Приложение «О жизни в миру», которым завершается книга «Путь Отцов», посвящено развитию темы «монастыря в миру», воспринятой Фуделем от отца Валентина Свенцицкого, с которым он разделял заключение в Бутырской тюрьме в 1922 году, а тремя годами позже встречался в Москве, когда оба вернулись из ссылки: Свенцицкий — из Пенджикента, а Фудель — из Зырянского края. В этот, последний и недолгий московский период[316] отец Валентин проповедовал, что новая эпоха гонений на Церковь настоятельно требует создания «невидимого монастыря в миру<…>, дабы те побуждения, которые влекли людей в монастырь, нашли себе удовлетворение здесь, в миру, ввиду невозможности уйти за каменные монастырские стены.<… >Человек<…>, и не уходя из мира, должен идти по пути такого же внутреннего делания, которым шли люди в условиях прежней монастырской жизни»[317]. По воспоминаниям Фуделя, горячая проповедь отца Валентина в это время побудила многих стать на путь молитвенного подвига, искать непрестанного горения духа. «Молитва, — говорил он, — воздвигнет стены вокруг вашего монастыря в миру»[318].
Впрочем, Свенцицкий не проповедовал чего‑либо по существу нового: идея «монастыря в миру» имела широкое хождение в Русской Церкви в начале XX века и связывалась также с именами глубоко почитаемых московских протоиереев Валентина Амфитеатрова (t 1908) и Алексия Мечёва.
Продолжая эти мысли, Фудель утверждал, что следование евангельскому учению Отцов в современной мирской жизни есть единственный реальный способ сохранения христианской веры в обезбоженном окружении. «Христианский путь в истории всегда знал и знает, как охранять свою верность Богу, не уходя из мира.<…>Монастырь в миру есть борьба со своим обмирщением.<…>Он есть сокровенная духовная жизнь»[319]. И эта жизнь духа должна быть тем более напряженной, что теперь нет больше возможности укрыться за высокими стенами, отгораживавшими монастырь от тления, господствующего в мире.
Сила Божия способна преобразить в домашнюю церковь обычную мирскую или семейную жизнь. И в этом — «великая радость всеобъемлющей полноты христианства. Вся широта жизни умещается на его узком пути. Кто был членами Апостольской Церкви, теми, которым апостол говорил: “Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас” (1 Кор. 3, 16)? Монахи ли в длинных черных одеждах и с четками в руках? Это были все: и жены, и мужья, и девствующие, и находящиеся в браке, не знавшие еще ни четок, ни даже наших икон и воздевавшие свои чистые руки к Тому, Кто судит намерения сердечные, а не одежду.<…>Все сводится к любящей вере, — к вере, действующей любовью, которая делает и людей, живущих в мире, чуждыми мира и перемещающими себя в Божественный мир.<…>Для этих людей и невозможное делается возможным, и далекое Царство Божие — близким и радостным огнем. Когда я знаю, что были или есть такие люди, тогда и моя жизнь становится мне легка и благословенна, и, слыша прощение Божие, неудержимо идешь по этой земле, как по земле святой»[320].
О том, что «монастырь в миру» не оставался лишь литературной мечтой, что его опыт пережил всю духоту советского времени и оказался востребованным в новую эпоху церковной свободы, свидетельствуют воспоминания нынешнего наместника знаменитого московского монастыря, выросшего в нецерковной семье на Урале и получившего свой опыт познания Церкви в 60–е годы среди подвижников веры, подобных тем, о которых писал Сергей Фудель: «Монастырь в миру — удивительное явление, существовавшее в советское время, оно напоминало жизнь первых христиан среди языческого мира, освещавших людей лучами любви Христовой, привлекавших к Нему их сердца. Это яркое свидетельство того, что монастырь — не стены, а состояние человека, его всецелая направленность к Богу. На меня произвели неизгладимое впечатление эти люди, которые, служа людям, жили в миру, но сами ему уже не принадлежали. Они были настоящими иноками, то есть иными людьми, не такими, как все вокруг. Но в чем это “иное” заключается, понять я тогда не мог»[321].
Новые работы Усманского периода
К книге «Путь Отцов» примыкает работа «Церковь верных», написанная в августе — ноябре 1959 года. Новая рукопись тоже была одобрена святителем Афанасием, который, прочитав ее, на Рождество 1960 года повторно высказал С. И. Фуделю несбыточное по тому времени пожелание: «Я очень хотел бы, чтобы ваши писания были напечатаны в церковном журнале»[322].
Статья пронизана глубокой, светлой верой в Церковь — и столь же глубокой болью за ее земные судьбы.
