Эйзенхауэр не был сыном шахтёра и мог бы оставить после себя архитектуру поинтересней.
Слава богу, хоть фрески заказали Марку Шагалу, правда, нынче, в связи с бедственным положением театра, фрески проданы в частные руки с условием, что их не выпилят и не увезут. И российскими мозгами не понять, почему супердержава не в состоянии подкормить свой главный оперный театр. Мы считали бы национальным позором проданную олигарху квадригу Аполлона с крыши Большого театра, но американский рационализм видит это иначе.
В Мет, как называют свою оперу ньюйоркцы, всё иначе, чем в Большом театре. В том числе нижний буфет с заранее заказанными дорогими блюдами и сверхдорогими напитками. В том числе то, что публика, берущая с собой сэндвич и бутылку воды, может рассматривать происходящее в дорогом буфете в бинокль как дополнительную часть спектакля. Но в зале все равны, и рядом сидят как дамы в бриллиантах на астрономические суммы, так и молодёжь в драных джинсах и вонючих кроссовках.
Меломаны бесчинствуют здесь, как и везде. Недавно зритель распылил в оркестровую яму во время спектакля «Вильгельм Телль» неизвестный порошок. Полиция эвакуировала зрителей и оркестрантов, но оказалось, это не теракт. Просто впечатлительный любитель оперы привёз из другого города прах своего друга и развеял на головы музыкантов.
Справа от Мет находился Концертный зал Эвери Фишера. Считается, что памятник Ленину с одной кепкой на голове и второй кепкой в руке – советско-российский символ; но опыт путешествий подсказывает, что в каждой стране свои Ленины с двумя-тремя кепками. Один из них – Зал Эвери Фишера, в который засунули больше зрительских кресел, чем предусматривал архитектурный план. Зал обиделся и перестал звучать, в его реконструкции закопали около миллиарда долларов, но эффекта нет. Здание можно только снести и снова выстроить по проекту.
Мы зашли в фойе несчастного зала, которое было чем-то между театральным буфетом и кафешкой. Бармен недовольно копался минут 10 в чайном ящике, пока нашёл единственный пакетик нормального чая. Как говорит моя эмигрировавшая подруга:
– Американская жизнь – это кофе без кофеина, чай без танина, масло без холестерина, секс без сексоина!
С чаем и пирожными мы отправились на ступеньки амфитеатра перед входом, на этих ступеньках народ сидел, лежал, пил, ел, общался, играл в гаджетах, читал электронные книжки или дремал. Вайфая здесь не было, да и вообще при всех инновационных понтах вайфай на Бродвее был только в кофейнях «Старбакс», но туда молодняк набивался как селёдки в бочку и устраивался даже на подоконниках.
Возле нас, усевшихся на подстеленные пакеты, прямо на ступеньки плюхнулась дама в вечернем костюме. Позже я убедилась, что в Нью-Йорке в принципе сдвинут гигиенический стандарт – у нас одетая подобным образом дама дотерпела бы до лавочки, но здешнюю не волновало, что до неё тут ходили ногами. Она достала из сумки термос, домашние бутерброды в салфетке и стала перекусывать. Видимо, не хотела связываться с общепитом.
Потом мне объяснили, что на Бродвее еда или дорогая, или опасная. Одни не рискуют деньгами, другие – здоровьем. Даже уверяли, что общепит сертифицирован буквами «А», «B» и «С» в зависимости от жёсткости гигиенических требований и показывали фото объявления в туалете общепитовского «Сабвея»: «Работники обязаны вымыть руки, прежде чем возвращаться к работе».
Но всё равно казалось, что руки американский персонал не моет во всех трёх категориях, к тому же самозабвенно копается при посетителях в ухе, чешет как под мышками, так и в более табуированных местах. В России тоже покупаются санитарные книжки, а мигранты, готовящие в одном ресторане, успевают помыть унитазы в соседнем. Но у нас это за кадром, а в Нью-Йорке живут «без занавесок».
В фойе Зала Эвери Фишера было чисто и правильно, идите туда без страха и упрёка, но бóльшая часть обследованных нами заведений в самой престижной части Манхэттена, независимо от цен, выглядела антисанитарно и предлагала еду второй свежести.
Совсем чудовищно смотрелись передвижные киоски «food truck» – эдакие «печки-лавочки» с нулевой санитарией. Трудящиеся в них арабы дымили и коптили так, что, пробегая мимо, приходилось жмуриться и затыкать нос. Жарили они явно на дизельном топливе, и наша распоследняя «крошка-картошка» казалась на этом фоне высокой кухней, созданной в стерильных условиях.
При этом в «печках-лавочках» кормились не только бомжующие, но и люди в дорогих деловых костюмах. Покупали и ели на ходу то, на что и смотреть-то было жутко. На Манхэттене вообще каждый второй ест на ходу что-то очень вредное и очень примитивное, бросая объедки и упаковки на тротуар. Потому что в недорогих кафе предлагают то же самое, но дороже. Нормальная еда в иной ценовой категории, а американцы очень экономны.
Работающие предпочитают завтракать и обедать на ходу. Утром потому, что спешат; днем потому, что мал перерыв на обед; а на ужин в кругу семьи съедается всё, что не съедено за день. Как писал Шарль Талейран: «Америка это страна, в которой 32 религии, и всего одно блюдо на обед…» Но несмотря на повальное кусочничанье и бутербродничанье, рекламировать Нью-Йорк начинают с темы кухонь, хотя, на мой взгляд, это точно не город «праздника живота».
Мы снова двинулись на поиски «красивого здания с колоннами», но попали в лапы пожилого рикши. Рикш мы в Индии повидали, но этот был эксклюзивен – разъезжал в белом костюме на белом велосипеде с прибитой к нему идиотской белой каталкой. Для образа куриного полковника Сандерса рикше не хватало только чёрной бабочки. Он высадил пожилую пару и убалтывал нас на поездку «с бешеной скидкой, всего за 60 долларов, потому что иначе вы ничего не поймёте о Нью-Йорке!». И мы бы уболтались, но подобное передвижение по бродвейским пробкам было медленнее пешей ходьбы.
Покидая площадь Линкольна, я вспомнила, что её называют «театральной», при том, что Линкольн был застрелен именно в театре и именно актёром – Джоном Уилксом Бутом. Так что назвать именем Линкольна «театральную площадь» – это американский чёрный юмор. Мы прошли на пересечении Бродвея и Линкольн-сквера лес гигантских стеклянных ящиков, отнимающих небо и время года, и добрались до Коламбус-сёркл – самой круглой площади Манхэттена, кажущейся уютнее других частей города, порубленного квадратами.
Мраморный Колумб, подаренный когда-то итальянской мафией, сиял на солнце, обозначая нулевой километр Нью-Йорка. Сообрази он, куда приплыл, страна называлась бы Христофорией, но Америго Веспуччи соображал лучше. Над Коламбус-сёркл зависали небоскрёбищи, и хотелось разглядеть это место после шумихи о покупке нашим олигархом местного пентхауса в 600 квадратных метров с видом на Центральный Парк за 88 000 000 долларов.
Я б поняла, отдай
