Суходольский, напившись крепкого чая, отправился в центральный пост. Вахтенный старший лейтенант Рыбалко участливо посмотрел на командира: уж не болен ли? Выглядит плохо. Устал, чего удивляться. Они не успели перекинуться словом, как сигнальщик поднял тревогу:
— Шхуна! Курс ноль-ноль!
Шхуна оказалась больше вчерашней и тоже без всякой охраны. Суходольский решил повторить уже проверенный маневр. Приблизился, выпустил торпеды. Одновременно объявили артиллерийскую тревогу, пошли вдогонку, ведя огонь. На судне противника загорелась корма, оно сбавило скорость, но стало разворачиваться, готовясь к ответному огню.
Очередной залп пушек «Щуки» заставил противника отказаться от своих намерений. Шхуна горела, слышались взрывы, корпус накренился, судно стало оседать, и вскоре черный дым скрыл корабль.
Приблизились, В воздухе стояли приторные запахи горелой краски. Невдалеке на волнах покачивалась перевернутая шлюпка.
— И эта отвоевалась… — тихо проговорил Рыбалко.
— Туда ей и дорога, — махнул рукой командир. «Щука» возвращалась. Всю обратную дорогу Суходольский думал о справедливом возмездии, о погибших товарищах.
На подходе к родным берегам установившееся было на лодке спокойствие вдруг было нарушено. Хасан Сырхаев заметил по курсу подозрительные силуэты. Была объявлена тревога. Поочередно рассматривали в бинокль, но никто пока не мог определенно сказать, что это: подводная лодка, катер или остов сгоревшего корабпя.
Изменили курс, пошли на сближение. А вдруг какими-то судьбами противника занесло сюда… Но это оказался наш буксир. Пыхтя и стреляя выхлопными трубами, он тащил тяжело груженную баржу. Вахтенный кричал что было сил:
— Наша, ребята, наша! На Новороссийск идет! Буксир прошел от них в полумиле, и все, стоявшие на палубе, отчетливо видели груз; трактора, грузовики, сеялки, горы мешков и ящиков… Груз был самый что ни на есть мирный. С буксира размахивали фуражками, ветер доносил обрывки фраз:
— Привет подводникам! Слава победителям! И в ответ неслось дружное:
— Порядок! Выводите на поля машины, мы скоро приедем помогать!
За баржей наблюдали, пока она не скрылась в мутной предвечерней мгле.
«Малютка» капитан-лейтенанта Дмитрия Ивановича Сурова ушла к западным берегам в один из тех памятных дней августа сорок второго, когда под Сталинградом только-только начинались оборонительные бои, а на Северном Кавказе немецко-фашистские войска подошли к Пятигорску, Краснодару, рвались к кавказским перевалам.
Команда подводной лодки отлично понимала, сколь трудна ее задача. Враг оккупировал Крым, его корабли и подводные лодки бороздят воды Черного моря, его самолеты висят в небе, выслеживая и забрасывая бомбами каждое советское судно.
Знала команда М-33, какие испытания ждут ее впереди, но шла топить, крошить, жечь врага, 24 августа М-33 достигла района Одессы. Командир радировал в штаб о том, что все идет нормально, экипаж чувствует себя хорошо и готов выполнять приказ Родины.
И с этого дня связь с лодкой прекратилась. Сколько ни вызывала ее Большая земля, «Малютка» не отвечала. Что произошло с ней в тот августовский день сорок второго года, стало известно много позже, и не по свидетельствам очевидцев, участников этого похода — их никого не осталось в живых, — а по сохранившимся документам. Автор этих строк много занимался расследованием причин катастрофы, вместе с водолазами-подводниками, инженерами, врачами был на месте происшествия. Теперь представляется возможность рассказать все, как было.
…Отходя под перископом от мыса Большой Фонтан, командир подлодки Суров рассчитывал всплыть с наступлением темноты, чтобы продолжать надводный поиск. Но лодка столкнулась с миной. Взрыв нанес серьезное повреждение «Малютке». Однако положение было не настолько безнадежным, чтобы М-33 не могла уйти своим ходом в безопасное место. Трагедия разыгралась позже, а пока экипаж принимал меры для спасения лодки.
Когда Суров отдавал распоряжение старшине торпедистов Чуркину, раздался взрыв. Дмитрия Ивановича оглушило, контузило, и когда он очнулся, то увидел себя сидящим на настиле. В приоткрытую дверь врывался огонь, пол заливало водой.
Поднявшись, он с трудом добрался в центральный пост. Команда уже занимала места по аварийной тревоге. Инженер-механик Куприн, взъерошенный, без пилотки, надрывно кричал:
— Мина! Напоролись на мину!
