Пра, Асю, Марию Ивановну, Макса, Бориса и пр<очих> и пр<очих> приветствую всячески.
<На полях:>
Пиши на Москву.
1-го у Майи свадьба, Князя[275] забирают 7-го.
Феодосия
<В Коктебель>
Сижу в «Астории»[276] без ног. Жара, о которой мы в Коктебеле не имеем понятия. Ходасевич[277] уже не сидит, а лежит.
Билет достал с плацкартой. Едем вместе.[278]
Моя печень в полном расстройстве. Следствие десятка чебурек, съеденных вчера ночью на фонтане Айвазовского.[279]
С Ходасевичем не разговариваем, а обмениваемся хриплыми вздохами.
Сейчас идем к Петру Николаевичу.[280] На людях и смерть красна. Молодой Княжевич шлет дружеский привет Мише.[281]
Сережа
У Макса в башне лежит накидка Лидии Владимировны.[282] Извиняюсь, что утаил ее.
22 Авг<уста> 1916 г., Ессентуки[283]
Дорогая Верочка — сейчас надвигается гроза — мы сидим с закрытыми окнами (об этом позаботилась Лиля еще за два часа до первого громового раската — «стекло плохой проводник электричества») — хлопают ставни, воют собаки, шумят деревья. Лиля несмотря на тревожное свое состояние принуждена готовить ужин — она сидит в соседней комнате, окруженная nature mort’ами и помешивает какую-то похлебку. — Ей приходится часто пробовать: готово ли, достаточно ли соли и пр<очее>. Пробовать она начинает сразу, как поставит кастрюлю на огонь и от этого у бедняжки разболелся живот. — Мученица кулинарии.
— Со второго дня по приезде сюда она начала восклицать: — «Ты знаешь, Сережа, ей-Богу, я, кажется, похудела!» Весь Лилин характер в этом соединении «ей-Богу» и «кажется». Она их всегда ставит вместе.
— О Лилином и моем лечении расскажет тебе Марина. Не хочется пересказывать. — Повторю только, что я сделал прекрасно, приехав сюда. Оказалось — мне это было совсем необходимо.[284]
О Лиле я и не говорю.
— Мне Марина пишет всякие ужасы о «Камерном театре». Какая муха укусила Таирова? Что с ним? Надеюсь, что дружеские советы Мариуса Петипа спасут несчастного «Фамиру».[285]
— Прости, что пишу так легкомысленно на самом деле мне все это гадко очень.
— Читала ли ты «Королеву Пэдок» — Франса?[286] Если нет, — прочти непременно — вещь поразительнейшая. Я очень увлекаюсь сейчас Франсом, которого до сего совсем не знал.
— Какое счастье, что у нас есть книги и какое несчастье вместе с тем. Без книг мы не могли бы удовлетворить своего жизненного аппетита, а с книгами мы становимся пассивными, подобно растениям.
Гроза способствует «филозофии».
Стало совсем темно от туч.
Спасибо тебе нежное, что исполняешь свое обещание относительно Али.
Целую
Сережа
Адр<ес>: Пантелеймоновская ул<ица>
дача Григорьева № 22
<Приписка Е. Я. Эфрон на полях:>
Обо мне все правда, но о грозе подоврал. А живот ой болит! Все собираюсь написать много обо всем, но пока еще не отошла. Целую. Лиля.
<Приписка С. Я. Эфрона на полях:>
Заставь Марину купить 3 саж<ени> дров.
<9 сентября 1916, Ессентуки>
<В Москву>
Верочка дорогая, благодарю тебя очень за питание Али.[287] Представляли себе с Лилей твой ужас, к<ог>да ты заметила недовольство Марины. Для Марины, верно, это предприятие выглядело очень нелепо. Но с твоей легкой руки Марина начала покупать мясо и потому можно считать цель достигнутой.
Доживаю здесь последние дни. Как нарочно погода прекрасная — бабье лето. Лиля останется здесь подольше. Пишу на почте и потому так бесталанно.
