Командир приказал усилить наблюдение, довести дизели до самых полных оборотов. Под вечер дополнительный наблюдатель Перетейко обнаружил вражеский транспорт. Это был десантный корабль, без хода. От него быстро отдалялись два сторожевых катера. Что бы это означало? Строили разные предположения: скорее всего перед ними подбитое и потерявшее ход судно с охраной, которая, завидя советскую подлодку, поспешно ретировалась. Но возможно, фашисты готовят какую-нибудь каверзу? Надо быть начеку.
По тревоге вызвали артиллеристов. Командир расчета старший лейтенант Валерштейн дал предупредительный выстрел. Снаряды упали у самой кормы судна, однако никакой реакции не последовало. Подошли на шесть кабельтовых, вторично ударили по таинственной цели. И снова в ответ молчание.
Стрельбу прекратили, так как показался самолет-торпедоносец. Лодка поспешно ушла на глубину. Самолет, сбросив четыре бомбы, вскоре исчез. А десантный корабль продолжал безмолвно качаться на волнах. Алексеев предположил, что это поврежденное судно и оно ждет буксира.
Конечно, потопить его не представляло сложностей: один залп из пушек — и в течение нескольких минут все будет кончено. Но Алексеев решил прежде сорвать фашистский флаг.
Николай Данилович передал в переговорную:
— Слушайте все! Командир принял решение захватить на десантном корабле флаг противника, после чего потопить судно артиллерией.
Выполнение приказа поручили лихим ребятам комсомольцам Чернавину, Чипу и Шалаеву. Эска подошла вплотную к вражескому судну и замерла. Иван Чип ловко спрыгнул на борт, осмотрелся. Верхняя палуба местами была покорежена, из трюмов тянуло гарью, будто после Пожара. На гофрированной поверхности кают, в надстройках, коридорах валялись обрывки картона, грязные бинты, клочья ваты. «Видимо, раненых перевозили…» — промелькнуло у Ивана Чипа. Он выглянул из-за фанерной перегородки. Прямо перед ним, подогнув ноги под живот, лежал убитый.
— Хенде хох! — крикнул Иван, не спуская глаз с солдата. А вдруг он притворился? Окликнул второй раз. Немец не пошевелился. «Никого тут нет, удрали фрицы, — решил Чип, продолжая обследовать судно. — Ну а, допустим, и есть, справлюсь, — убеждал он себя. — По-немецки кое-что знаю, не так много, но вполне достаточно, чтобы приказать врагу».
Он уже чувствовал себя увереннее, обшаривал все углы, выставляя вперед дуло автомата, прислушивался и присматривался, не вынырнет ли из какой-нибудь потаенной щели оголтелый гитлеровец.
Так добрался до флагштока. Ловким взмахом ножа Иван срезал фашистский флаг, свернул и спрятал за пояс. Потом начал подбирать автоматы. Попался ему и новенький парабеллум. Чип обрадовался. Надувную резиновую лодку перебросил к себе на палубу.
— Бери, ребята, в хозяйстве пригодится!
Чипа не оставляла тревога: неужели ни одного гитлеровца здесь не осталось? Пустынное судно странно действовало на него. Чип открывал двери кают, заглядывал в камбуз, в кают-компанию. Он привык делать все обстоятельно. Но — никого, ни живой души.
«Ну вот, теперь, кажется все», — сказал себе матрос. И тут вспомнил, что одна каюта была заперта. Надо бы проверить все-таки, попытаться открыть ее. Он постучал прикладом автомата в дверь. Тишина. Налег изо всех сил плечом, «Так бы и сразу!» — вздохнул Чип, когда дверь поддалась. И здесь было мертво, только стоял резкий запах карболки. На койке валялось какое-то старое тряпье, на столе стояли пустые бутылки из-под вина, стаканы, фарфоровая пепельница, полная окурков.
На верхней полке шкафчика рядом с новой офицерской фуражкой Чип заметил несколько карандашей. Он машинально взял один, повертел в пальцах. «Харьков», — прочитал вслух. Такими карандашами он рисовал когда-то, у них мягкая сердцевина.
«Подчистую грабили», — подумал Иван. Карандаши он бережно засунул в карман. «У них мягкая сердцевина», — с какой-то жалостью к себе подумал Чип и с ненавистью сжал кулаки, пытаясь проглотить подступивший к горлу комок.
Возвратившись на подлодку, Чип прежде всего показал Чернавину и Шалаеву карандаши. Ребята до боли закусили губы.
Иван Чип, сурово сдвинул брови, вытащил из-за пояса фашистский флаг, затем доложил командиру лодки о выполнении задания.
— Живых не обнаружено, — добавил коротко.