Стоит вспомнить, в какое время начиналось писательство Фуделя на церковные темы. В январе 1959 года на съезде КПСС Н. С. Хрущев выступил с лозунгом «развернутого строительства коммунистического общества», что предполагало усиление борьбы с религией, рассматриваемой как «пережиток прошлого». Ясно было, что пережиток непременно должен «отмереть» прежде, чем коммунизм будет построен. В марте того же года Центральный комитет партии принял постановление о необходимости улучшить «массово — политическую работу среди трудящихся», в том числе и «научно — атеистическую пропаганду». Вскоре массовым тиражом начали издавать атеистический журнал «Наука и религия». Были приняты меры к резкому сокращению количества монастырей и духовных школ, а затем и приходских храмов. В газетах стали появляться заявления священнослужителей о «разрыве с религией». Усилилось давление на иерархов со стороны правительственного Совета по делам Русской Православной Церкви. На смену послевоенному периоду относительного затишья и даже восстановления церковной жизни пришло новое наступление на Церковь в СССР[323].
В этих условиях церковное руководство вынужденно шло на новые компромиссы с безбожной властью. Одно из средств выживания Церкви в советской России иерархи видели в приобретении международных связей. Но за все приходилось платить, и представители Церкви порой были вынуждены выступать на мировых христианских форумах с заявлениями в духе советской пропаганды. Подобного же рода публикации регулярно появлялись на страницах «Журнала Московской Патриархии». Все это вновь заставляло вспомнить о политическом приспособленчестве «живоцерковников», с которым Фудель боролся в начале 20–х годов, а также о последующей довоенной эпохе с ее разделением на «поминающих» и «непоминающих» митрополита Сергия после издания его «Декларации»[324].
Среди «непоминающих» тогда оказался духовник Сергея Фуделя архимандрит Серафим (Битюгов), как и большинство его друзей, его спутников по тюрьмам и ссылкам: митрополит Кирилл, епископ Афанасий, Михаил Новоселов, священники Михаил Шик, Сергий Сидоров, Владимир Криволуцкий, Петр Шипков, Димитрий Крючков, «маросейская» община духовных детей отца Алексия Мечёва.
Одним из видных руководителей этого движения с января 1928 года стал отец Валентин Свенцицкий. Но затем он пришел к выстраданному убеждению, что никакие грехи и компромиссы иерархов не могут оправдать раскола в Церкви. В написанных в сибирской ссылке «Диалогах», тайно пересланных в Москву и передававшихся в списках из рук в руки, отец Валентин писал: «Нечистота отдельных душ стоит вне Церкви.
<…>В каждом акте греха верующий, в этом грехе, разъединяется с Церковью.<…>Поскольку человек согрешил, постольку он не составляет ее тела»[325].
За месяц до кончины в 1931 году смертельно больной отец Валентин послал митрополиту Сергию из глухой деревни в Красноярском крае письмо, в котором каялся, что «дерзнул не подчиниться святым канонам». На пороге смерти священник просил простить ему грех и воссоединить его со Святой Православной Церковью, подчеркивая, что желает теперь лишь одного — умереть в единении с нею. Своим духовным чадам он писал: «Ваш духовный отец сделал страшную духовную ошибку и тяжко согрешил.<… >Свое личное разумение и свое личное чувство я поставил выше соборного разума Церкви, выразившегося в святых канонах. Я умираю и перед лицом смерти сознаю этот свой страшный грех перед святой Церковью и перед вами. Простите меня ради Христа и вернитесь вместе со мной в лоно Православной Церкви»[326]. В ноябре тело скончавшегося священника, не дожившего до своего пятидесятилетия, привезли в Москву, где его торжественное отпевание в храме Троицы на Листах при огромном стечении богомольцев, заполнивших весь двор, возглавили два «сергиевских» архиерея — владыки Питирим (Крылов) и Варфоломей (Ремов), оба впоследствии расстрелянные, как и многие из священников, участвовавших в этих похоронах[327].
Фудель, деливший со Свенцицким бутырскую камеру, запомнил его как человека «большого и трудного», духовного борца, еще не достигшего покоя, но всегда устремленного ко Христу. И трудно найденное отцом Валентином разрешение мучительного вопроса о зле, обретающемся в церковной ограде, запечатлелось в сердце Сергея в виде краткой и, по его убеждению, благодатной формулы: «Всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви»[328]. О том же говорил еще в 1922 году епископ Афанасий (Сахаров) в проповеди, текст которой вскоре был изъят при его аресте: если в вечно живой Церкви и есть члены, омертвевшие от греха, то эти члены отсекаются от нее; «говорить же об оживлении Церкви нельзя, потому что она жива вечно»[329].