Суров приказал установить степень повреждения лодки и немедленно начать работы по заделке пробоин. Говорить ему было невыносимо тяжело, острая режущая боль во всем теле заставила его снова сесть. Он напрягал слух, стараясь уловить распоряжения вахтенного командира.
Старшина Сидорычев и акустик Калашников задраивали во втором отсеке переборку, доступ воды вскоре прекратился. Но в первом отсеке Чуркин и двое его товарищей-торпедистов Крамик и Антипов выбивались из сил, прилаживая аварийный брус и доску к пробоине. Вода сбивала их с ног. Они били кувалдой, надавливали плечами, падали, отплевываясь от соленой воды. Она между тем дошла уже до шеи. Ребята надели маски, не сдавались, продолжали бороться. Через глазок переборки было видно, каких невероятных усилий стоит морякам укротить бешеный напор воды. Суров приказал пустить насос. Но вода из отсека не убывала. Вскоре умолк стук кувалды, затихли слабые голоса… Моряков за перегородкой уже не было видно. На секунду показалась голова Чуркина. Захлебываясь, он успел проговорить:
— Проща-а-а… — и все замерло. Только в центральном жалобно подвывал насос.
Собрались на совет. Всплывать с затопленным отсеком — задача сложная. Предстояло обсудить, какие именно принимать меры. Сняв головные уборы, постояли минуту в молчании. Троих из первого отсека нет в живых. Главстаршина Чуркин, матросы Крамик и Антипов боролись до последнего и погибли как герои.
Обменявшись мнениями, решили подойти задним ходом к берегу и попробовать заделать пробоину из-за борта. Если удастся, можно будет открыть люк, выбросить за борт баки первой группы аккумуляторов, чтобы облегчить лодку.
— Если возникнет опасность захвата лодки противником, — закончил Суров, — взорвем ее, а сами будем пробиваться в катакомбы, к одесским партизанам.
И вот объявлена боевая тревога, вахта заняла свои места. Суров и Куприн с замиранием сердца следили за поведением лодки.
«Малютка» силилась, сколько могла, преодолевая тяжелую контузию. Затопленный нос тянул ее вниз, корма задиралась. Тогда оттащили с носовой части все, что можно было, перекачали часть топлива, пресную воду, продули носовые цистерны. И все же лодка не выравнивалась, отказывалась подчиняться. В это время и произошел второй взрыв. «Малютку» с огромной силой швырнуло на грунт, вышли из строя все жизненно важные центры лодки, был отрезан доступ в центральный пост, где находился командир Суров с группой товарищей.
В шестом отсеке во время взрыва пострадали трюмный Крупа, рулевой Поротиков и старшина первой статьи Хомутенко. Придя в себя после страшного удара, Хомутенко оказал помощь товарищам, потом стал стучать в дверь пятого отсека. Через глазок по ту сторону переборки он увидел бледное лицо старшины Бувалко. Тот знаками просил налечь на дверь и впустить его. С трудом открыли заклиненную дверь. Вместе с Бувалко вошли еще трое; краснофлотцы Зацаринный и Кравченко, курсант инженерного училища Филоненко, проходивший практику на М-33.
Старший по званию и более опытный, Хомутенко взял на себя обязанности принимать дальнейшие решения. Он объявил, что группа по одному будет выходить наверх через люк. После всплытия каждый добирается вплавь до берега и там уже действует согласно указаниям капитан-лейтенанта Сурова: пробираться в катакомбы. Старшина напомнил инструкцию, которая предусматривает в подобных случаях порядок выхода, установил очередность. Всех тревожила судьба командира Сурова и его шести помощников. «Может, их выбросило взрывом наверх?» — думал Хомутенко. Он что было силы стучал кулаками в переборки. Никто не откликался.
Начали готовиться. Вскрыли аварийные бачки с провизией, поели, надели теплое белье, гидрокомбинезоны. Опробовали спасательные аппараты, запаслись шоколадом: до берега неблизко, а силы надо поддерживать. Хомутенко завернул в бланк боевого листка свой партийный билет и спрятал за магистраль — самое надежное место. Затем еще раз оглянул всех и скомандовал включить аппараты. После этого трюмный заполнил отсек. С шумом врывалась вода, шипел сжатый воздух. Угасли электрические лампочки, и только бледный пучок света от фонарика метался, выхватывая из темноты то прибор, то маску. Старшина придирчиво проверял, правильно ли выполнены его распоряжения.
Вода между тем поднималась все выше. Стрелка глубиномера подошла к нулю, и это означало, что давление в отсеках сравнялось с забортным.