Сережа
Привет Магде Максимил<иановне>.[288]
<Нижний Новгород>
Дорогая Верочка, спасибо тебе за письмо. Здесь письма настоящий праздник — беда только в том, что отвечать на них почти нет возможности. Все время царит невообразимый шум и кроме этого от занятий тупеешь и устаешь так, что нет сил взяться за перо. Не буду тебе описывать наш распорядок дня — Марина тебе верно уже рассказала. Сейчас у меня несколько свободных минут до обеда. Сегодня нестерпимо хочется спать — вчера был в отпуску в театре, но не высидел и двух действий — сбежал в кафэ — вернулся в 11 ч.1/2, а в 53/4 ч. у<тра> нас уже будит труба. Завтра я дневальный — т. е. опять не спать круглые сутки.
— Продолжаю уже после обеда. Сейчас начнутся занятия. Дай Бог, чтобы повели на прогулку. — Вся наша комната залита солнцем. Солнце, несмотря на сильный мороз, греет.
Нижний прекрасно расположен амфитеатром на трех берегах Оки и Волги. Весною тут должно быть прекрасно.
На Масляницу должен был приехать в Москву в отпуск, но, увы, из-за прекращения железнодорожного движения Командующий войсками не разрешил давать отпуска.
Прощай Верочка. Привет тебе и Магде. Передай Магде, что любострастное выражение моей губы исчезло и взамен появилось Бонапартовское.
Да, не забудь, я как-то написал Марине всякие ужасы о нашем батальоне — передай ей, что ничего страшного нет и в частности усиленный арест в темной комнате здесь не употребителен. А то я с чужих слов ей наврал.
М. б. десятого нас отправят в Москву, но об этом я боюсь мечтать.
Привет всем.
Боже, какие здесь морозы!
На моем адр<есе> пиши только имя и фамилию — без отчества.
<Нижний Новгород>
Дорогая Верочка, спасибо тебе за письмо. Здесь письма настоящий праздник — беда только в том, что отвечать на них почти нет возможности. Все время царит невообразимый шум и кроме этого от занятий тупеешь и устаешь так, что нет сил взяться за перо. Не буду тебе описывать наш распорядок дня — Марина тебе верно уже рассказала. Сейчас у меня несколько свободных минут до обеда. Сегодня нестерпимо хочется спать — вчера был в отпуску в театре, но не высидел и двух действий — сбежал в кафэ — вернулся в 11 ч.1/2, а в 53/4 ч. у<тра> нас уже будит труба. Завтра я дневальный — т. е. опять не спать круглые сутки.
— Продолжаю уже после обеда. Сейчас начнутся занятия. Дай Бог, чтобы повели на прогулку. — Вся наша комната залита солнцем. Солнце, несмотря на сильный мороз, греет.
Нижний прекрасно расположен амфитеатром на трех берегах Оки и Волги. Весною тут должно быть прекрасно.
На Масляницу должен был приехать в Москву в отпуск, но, увы, из-за прекращения железнодорожного движения Командующий войсками не разрешил давать отпуска.
Прощай Верочка. Привет тебе и Магде. Передай Магде, что любострастное выражение моей губы исчезло и взамен появилось Бонапартовское.
Да, не забудь, я как-то написал Марине всякие ужасы о нашем батальоне — передай ей, что ничего страшного нет и в частности усиленный арест в темной комнате здесь не употребителен. А то я с чужих слов ей наврал.
М. б. десятого нас отправят в Москву, но об этом я боюсь мечтать.
Привет всем.
Боже, какие здесь морозы!
На моем адр<есе> пиши только имя и фамилию — без отчества.
13/III <19>17, Петергоф[289]
Дорогая Верочка. — Сейчас утро — начинается рабочий день — первый час гимнастика — я от нее освобожден и потому пишу письма.
В Петрограде прежняя мерзость. Для солдат необходимо поражение, чтобы привести их в должный воинский вид. Я их больше не могу видеть, так они раздражают меня.
По новым правилам я имею право ночевать вне школы и освобождаюсь от 6 веч<ера> до 71/2 утра. Жалко, что в Петергофе у меня никого нет — в Петроград ездить не хватает времени. —
Передай Магде — что матери ее звонил и ее успокоил. Она собирается в Москву.
Целую. Когда приезжаешь в П<етро>гр<а>д.
Сережа
18 июня<19>17 г., Петергоф
<В имение Канашево, ст. Долыссы>
Верочка, спасибо тебе за письмо — написал бы раньше, да не знал адреса.[290]
До моего выпуска осталось две недели — все время уходит на примерку всякого офицерского снаряжения. Я страдаю — для меня портной или сапожник не менее страшен, чем зубной врач.
