Глава седьмая САНОВНИК НОВОГО РЕЖИМА
Моим высшим начальством в эпоху «военного коммунизма»,в 1918-20 гг., был Алексей Иванович Рыков. Его имя, пожалуй, менее известно за границей, чем имя Троцкого, Дзержинского или некоторых других видных коммунистов. Между тем, Рыков, занимавший одно время пост советского премьера, а впоследствии расстрелянный по одному из московских процессов 1937 г., был крупной фигурой в советском правительстве с первых дней его существования. Он был также очень близок к Ленину. Я знал Рыкова еще задолго до революции. В 1906 году я впервые познакомился с ним в Одессе, в объединенной тогда социал-демократической организации, когда шли выборы на партийный съезд. Рыков был кандидатом на съезд от большевистской фракции, в то время как я содействовал, по мере сил, избранию другого кандидата, рабочего-меньшевика, наборщика Алексея Кабцана. Несмотря на предвыборную борьбу, у меня установились с Рыковым очень дружеские отношения, а одно время он даже ночевал у меня. Немало вечеров проводили мы за стаканом красного вина в маленьком винном погребе близ одесского университета. Приходили туда и другие молодые работники социал-демократической партии, которые впоследствии разбрелись в разные стороны: там бывал и Павел Юшкевич, написавший затем довольно известную книгу о философском материализме, и адвокат Малянтович, впоследствии неизменный кандидат социал-демократической партии в Государственную Думу. Здесь же я видел и «товарища Мирона», которого через 16 лет, в 1922 году, встретил вновь в Берлине, в качестве ближайшего сотрудника министра Пенлевэ, с розеткой Почетного легиона в петлице; тогда только я узнал, что его настоящая фамилия Рехтзамер. К тому времени он успел очень растолстеть, занял солидное положение во Франции и явился в Лондон, в качестве неофициального агента французского правительства, к советскому послу Красину, чтобы выяснить отношение Советской России к Франции и к вопросу об уплате царских долгов. Рыкова же после Одессы я не встречал в продолжение многих лет и случайно увидел его осенью 1918 года при выходе из Московского Художественного Театра. Я сразу узнал его коренастую, невысокую фигуру, его умное, интеллигентное лицо, с большой шевелюрой и небольшой бородкой. Под кожаной курткой - это было зимой - виден был потертый костюм; обувь была поношенная. Мы очень обрадовались друг другу, и он пригласил меня зайти в Высший Совет Народного Хозяйства, в президиум которого он незадолго до этого был избран. Оказалось, к тому же, что он является моим начальником. Центролес, в котором я работал, принадлежал к числу экономических организаций, подчиненных ВСНХ. На другой день я явился в ВСНХ, и с этого момента между Рыковым и мной установился тесный контакт и полное доверие; во все трудные моменты - а их в моей работе тогда было немало - я находил в нем подлинного друга. Его дружбе я обязан и тем, что продолжал работу еще пять лет в лесном ведомстве. С ним - и только с ним - я мог говорить совершенно свободно; ни с кем другим так говорить не приходилось. Даже с Красиным не было у меня таких простых отношений, несмотря на то, что и многолетняя дружба, и совместная работа связывали нас, да и по социальному положению я был гораздо ближе к Красину, чем к Рыкову. Мои отношения и с Рыковым и с Красиным были таковы, что мне часто приходилось мирить их обоих, улаживать их споры, а также руководить той хозяйственной работой, которая была на границе их ведомств: лесное хозяйство составляло часть ВСНХ, т. е. подчинено было Рыкову, а внешняя торговля, в том числе и торговля лесом, входила в компетенцию красинского наркомата. Хотя Красин ревниво охранял прерогативы своего ведомства, но по молчаливому соглашению его с Рыковым, экспорт леса был оставлен в моих руках. Мне приходилось в течение ряда лет близко наблюдать Рыкова на работе, а также и на заседаниях Совнаркома и СТО. Он был учеником и поклонником