Когда обсуждение вопроса о "бить или не бить" кончилось, я подошел к старосте.
— Спасибо, Федор. И тебе и твоим уркам. Этого я не ожидал. Он искоса подмигнул мне, легонько ткнул локтем в бок и просипел простуженным баритоном:
— А ты думал, что мы не люди? Что мы вроде гепеушников? Нет, братишечка! У нас тоже сердца с печенками имеются!..
Еще один новичек появился в нашей тюремной камере. Когда надзиратель втолкнул его сюда, урки разинули рты от изумления. Даже староста Федор Гак, видавший виды в десятках советских тюрем, и тот просипел своим простуженным баритоном:
— Тебя-то за что замели?
Удивляться было чему. К дверному косяку прижался спиной удивительно красивый мальчик не старше 13-и лет. Стройная маленькая фигурка, классической формы овал лица с тонкими чертами, нежной кожей и таким же румянцем, большие синие глаза, испуганно глядящие на нас из-под длинных пушистых ресниц, все это очень уж не подходило к компании постоянных обитателей советской тюрьмы, сохранивших в своей внешности совсем немного от образа и подобия человеческого. Даже только что коротко остриженная по-тюремному голова мальчика не портила его красоты.
— Да ты кто такой? Пацан или пацанка? А ну, повернись! — продолжал Федор, обращаясь к нему. — Ну, чего в молчанку играешь? Или у тебя язык в живот влез?
Мальчик закрыл лицо руками и горько заплакал. Страх и отчаяние, обида и безысходная мука слышались в этом плаче. Он плакал все громче и, наконец, упав на пол, забился в истерических рыданиях.
Я мигнул Федору и сказал ему шепотом:
— Не трогай его! Дай мне с ним поговорить!
Старик утвердительно кивнул головой. Я подошел к бившемуся в истерике мальчику и приказал ему отрывисто и грубо:
— Встань и замолчи!
Это на него подействовало. Он умолк и медленно поднялся с пола, испуганно глядя на меня.
— А теперь, — сказал я, смягчив голос, — сядем рядом на этой кровати и поговорим. Здесь тебя никто не обидит. Успокойся и запомни: слезы у заключенных не в моде… Вот, выпей воды.
Он выпил полкружки воды и успокоился.
— Если хочешь, расскажи нам, за что тебя арестовали, — предложил я ему. — Поделись с нами твоим горем и тебе станет легче.
Он начал рассказывать мягким и грудным голосом, напоминающим девичий. Вообще в его наружности, — как это сразу заметил староста, — было что-то женственное. Он был похож на очень молоденькую девушку, и даже его имя звучало не совсем по-мужски: Женя.
Отец Жени работал бухгалтером в городском земельном управлении Пятигорска, а мать — там же пиш-машинисткой. Женя учился в школе и обнаруживал большие способности к рисованию. В четвертом классе он, на школьной выставке картин и рисунков, получил первую премию. Учителя предсказывали ему будущность художника, но его юный талант никто не поддержал; среди партийных владык города меценатов не оказалось. Окончив пять классов школы, учиться дальше мальчик не смог. Отец его умер от сердечной болезни, мать же-вскоре после этого, простудилась и заболела.
— У нас совсем не было денег, — рассказывал Женя, — а доктор прописал маме дорогие лекарства. В больницах для нее не оказалось места; тогда много людей болело гриппом. Это было в прошлом году. Маме доктор велел пить молоко, а я не мог его купить. Я искал работы, но меня никуда не принимали, потому что мне было еще мало лет — только 12. Тогда пришел дядя Петя и сказал: —"Нарисуй мне червонец, чтобы он был, как настоящий. Я дам тебе за это три рубля"…
Федор Гак протяжно свистнул и просипел:
— Ого-го! Липовая монета, значит? Вот ты какой.
— Кто этот дядя Петя? — спросил я.
— Наш управдом. Мы жили в одной комнате жактовского дома.
— Скажите, хорошая была комната? — поинтересовался Семен Абрамович.
— Нет. Сырая. Полуподвальная, — ответил Женя.
— Так. Рассказывай дальше. Видишь, мы все внимательно слушаем и сочувствуем тебе, — подбодрил я мальчика…
"Дядя Петя" приходил каждый день вызывал Женю в коридор и давал ему 3–4 рубля. За это мальчик ежедневно рисовал по червонцу. Бумагу и краски он покупал в магазинах. Больная мать о "художестве" сына ничего не знала. По наущению управдома, он говорил ей, что зарабатывает деньги рисованием плакатов и лозунгов в клубах. Постепенно у "дяди Пети "разыгрался аппетит. Он заставлял Женю рисовать в день уже по два червонца, а затем и по три и сбывать их на базарах колхозника! Мальчик отказывался от этого, но управдом пригрозил ему:
— Если ты не хочешь менять червонцы, то я донесу о тебе милиции. Мне, как члену ВКП(б), ничего не будет, а тебя посадят в тюрьму. Женя испугался угрозы и согласился. За год они вместе "разменяли" фальшивых денег более, чем на 6.000 рублей…
Несколько дней тому назад на Женю свалилось сразу два несчастья. Его мать умерла от туберкулеза, а на базаре у колхозного воза с яблоками, при размене рисованного червонца, арестовали "дядю Петю". Избитый на первом же допросе ножкой стула, этот "дядя" признался в сбыте фальшивых денег, но всю вину свалил на Женю.
