась широкая мраморная урна в виде плоской чаши, по которой струилась и журчала хрустальная вода, точно так, как она бежит в горных речках. За образом выходил ужасный свет от огня, который гудел и как бы происходил от громадного горна. Кругом же в пещере был страшный мрак и невозмутимая тишина. Пораженные этим видением, мы упали на колени и стали горячо молиться…
Спустя некоторое время, меня удивляло то, каким образом бежит в урне вода и откуда исходит этот ужасный огненный свет. Я встал, молясь Пречистой Деве, и тихонько еще раз посмотрел в урну — вода бежала в ней по-прежнему. Обойдя Резанова, который все еще молился на коленях, я зашел за образ и увидал, что этот ужасный свет выходит из точь-в-точь такого же горна, в каком плавят золото. Горн этот помещался сзади громадного образа, гудел отделяющимся пламенем, искры валили из него мириадами, но живой души не было видно при всей этой обстановке.
Убедившись в причине отделения света, я подошел к молящемуся Резанову и, молясь сам образу, сказал:
— Тут что-то неладно, я сейчас осмотрю пещеру.
Отправясь направо в непроницаемый мрак, я тихонько подвигался вперед с растопыренными руками и неожиданно наткнулся на какие-то нары, на которых были разостланы потники (войлока), а на них лежали сырые картошки, кои и попали мне в руки, когда я в темноте обследовал попавшееся и шарил руками. Потники и картофель привели меня к тому заключению, что тут, в пещере, кто-нибудь есть и кто-то живет, но увидать никого не мог.
Воротившись к образу, я видел ту же картину, умилялся ею, но на меня напал какой-то страх благоговения, я снова упал на колени и стал горячо молиться. Потом встал, взял Резанова за плечо и сказал:
— Пойдем, брат, скорее отсюда; тут, должно быть, кто-то живет, уж не разбойники ли?
Мы пошли из пещеры, все время оборачиваясь к Богоматери и усердно молясь ее пречистому образу. Картина всего виденного не изменялась.
В ужасе и смятении я проснулся, но, не шевеля ни одним мускулом, не понимал себя и не знал — жив я или нет. Не мог сообразить, где я и что со мною! Что это — сон или действительность? Но вот я, одумавшись, перекрестился, что и говорило мне, что я жив; вопрос заключался только в том, где я нахожусь, так как в крошечной нашей спальне горевшая лампадка потухла и при запертых ставнях с улицы была непроницаемая темнота. Долго я не мог понять, где я спал, дома ли, в таежном ли зимовье или в лесу, под открытым небом. Так велико было мое смущение и невольное непонимание окружающей обстановки, вероятно, вследствие того, что очень часто приходилось менять ночлеги. Наконец, совсем освоившись, я убедился, что нахожусь дома, в спальне, и подле меня не Алексей, а еще молодая моя жена. Слыша, что она спит, я не стал ее будить, хотя ужасно хотелось поделиться с ней своим замечательным сновидением. Долго я не спал, не знал, который час ночи, и думал только об одном: как бы не забыть, не заспать, как говорят, такого чудного сна. В силу этой боязни я долго обдумывал все виденное и, чтоб не забыть его, завязал на сорочке узел, и, как бы успокоившись этой предосторожностью, я незаметно снова уснул и проснулся уже тогда, когда взошло солнце и в щели ставней несколько осветило нашу спаленку.
Сна я не забыл и тотчас рассказал жене, как только она проснулась, а на десять ладов передумав о его значении, сказал:
— Знаешь ли что, Душа (Евдокия)! Вот посмотри, что, даст Бог, я открою хорошее золото. Давай скорее вставать, пошлем за батюшкой и отслужим молебен царице небесной. Я вижу ее благословение уже второй раз и чувствую в этом видении хорошее предзнаменование.
В тот же день мы отслужили молебен Покрову Пресвятой Богородицы, и у меня на сердце сделалось как-то легко и тепло, точно какая-то благодать осенила мою душу.
Прошло после этого видения четыре дня. И вот после утреннего чая сидел я у оконца нашей мизерной квартирки и читал "Современник". Как вдруг слышу близкий топот верхового коня. Я машинально оглянулся и увидел, что едет верхом мой Алексей, который, не заметив меня, бойко прохлынял в мой дворик. Сердце мое замерло от этой неожиданности, так как Алексей должен был приехать не ранее как еще через неделю. Много тяжелых дум повернулось в моей голове. Могли привезти в тайгу водку, перепоить команду и тогда — поминай как звали!.. — но вместе с этими мыслями являлось и радостное чувство, о котором предсказывал виденный сон. Под этими впечатлениями я выскочил чрез сени во двор и пытливо смотрел на физиономию Алексея, который слезал с коня и здоровался с людьми на кухне. Радостное лицо Алехи успокоило мою душу, я видел, что ничего дурного не случилось, а напротив — сердце подсказывало мне о чем-то добром.
— Здравствуй, Алексей! Что хорошенького? Говори скорее! — закричал я ему через двор.
— Здравствуй, барин! Молись скорей Богу и хвали его милость: золото нашли, и богатое золото! — отвечал, подходя ко мне, Алексей.
— В самом деле? Или ты шутишь? — радостно веря его словам и как бы не веря своему счастию, спрашивал я.
— Какие тут шутки, барин! Золото — так золото и есть! Богатое, страсть! Эво, какие лепехи! — говорил сиявший радостью Алексей, указывая на ногти своих заскорузлых пальцев, уже подойдя ко мне и сняв шапку.
Я обнял Алексея и крепко-крепко расцеловался.
— В той самой падушке нашли, которую мы, было, прозевали; вот куда заворотил ты партию и где задал последние работы, — пояснил Алексей и вместе со мной вошел в сенцы.
— Вот видишь, Алексей! Какое у меня предчувствие было, чтоб не выводить совсем партию и подождать; а ты все торопил: пойдем да пойдем дальше! Видишь, счастье-то наше ближе было: да и чуть не осталось, если б тебя послушался, — толковал я, войдя в квартирку и наливая рюмку коньяку, чтоб угостить радостного вестника.
— Верно, верно, барин! Значит, на все воля Господня! С золотом поздравляю! Дай бог тебе счастья и всякого благополучия за твою простоту и добрую душу… — говорил Алексей, взяв от меня рюмку и низко кланяясь.
— Постой, брат, погоди! — Я налил другую, чокнулся с ним и выпил вместе с Алексеем, который стал рассказывать подробно об открытии и как проехал он новой дорогой по указанию орочона и как испугал двух изюбров, бывших на минеральном ключе. Но в это время мне было не до изюбров, и я поздравил жену с открытием золота и с тем, что виденный мною сон действительно был предзнаменованием нашего счастья.
Ознакомительная версия.