Полным ходом эска отошла назад на два кабельтовых. По сигналу тревоги артиллеристы заняли свои места. Грянул залп, затем второй. Судно накренилось, на какой-то миг застыло в опрокинутом состоянии и начало быстро погружаться, оставляя на поверхности пенящийся водоворот.
Когда Иван Чип выбежал наверх, ни судна, ни даже следа после него уже не было. Только легкий прозрачный дымок курился над водой. Солнце опускалось за горизонт. Небо было огромное, чистое, и не верилось, что идет война, что и небо и море могут в любую минуту расколоться от взрыва. Настроение у Чипа было приподнятое, он вспоминал пережитое за эти несколько часов… Командир подлодки сказал, что представит Чипа к награде за совершенный им подвиг. А Ивану было даже совестно перед собой. Ну какой же это подвиг? У него бешено колотилось сердце, когда ступил на палубу вражеского судна, боялся, что гитлеровец всадит ему пулю в спину. Правда, он превозмог страх, выполнил долг, так ведь любой мог оказаться на его месте и тоже снял бы ненавистный флаг.
Но больше всего взволновало Ивана сегодняшнее сообщение Николая Даниловича Девятко. Парторг рассказал о положении на фронтах. Весна сорок четвертого года прямо-таки счастливая: Черное море скоро будет навсегда очищено от врага.
Несмотря на то, что фашисты яростно обстреливали и непрестанно бомбили порт, Николай Александрович Колтыпин все же надеялся к полуночи закончить разгрузку бензина, мин и снарядов. Выйти в обратный рейс хотелось затемно. Команда работала без отдыха несколько часов, люди валились с ног от усталости. Но каждый думал только об одном: скорее бы в море, в спасительную темноту ночи, подальше от этого огнедышащего места, где в любую минуту тебя может настичь нелепая смерть.
Все было готово, оставалось промыть балластную цистерну, в которой находилось горючее, провентилировать воздух, и можно отчаливать. Колтыпин отдавал последние распоряжения, когда в центральном будто гром ударил: взорвались пары бензина. Каких-либо значительных повреждений лодка не получила, но пострадало несколько человек; получили ожоги. Пришлось задержаться. Подвезли группу раненых и женщин с переднего края. Их надо было доставить на Большую землю.
Между тем уже наступило серое утро. Колтыпин связался со штабом, и там сказали ему, что выходить в открытое море поздно, враг может расстрелять лодку на фарватере. Поэтому самое разумное было, не обнаруживая себя, выбрать удобное место, залечь на грунт и дожидаться наступления ночи.
Колтыпин так и сделал. Выйдя из бухты за несколько кабельтовых, М-32 опустилась. Грохот фронта сюда почти не доносился, лишь изредка слышались отдаленные взрывы. Лодку надежно прикрывала толща воды в тридцать шесть метров, и люди чувствовали себя в безопасности. Но тишина была обманчива, спокойствие зыбкое. И Колтыпин, и его помощник Иванов, парторг Сидоров хорошо понимали, что их ждет впереди. В течение всего дня, а это почти шестнадцать часов, «Малютка» не сможет подняться на поверхность для очистки воздуха от паров бензина, потому что сразу же будет атакована. Придется держаться, терпеть.
Вместе с парторгом Колтыпин пошел по отсекам. День только начинался, трудности были впереди, а многие уже впадали в беспамятство, стали заговариваться, нелепо размахивали руками. Старший инженер-лейтенант Медведев силился открыть крышку люка. Его пробовали успокоить, оттягивали в сторону. Но он, казалось, утратил способность что-либо понимать. Электрик Кижаев бессвязно выкрикивал какие-то стихи, жестикулировал, ничего не замечая перед собой.
В четвертом отсеке тоже творилось невообразимое: одни пели, другие пробовали танцевать с камбузными ножами. Отравление было почти всеобщим. А ведь на подлодке находились женщины, раненые. Для них этот воздух был и вовсе губительным. Что было делать? Как помочь людям? Николай Александрович чувствовал себя совершенно беспомощным.
Из них троих, на которых лежал груз ответственности за судьбы людей, первым стал слабеть помощник командира Иванов. Да и Колтыпин, чувствуя головокружение, поспешил к себе в каюту.
Явился Пустовойтенко. Капитан-лейтенант, с трудом выдавливая из себя каждое слово, сказал главстаршине:
— Николай Куприянович, видимо, мне пока не подняться. Доверяю тебе корабль и людей. Обойди отсеки, помоги кому требуется, подбодри. Ты ведь пока держишься… А я тем временем отдохну. Разбудишь меня в двадцать ноль-ноль. Если случится так, что я не буду в состоянии подняться, всплывай самостоятельно… Но раньше двадцати одного подниматься запрещаю. Ясно? — проговорил почти шепотом.