— Вчера арестовали и меня… и вот… привели сюда, — со слезами на глазах закончил он свой рассказ.
Мальчика мы утешали все вместе. Закоренелые воры-рецидивисты, у которых, казалось, их профессия и скитания по тюрьмам и концлагерям вытравили все человеческие чувства, вдруг эти чувства обнаружили. Они ободряюще хлопали Женю по плечу и, стараясь смягчить свои грубые, пропитые и простуженные голоса, говорили:
— Не дрефь, жулик! Таких пацанов, как ты, в кичмане долго не держат. Пойдешь на волю.
В их голосах звучали ласковые нотки, но искренности не чувствовалось. Они сами не верили своим словам. Федор Гак молча стоял в стороне и, прислушиваясь к говору урок, с сомнением покачивал головой. Его единственный остро-внимательный глаз смотрел на Женю с жалостью и сочувствием. Наконец, старик вздохнул и произнес вполголоса:
— Пропадет, пацан! А жаль! Такой он красивый и блестящий! Как новенький золотой червонец…
Последнее слово старого вора с этого момента прилипло кличкой к имени мальчика. Урки стали звать его "Женя Червонец".
Характер мальчика был под стать его внешности: мягкий, застенчивый, легко поддающийся чужому влиянию и в то же время ласковый и чуткий. Во мне он сразу почувствовал наиболее симпатизирующего ему человека в камере. Когда любопытство заключенных было удовлетворено его рассказом, и они снова занялись, прерванной на полчаса, картежной игрой, он шепотом попросил меня:
— Если можно, я буду здесь… около вас… Хорошо?
— Хорошо, Женя, — согласился я.
Мы уселись вдвоем на моем матрасе, и я до позднего вечера разговаривал с ним обо всем, что только приходило в голову, стараясь хоть немного облегчить первые' и наиболее тяжелые часы заключения маленького арестанта и тем отвлечь его от мрачных мыслей.
В один из моментов нашей беседы он спросил меня:
— Можно мне узнать ваше имя и отчество?
— Ну, конечно, — ответил я. — Михаил Матвеевич.
— Я буду называть вас дядей Мишей. Хорошо? — Если тебе так нравится, — хорошо… Около одиннадцати часов вечера заключенные стали укладываться спать. Староста и явившийся утром с допроса избитым Яшка Цыган расположились на кроватях, а остальные разбросали по полу матрасы. Лишнего матраса для Жени в камере не было и он, нерешительно оглядевшись вокруг, снял с плеч свою старенькую летнюю курточку и, присоединив к ней фуражку и полотенце, начал из этих вещей устраивать себе, в сторонке от всех, подобие ложа.
— Женя! Ты чем там занимаешься? — спросил я, подмигивая старосте.
— Вот… постель стелю… спать, — смущенно запинаясь и покраснев, ответил он.
— Брось! На одной курточке спать и жестко и холодно. Лучше попроси старосту и он достанет тебе матрас у надзирателей.
— Боюсь! Он рассердится, — прошептал мальчик.
— А ты попробуй! Может быть, он и не такой уж страшный, каким кажется.
Федор Гак обладавший хорошим слухом, разобрал несколько фраз из нашего разговора и его глаз с любопытством обратился на Женю. Мальчик робко подошел к нему и, весь красный от смущения и страха и опустив глаза, несмело попросил:
— Пожалуйста… если можно… матрас… Дядя Миша меня к вам послал!
Угрюмое лицо Федора расплылось в улыбке.
— Ишь ты! На матрасе поваляться захотелось? А ты чем мне за это отквитаешь?
— У меня ничего нет. Вот одно полотенце. Улыбка на лице старика стала еще шире.
— Будешь меня называть: дядя Федя?
— Буду, — обрадованно подхватил мальчик.
— Ну-ка, назови!
— Дядя Федя!
— Красиво получается… Ладно! Достану. А полотенце держи при себе. Пригодится… Эх ты, пацан!.. Федор крикнул улегшемуся у порога Петьке Бычку:
— Петька! Стукани в дверь! Скажи надзирашке: староста матрас требует!