Ленина. Он не являлся вождем или крупным политическим деятелем, но Ленин высоко ценил его, как очень верного и преданного члена руководящей группы своей партии. Быть может, один только Цюрупа занимал такое же положение; именно поэтому они оба и были назначены заместителями Ленина на посту председателя Совнаркома. Но Цюрупа был человек больной и часто отсутствовал, тогда как Рыков регулярно являлся на все заседания и принимал участие в обсуждении всех экономических вопросов. С его мнением все, в частности и Ленин, очень считались, хотя он не получил экономического образования и хозяйственной практики за собой не имел. Но он был одарен большим здравым смыслом, русской смекалкой, и его замечания - как на заседаниях, так и в частных деловых разговорах - всегда бывали содержательны и полезны. Помню, как однажды, на одном из заседаний Совета Труда и Обороны, был поднят вопрос о том, как обеспечить заготовку древесного топлива в лесах. При найме рабочих (из окрестных крестьян) от них требовали, чтобы они являлись со своими лошадьми и возили лес к станциям. Необходимо было, во-первых, платить этим рабочим натурой, т. е. продовольствием, ибо деньги не имели почти никакой цены; во-вторых, нужно было давать корм для лошадей. Между тем, запасы продовольствия и кормов были ничтожны, и тогдашний народный комиссар продовольствия, Цюрупа, ревниво оберегал небольшие количества, которыми он мог еще располагать. Когда я предложил ассигновать определенное количество хлеба и овса для лесных операций, Цюрупа запротестовал: ведь это лишит многих городских рабочих того мизерного пайка, который они еще получали! Когда все аргументы с разных сторон были высказаны, слово попросил Алексей Иванович Рыков и, как всегда, сильно заикаясь, медленно произнес: - Мы, слава Богу, своим революционным пафосом умеем заставлять рабочих и крестьян работать и без хлеба. Но, к сожалению, лошадей мы пока еще не приучили к этому. Вы можете лошадей признать контрреволюционерами, но с этим фактом надо считаться и овса дать им надо. И, обращаясь к председателю ВЧК, Ф. Э. Дзержинскому, прибавил с лукавой усмешкой: - Даже помощь Феликса Эдмундовича дела не изменит. Пусть попробует расстрелять несколько десятков лошадей! Это замечание оказалось решающим. Ленин тут же, не давая развиться дальнейшей дискуссии, начал диктовать постановление Совета Труда и Обороны об ассигновке продовольствия и фуража для лесных операций. Оно было обязательно для всех комиссариатов. Между Рыковым и другими его соратниками, которые тоже играли большую роль в хозяйственном строительстве, была существенная разница. Каменев, например, впоследствии тоже назначенный одним из заместителей Ленина, ведал рядом важных хозяйственных дел; но Ленин не вполне доверял его политической дальновидности и предпочитал поручать ему писание проектов, резолюций, декретов и т. д. Глубокая пропасть лежала между Рыковым - деловым практиком - и фантазером Лариным. Наконец, не только было большое различие между Рыковым и Троцким, но бросался в глаза существовавший между ними антагонизм. Это был, с одной стороны, антагонизм враждующих ведомств - военного и хозяйственного (Рыков стоял тогда во главе снабжения армии), - а, с другой стороны, отталкивание двухх, пожалуй, противоположных характеров. Троцкий был и всегда оставался начальником, он даже со своими ближайшими сотрудниками никогда не поддерживал личных, дружеских отношений. В своих воспоминаниях он замечает, например, что за три года совместной работы со своим ближайшим сотрудником Склянским он никогда ни о чем другом не говорил с ним, как об армии, ее снабжении, вооружении и т. д. Рыков же, наоборот, был, в сущности, хорошим русским интеллигентом, типа старых земских врачей, человеком задушевным и любившим общество. Он часто приходил в гости к своим подчиненным, даже к некоммунистам, любил выпить с ними и «поговорить по душам». В этих беседах он позволял себе, хоть