Я присел на бордюр у входа в бар и с наслаждением курил. Мне вдруг стало так легко, все куда-то ушло: и усталость, и тяжелые мысли, и воспоминания, которые так долго тяготили меня. Я словно сбросил с себя груз, который слишком давно нес на себе и уже не надеялся от него избавиться.
– Я провожу тебя до метро, сейчас вот только покурю, – сказал я, не поднимая головы и не глядя на М.
– Не стоит, я сама дойду, – равнодушно ответила она. Потом помолчала, глядя куда-то в сторону, и добавила. – Все же дай мне, пожалуйста, сигарету.
Я встал, протянул ей открытую пачку, она взяла последнюю бывшую в ней сигарету. Повертев ее в руках, она сказала:
– Символично! – и улыбнулась своей прежней спокойной и искренней улыбкой, которую я знал раньше.
Я улыбнулся ей в ответ, давая ей прикурить. Она затянулась, и тонкая струйка белесого дыма быстро растаяла в воздухе.
Мне всегда нравилось, как она курит, и я позволил себе в последний раз полюбоваться этим зрелищем. Светало, облака быстро гнал сильный ветер, и сероватый свет все больше проникал в пространство этого мира, изгоняя ночь из потаенных углов его.
– Знаешь, я думаю, что не зря ты мне все это рассказал, – вдруг начала М., – Я хотела узнать, как ты жил все это время после того, когда так быстро собрался и уехал, толком ничего не объяснив. Думаю и тебе хотелось выговориться и как-то уложить в памяти все то, что волнует или волновало тебя.
Она пристально посмотрела мне в глаза.
– Конечно, не зря, – сказал я, выпуская дым, в последний раз затянувшись. – Все хорошо и все правильно произошло тогда, в этом я уверен. Если бы я остался, то же самое случилось бы позже, только уже там, и пришлось бы с этим справляться в совершенно других условиях и другими методами. Было бы намного тяжелее и болезненнее. А исход все равно был бы таким же – мне пришлось бы уехать. Так что, как ни крути, все случилось с наименьшими потерями для нас обоих.
Она утвердительно кивнула головой и тоже выбросила в сторону тлеющий окурок.
– И кстати, – продолжил я, – когда я устроился работать, я же был совершенно разбит тем, что произошло, и вся эта тяжесть, навалившаяся на меня на новом месте, и уже больше физическая тяжесть дисциплинировала меня, и я начал понемногу собираться внутренне, пытаться себя как-то поддержать через внешние зацепки с миром и медленно начал ползти обратно к себе.
– Думаю, что понимаю тебя. Ну что же, мне пора, метро скоро откроется. – Она посмотрела на часы, и я узнал их – те же самые, с металлическим ремешком.
– Точно не нужно тебя проводить?
– Нет, – уверенно сказала она, – здесь же только через дорогу.
Я кивнул.
– Ну, тогда, пока… – не найдя ничего лучшего, сказал я.
– Пока. – Она улыбнулась и, повернувшись, неспешно пошла вверх по улице, пряча руки в карманы легкого плаща.
Записки из дневника
23 сентября 20.. г.
Неожиданная встреча.
Сегодня впервые за долгое время я увидел Валентина. Он уже успел сменить несколько мест работы, завел семью, даже забросил писать стихи, что особенно меня огорчило. Стояли, курили и вспоминали о том, как работали вместе. Много смеялись, я рассказал ему о том, что сейчас происходит у нас, что было после его ухода.
Сейчас те люди, с которыми мне приходится сталкиваться ежедневно и работать бок о бок, ни в какое сравнение не идут со строптивым, крикливым и взбалмошным поэтом. Нужно ценить то, что есть, но как же можно понять это, пока не утратишь?
Смотрел на него сегодня, слушал его рассказ, часто прерываемый смехом и колкими ругательствами, и думал, что он живой вопреки всему, – живой, как и я, как и немногие другие, с которыми, к счастью, сталкивает меня жизнь. Их мало, но все-таки есть еще, не до конца еще въелась в нашу кровь и душу эта едкая смертельная зараза современного мещанского раболепия и откровенного тупоумия.
Он рассказал мне, как работал в другом театре и на другой должности, но и там было практически то же, что и у нас – засилье пустоголовых, старорежимных людей, низкая зарплата, антиинтеллектуализм, прочие прелести и множество проблем, которые нам уже слишком хорошо известны. Мы долго говорили о стихах, литературе, вспомнили хорошие моменты из прошлого, шутили.
Потом он ушел, я смотрел вслед ему и думал: почему у хороших, мыслящих, ищущих чего-то большего и неудовлетворенных предлагаемой жизнью людей эта самая жизнь всегда складывается не лучшим образом? И у меня масса подобных примеров.
