Слева и справа от машины Осса стояли грузовики с прицепами. В кузовах — горы клеток с попугаями, спящими или мертвыми. Осс положил пакет с покупками на сиденье рядом с собой и быстро выехал из городка. Озаренная низким солнцем дорога извивалась между полями, среди сорняков и хлопчатника, сближаясь с западным притоком великой реки и уходя от низкой темной гряды на востоке. Взяв курс на главное русло, он ехал через болота, топи, трясины, сплетение сучьев, лиан, гниющих стволов и трепещущих листьев, пестрящих воду солнечной рябью, ехал по влажному мху, сквозь хлесткие ветки сосен, через покрытые пеной лужи, рассадники комарья.
Осс вынул изо рта жевательную резинку и, подумав, прилепил ее на обратной стороне зеркала заднего вида. Продолжая править левой рукой, правой начал доставать продукты из пакета. Сунул в рот посыпанную кунжутом булочку с бифштексом, извлек из пластиковой коробки горсть китайского рагу с галетами, глотнул американского виски с четырьмя розочками на этикетке, обглодал ноги цыпленка, зажаренного по-кентуккски, съел холодную свиную отбивную, уплел две кукурузные лепешки с мясом, рис с соевым соусом, блины с кленовым сиропом. Облизал пальцы и тщательно вытер их бумажными салфетками, чтобы не скользили на баранке. Вытряхнул остатки содержимого из пакета, уперся лопатками в спинку, икрами в край сиденья и привстал. Запихал патроны россыпью в карман, сунул пистолет за пояс. После чего нажал клавишу радиоприемника и послал стрелку по шкале. Фрэнки Бой, Пегги Ли, Сара Воан, Джонни Рэй, Гай Митчелл и безымянные черные голоса, захлебывающиеся отчаянием. Well, the red light was my blues, and the blue light was my mind. All my love in vain. All my love in vain.
Во все стороны света разбегались прямые как стрела борозды хлопковых плантаций. Ровная окружность горизонта замкнутым кольцом обрамляла весь годовой цикл. Весну, зовущую плуг распахать красноватую липкую слякоть. Налитые зноем летние дни, когда спины гнутся над тяпками, клюющими сорняк. И осень, время собирать урожай и волочить вдоль борозд мешки с хлопком к сараям и складам в преддверии зимы.
Окружающий Марвеля Осса край все больше пропитывался водой. Все более плотная сеть речушек собиралась в полноводные потоки. Совокупная тяжесть земли была так велика, что она опускалась все ниже уровня рек, ниже зеркала вод, ниже уровня моря и вместе с ней опускалась дорога. Казалось Оссу, что размашистая равнина понуждает и небо расстилаться над самой землей гладкой тугой пеленой. Северное небо Марвеля Осса, только растянутое над гораздо большей плоскостью. Барабанная кожа, на которой солнце и дни отбивали гулкую дробь.
Пот катил градом по лбу Осса. Катил под рубахой по животу, по спине, струи бежали от пояса вниз, будто речушки к широкой дельте. Он прибавил скорость, ему нельзя было больше нигде оставаться. Задержись — и ты распадешься, прекратишь свое физическое существование, растворишься в потоках воды, вместе с ними вольешься в море.
Меконг, Инд, устье Амазонки, залив Галвестон. Осс побывал там. Старица, крик, эстуарий, дельта, залив: ни суша, ни море, ни твердая почва, ни водный простор; и нету дна, а есть лианы, гремучие змеи, крокодилы, болото.
Пошел дождь, упорный, нешумный. Вдоль горизонта раскатывался гром. Машина и время шли одинаково скоро. Посреди хлопкового поля вдали неподвижно стояла мужская фигура. Поля окружают деревню. Деревни окружают поселок. Поселки окружают город. Города окружают столицу, опоясанную трущобами.
Спустилась темнота. Спустилась с моря, плотная, словно прибой с пеной из звезд. Сквозь темноту далекий город обозначил себя красным и желтым неоном. Густой мрак вокруг него поглотил очертания равнины. Небо стало черной землей, из которой глаз высекал звездные искры.
Машина и время мчались бок о бок еще четверть часа. Город приближался. За туманом, тьмой, нешумным дождем. За каплями, которые дворники гоняли взад-вперед по стеклу. Город. Твердый ориентир. Дома, торчащие над слякотью. Но все же город — и приметы, указующие путь. Бензоколонки, кафе, мотели. Черно-белая сталь в венце из пластикового техниколора.
Марвель Осс въехал под сень огней. Остановился, выключил мотор. Протянул руку к зеркалу, отлепил жвачку и сунул обратно в рот. Челюсти заработали. Дождь барабанил по кузову. Колеса ушли по ступицу в грязь. Светящаяся будка телефона-автомата на углу жестяного сарая.
Бездонное болото.
Но Марвель Осс нащупал дно.
