Разумеется, нелепо предполагать возможность слияния УГКЦ и объединенных православных. Можно предвидеть лишь переход части приходов УГКЦ в национальную православную церковь, да и то незначительной. Митрополит Андрей (Горак) не собирается заниматься прозелитизмом в греко-католической среде и заявил нам, что намерен выкорчевывать католическую традицию почитания иконы «Святого Сердца Иисуса», проникшую в украинское православие через униатов. Если учесть конфликты между УГКЦ и УАПЦ плюс УПЦ КП, трудно понять, что имел в виду Николай Жулинский, когда говорил нам в интервью о «возможной интеграции греко-католиков в православную церковь». Вице-премьер далек от церкви и вряд ли разбирается в богословских и юрисдикционных тонкостях, чтобы быть заподозренным в желании «интегрировать» УГКЦ в украинское православие в качестве своеобразного автокефального образования. Хотя мысль – прелюбопытная.
Формально УГКЦ даже не может общаться с УАПЦ и УПЦ КП. Епископ Гбур объяснил, что Ватикан разрешает греко-католикам вступать в официальные контакты только с УПЦ как единственной канонической структурой на территории Украины. Тем самым Ватикан, так же как и Москва, подчеркивает, что не признает ни Филарета (Денисенко), ни Мефодия (Кудрякова). Довольно необычное совпадение, которое не может не настораживать аналитиков Госкомрелигии Украины. Ватикан может морально поддержать патриарха Варфоломея и создание новой церкви, а может высказать и особое мнение. Известно, что между Ватиканом и Константинополем отношения существуют. А раз существуют отношения, значит, существуют и формы влияния. Для Госкомрелигии, которой недосуг читать декларацию кардинала Ратцингера «Dominus Iesus», в деле сплачивания православных сейчас куда важнее мнение Ватикана, чем мнение УГКЦ. Заметим к месту, что УГКЦ на выборах президента устранилась от агитации и не поддерживала Л. Кучму подобно православным церквям.
Отвечая в конце сентября на наши вопросы, Виктор Бондаренко рассказал, что сегодня на Украине римо-католики имеют самый высокий показатель по темпам развития, что недавно он имел встречи в римо-католической семинарии в Брюховичах и может подтвердить, что римо-католики не занимаются прозелитизмом и те приходы, которые сегодня созданы в Хмельницкой, Житомирской и Винницкой областях, обслуживают этнических поляков. Как положительное явление отметил «украинизацию римо-католического епископата».
Покуда УАПЦ и УПЦ КП не легитимизированы, весь православный ареал Украины формально считается канонической территорией УПЦ, на которую наступают греко-католики. Как только появится вторая каноничная православная церковь, УПЦ, приходы которой находятся на востоке и юге страны, вынуждена будет согласиться с тем, что православная Галиция по факту входит в юрисдикцию новой объединенной церкви. Следовательно, конфликт между РПЦ МП и УГКЦ в Галиции, который и сегодня уже носит виртуальный характер ввиду малочисленности приходов УПЦ, будет окончательно исчерпан. И вот тогда Ватикан может настаивать на приезде Папы сначала на Украину, потом в Россию. Риму остается лишь удержать на время пассионарных греко-католиков от попыток продвигаться на восток Украины и в русскую Сибирь, где, как уверял нас епископ Юлиан Гбур, проживает полтора миллиона греко-католиков.
На наш взгляд, логика развития религиозно-политической ситуации на Украине неизбежно приведет Леонида Кучму к синодальному варианту церковного устройства. Вообще без патриарха.
Коллегиальный орган во главе единой украинской церкви, во-первых, снимал бы часть внутренних противоречий, во-вторых, облегчал диалог с УПЦ, в третьих, подчеркивал бы общие демократические тенденции в стране, компенсируя урон, который уже нанесли церковные скандалы международному престижу Украины.
Леонид Кучма нуждается в солидарности церкви и государства, и ему приходится преодолевать глубокие церковные расколы и немыслимые канонические препятствия, дабы Украинское государство имело свою национальную церковь, свободную и от Рима, и от Москвы.