Я вспомнил, как в последний день работы Вали мы небольшой компанией решили проводить его, взяли портвейн и уселись в дворике на Малой Никитской, рядом со знаменитым особняком Рябушинского. Был теплый майский вечер, закат окрасил розовым цветом ранние сумерки, сад около дома только начинал зеленеть, и нам были хорошо видны удивительной красоты окна особняка в стиле модерн. Быстро захмелев от хорошей беседы и крепкого вина, мы наслаждались погодой, наступающим летом, свободой. Валентин читал свои стихи, потом и все мы присоединились к нему и читали уже наперебой все, что знали, путая авторов и переставляя строчки местами. Потом мы кружили по ночным улицам и под конец оказались в каком-то баре, где пили еще и снова бесконечно говорили и смеялись. А что может быть лучше хорошей беседы с людьми, ставшими тебе чуть ближе, пусть и на один лишь вечер?
Теперь мне жаль, что ему пришлось уйти в то лето. Сейчас было бы намного приятней работать с ним в бригаде. Это случилось по вине нашего прежнего начальника, который не выдал положенные ему деньги, которые, однако, получили все остальные, хотя и выполняли одинаковый объем работ. У нас это случается часто. Так легче посеять вражду внутри коллектива и настроить людей друг против друга. Со мной позже случится подобная ситуация, но я решил ждать, а Валентин пошел на принцип, не желая мириться с самодурством руководителя. Единственная мысль, которая меня утешает, – это то, что начальник – всегда явление преходящее, в отличие от рабочего человека, который величина по большей части постоянная.
* * *
Я снова присел на бордюр. На часах было 5.15 утра, и у меня закончились сигареты и почти все деньги. До работы было еще несколько часов, мне хотелось спать и есть. Я нехотя поднялся и двинулся ей вслед. Я видел, как она пересекла проезжую часть и идет теперь в обратном направлении, к станции метро. Я пошел прямо, было тихо и спокойно. Я смотрел вокруг, в этой молитвенной тишине город казался беззащитным и невинным, я словно подглядывал за ним в замочную скважину и видел его обнаженное тело в самые сокровенные минуты жизни, предугадывал его тайные мысли. Не хотелось думать о том, что этот хрупкий мир рухнет совсем скоро, и наступит новый шумный день, который не принесет с собой ничего, кроме отвращения, усталости и разочарования. Хотелось остаться здесь, в этом моменте, и никогда не допускать наступления следующего, влекущего новый день, пусть все замрет и остановится.
Звук от проехавшей машины разрушил иллюзию застывшего города, и я снова понял, кто я и где нахожусь. Идти мне оставалось недолго, я заглянул в скверик, рядом с работой. На скамейке спал бездомный, навалив на себя кучу тряпья, спасаясь от холода. Пройдя мимо него и стараясь не шуметь, я присел на одну из скамеек. Откинулся на спинку и вдохнул полной грудью. Сверху надо мной алело весеннее небо, сквозь голые ветви деревьев я видел клочья облаков, лениво плывущие в сторону рассветного зарева, которое уже совсем скоро полыхнет ярким огнем по крышам и начнет свое победное шествие. Было приятно сидеть здесь, в тишине, и слышать едва доносящийся, неокрепший еще городской гул где-то там, за оградой сквера.
Записки из дневника
1 сентября 20.. г.
«… без перемен».
Ничего не меняется. Здесь ничего не меняется и ничего не происходит, можно вернуться сюда спустя 20 лет и увидеть все то же самое. Уже когда шел от метро, когда проходил мимо главного входа, тревожное чувство уже копошилось в моем сердце. Войдя внутрь, я поднялся на нужный этаж и увидел свое рабочее место. В этот момент я и ощутил всю тяжесть своего положения. Мне захотелось бежать отсюда и не возвращаться обратно. Чувство тоски, обреченность и отчаяние снова зашевелились где-то поблизости, я спиной ощущал, как они подкрадываются ко мне из темных уголков пустого помещения.
Пришли люди, почему-то они улыбались и поздравляли друг друга. Я не понимал, чему они радуются, и мне было жаль их.
Этот день я провел как во сне, не желая допустить в свое сознание мысль, что придется находиться здесь изо дня в день, наблюдать жизнь этих людей и, хуже того, принимать в ней участие. Я думаю, что уже никогда не смогу работать в коллективе.
Конечно, все они милые и добрые люди, улыбчивые и вежливые, пока дело не доходит до их интересов. Пока не коснешься словом или делом их самолюбия, пока не начнешь расшатывать веками сложенный порядок жизни, к которому все они так привыкли и который считают истиной в последней инстанции.