и не злобно, но с иронией, присущей заикам, рассказывать шутливо о работе многих своих товарищей. Рыков был очень высокого мнения о тех функциях, которые выпали на его долю и на долю его учреждения - Высшего Совета Народного Хозяйства. Согласно социалистической теории, которую в тот период поддерживал также Ленин, развитие советского государства должно было неизбежно привести к тому, что отомрут или будут упразднены все остальные комиссариаты, ведомства, учреждения и т. д., кроме хозяйственных. Государство, как орган насилия и принуждения, прекратит свое существование в тот момент, когда исчезнет борьба классов, и общественное руководство будет ведать лишь организацией экономической жизни. Рыков был очень горд тем, что партия и Ленин доверили ему возглавление этой важной области нового строя. Но это было для него еще одним основанием для довольно отрицательного отношения к ряду других ведомств, в особенности к военному, к Внешторгу и к Чека. В частных беседах Рыков неоднократно развивал свою идею о том, что только в его ведомстве, в ВСНХ, идет воспитание подлинных коммунистических деятелей; даже беспартийные работники, даже меньшевики и другие социалисты, сотрудничая в строительстве социалистического общества, проникались, мол, новыми, высшими идеями. Особенно, по словам Рыкова, можно было возлагать надежды в этом отношении на средние и низшие слои некоммунистических служащих. Наоборот, в военном ведомстве и во всей армии очень большую роль играли офицеры-белогвардейцы; они душой преданы старому режиму, их перевоспитать уже невозможно, и деятельность их поэтому ограничена периодом гражданской войны. Работники же ведомства внешней торговли, по мнению Рыкова, попав за границу, подвергались развращающему воздействию условий западной жизни и вырождались в средней руки «буржуев». Только вокруг ВСНХ чувствуется атмосфера - говорил Рыков - подлинного строительства социализма, ощущается влияние рабочих организаций и советской науки. Наконец, и с Чека у него было немало конфликтов. Когда Чека производила, время от времени, аресты среди беспартийных спецов, работавших в хозяйственной области, она, конечно, не запрашивала предварительно мнения Рыкова. Лишаясь неожиданно очень ценных подчас работников, Рыков вступался за них и, если ему самому не удавалось отстоять своих сотрудников, прибегал к помощи Ленина. Я был при том, как однажды Рыков раздраженно заявил одному из главных руководителей Чека (кажется, это был Уншлихт): - Ну что же с того, что у меня есть меньшевики? У меня-то они, по крайней мере, работают, а у вас зато сидит много белогвардейцев, которые прикрываются вашим учреждением и готовят нам всякие сюрпризы. Когда Рыков бывал навеселе, он избирал Чека неизменной мишенью своих шуток и насмешек. Подвыпив, Рыков становился особенно приятен. Друзья хорошо это знали и часто устраивали вечеринки, которые назывались«мальчишниками». Достать напитки было тогда очень трудно, но во главе Главспирта, заведывавшего распределением всех запасов алкоголя, был поставлен один старый большевик. Когда в намеченный день к нему, по специальному разрешению ВСНХ, обращался кто-нибудь с просьбой о выдаче алкоголя «ввиду болезни»,он, по фамилии больного», догадывался, в чем дело, и неизменно удовлетворял просителя. Особенно предприимчивым по устройству этих вечеринок был Квятковский, старый большевик, хоть и не член партии в это время; он был сыном политического ссыльного в Сибири, и о нем всегда шутливо говорили, что он «родился на каторге». На этих вечерах создавалась настоящая дружеская атмосфера: люди переставали чувствовать себя начеку и становились естественными и откровенными. Этому немало способствовал Рыков своей разговорчивостью, весельем, незлобивыми насмешками и простотой. В эти минуты, по поговорке«Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», Рыков часто - конечно,«в рамках допустимого»- жаловался на свою судьбу.