Созидать церковь – работа апостольская.
Не для всякого.
«Трепет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. Она лежала как живая. Чело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови – ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний; уста – рубины, готовые усмехнуться… Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе.»[12]
Боже, послухай благання
Нищить недоля наш край
В эдностi сила народу
Боже, нам эднiсть подай
2001, февраль. Публикуется впервые.
Зимой 2001 года мне довелось провести несколько дней в Бишкеке, столице Киргизии. 12 февраля коллеги-журналисты организовали мне встречу с секретарём Совета Безопасности Республики Киргизия генералом Болотом Джапузаковым. Генерал поил меня чаем и рассказывал про террористические организации, про Хизб-ут-Тахрир и Исламское движение Узбекистана, про наркотрафики и охрану границ. Я вежливо слушал, но мне хотелось говорить о главном – о религии, а точнее – об идеях ваххабизма, которые охватывают южную Киргизию. Пока генерал закуривал, я, воспользовавшись паузой, резко сменил тему: «Существует ли в Киргизии контрпропаганда против ваххабизма, и если да, то на чём она построена?». Джапузаков ответил, что никаких идеологических схем против ваххабитов они не разрабатывают, поскольку ваххабиты не враги, а просто верующие, и переключился на рассказ о том, как киргизские пограничники взяли в плен боевиков, прорывавшихся из Таджикистана в Ферганскую долину через киргизскую территорию.
Что стояло за явным нежеланием углубляться в ваххабитскую тему? Действительно ли генерал не придавал значения развитию ваххабизма в республике или боялся признаться, что администрация Акаева не знает, как решать проблему. Скорее, второе, если учесть, что в первый же час пребывания в Бишкеке меня арестовали на улице, подвергли тщательному обыску и допытывались, нет ли у меня «запрещённой литературы». Виной всему оказалась моя борода. Мы вас за чеченца приняли, признался капитан угрозыска, возвращая документы и принося извинения.
Про этот инцидент я генералу рассказывать не стал, а спросил на всякий случай, есть ли среди пленных ваххабиты. – Есть один, кстати, ваш, россиянин, башкир по национальности. Взяли его в бою, с оружием в руках. – Можно с ним побеседовать? – Отчего нет, идите, беседуйте.
Так я познакомился с Русланом Абдуллиным, 1980 года рождения, башкиром и первым ваххабитом, которого я видел в своей жизни. Руслан жил в небольшой башкирской деревне в Курганской области, затем приехал в Таджикистан, где в 40 км от Душанбе проходил обучение на какой-то базе. Во время нашего разговора он находился под следствием. Встреча проходила в комнате для свиданий, в присутствии сотрудников Службы национальной безопасности.
Если с генералом Болотом Джапузаковым мы говорили о политике, то с подследственным Русланом Абдуллиным – о Боге.
– Руслан, ты в Бога веришь?
– Да.
– Ты согласен говорить со мной о Нём в присутствии охраны? Если нет, скажи, я уйду.
– Согласен.
– В какого Бога ты веришь?
– В Аллаха.
– Давно пришёл к вере?
– В девяносто девятом году принял ислам, до этого атеистом был.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать. Когда арестовали, было девятнадцать.
– А родом ты откуда?
– Из России. Курганская область, Сафакулевский район, деревня Азналино.
– Почему ты принял ислам, что было толчком?
– С родителями ссорился, с матерью…
– Родители верующие?
– Нет.
– Так что же, ругался с матерью и от матери к Аллаху ушёл?
– Вообще всё плохо было. На работе постоянно пьянка…
– А где ты работал?
– В совхозе, трактористом. Денег не платили…
– Оттого, что на работе не платят, ислам не принимают, как мне кажется.
– Тяжело жить стало… пить начал.
– Мечеть была в деревне?
– Да, была.
– Кто конкретно тебя привёл к исламу? Имам, знакомый, брат? Мужчина, женщина?
– Знакомый. Мужчина. Ему было двадцать пять лет тогда. Он и призвал меня к исламу. Мы начали общаться в мечети. Он книги мне давал, и я заинтересовался.