И уперся ногами.
Твердо.
Меня заставил прислушаться голос. До сей поры дежурство протекало спокойно, да и теперь не было причин для тревоги. Только что с аэродрома в Будё поднялся рейсовый гражданский самолет. На экране индикатора передо мной я видел, как он разворачивается вправо и берет курс на север, в сторону Бардуфосса. Но не то, что видел я на экране, а то, что услышал, заставило меня выпрямиться и вспомнить Егера.
Чарльз Э. Егер, он же Чак Егер, или просто Егер, — американский ас с многолетним стажем. Война застала его совсем молодым парнишкой, но, когда она кончилась, на счету двадцатидвухлетнего Егера было 13 сбитых немецких самолетов. В последующие годы он уже как летчик-испытатель бесстрашно атаковал свои звуковые волны. Во время испытательных полетов в рамках космической программы поднимался в верхние слои атмосферы. И сколько бы вражеских самолетов он ни записывал на свой счет, сколько бы звуковых барьеров ни пробивал, как бы близко ни подходил к безвоздушному пространству, докладывая по радио, он упорно изображал невозмутимого деревенского парня, гнусаво растягивая слова, как это заведено в глухих долинах Аппалачей, где еще сохранялись остатки шекспировской речи времен Елизаветы и Ренессанса.
Мало-помалу и другие асы американских ВВС, взяв Егера за образец, усвоили манеру докладывать на кентуккском диалекте. Все летчики-испытатели. Воздушные жокеи космической программы. А там и на гражданских частотах пилоты рейсовых самолетов принялись внушать диспетчерам, будто те имеют дело с уроженцами горных долин и шахтерских поселков Аппалачей. Кончилось тем, что егерская тянучка завладела всей шкалой, в том числе и каналами в нашем воздушном пространстве.
Датчанин, который принял САС-овскую машину в Будё и теперь вел ее дальше на север, тоже прошел школу Егера. Голосом басистого горного козла он блеял мне в ухо крестьянский говорок североамериканских южных штатов. Провожая взглядом ползущий по экрану светлячок, я слышал, как пилот прокашливается, и кряхтит, и хмыкает, и, наконец, сжимая слоги и растягивая их до неузнаваемости, выдавливает из себя, что «а-а, говорит э-э кома-ан-эдир э-экипажа, и он э-э, к сожалению, мгм, датчанин, а потому э-э не в э-э состоянии а-а подробно э-э и точно э-э живописать э-э ландшафт, над ко-оторым мы э-э пролетаем. Но э-э а-а о-о во всяком случае, он может э-э ска-азать, что сле-ева внизу э-э Норвегия, а справа а-а по бо-орту э-э Швеция, а прямо над э-э го-оловой небо, а прямо э-э внизу преисп… э-э а-а земля. Аох. Он желает всем э-э приятного а-а полета».
Затем последовал в стереозаписи подлинный блюз или спиричуэл в белой фразировке Элвиса Пресли, стихотворный размер елизаветинских времен, слова Уильяма Шекспира или одного из его современников, вроде Сирила Тернера или Джона Уэбстера. Номер был обречен на успех, пассажиры смеялись и били в ладоши, и вместе со всеми аплодировала Линда Хюсэен, хоть и слышала его прежде не раз. Когда стихли аплодисменты, она вновь обратила взгляд на лежащую на коленях книгу, меж тем как датский солист в кабине выключил бортовую трансляцию, включил автопилот и продолжил флирт со стюардессами на языке, отдаленно напоминающем речь другого датчанина, принца Гамлета. Что же до Линды Хюсэен, то она задремала где-то в воздухе между Стетиндом и Румбакстёттой и проснулась лишь после того, как услышала под ногами звук выползающего из фюзеляжа шасси. В сонном замешательстве она обвела взглядом тесный салон, потом увидела землю, наклоненную под углом тридцать градусов, и непроизвольным движением проверила, застегнут ли привязной ремень. Он был застегнут. Кресло, в котором она сидела, наклонилось еще больше влево и вместе с самолетом стало описывать крутой снижающийся вираж. Перед ее глазами промелькнула земля, и бетонные дорожки, и аэродромные строения, затем самолет выровнялся и взял прицел на посадочную полосу, которая теперь была видна только сидящему в кабине впереди датскому горному козлу и его второму пилоту.
Скрещение дорожек, низкие деревянные бараки, жилые дома гражданского вида, ангары, пыльные шоссе, ярко-зеленый лес на белом фоне снежных гор. Толчок от удара главных колес о землю передался ее телу, к нему прибавился тормозной эффект, когда включился реверс тяги и повернулись интерцепторы по заднему краю крыльев. Самолет дошел до конца посадочной полосы, давление на тело Линды ослабло, самолет остановился, развернулся кругом, покатил в обратную сторону и окончательно замер перед зданием аэропорта.
